Зачарованное озеро

Тарик не на шутку позавидовал людям, имевшим возможность обосноваться здесь на всю ночь, — счастливцы... Тами же уставилась на левую стену с главной приманкой для глазенапов (два дня

¹⁹ Гяазенап — турист (развлечение, которое в этом мире могут себе позволить лишь весьма небедные люди).

в неделю их сюда пускали для короткого осмотра, и это, сплетничали, приносило казне ратуши больше денег, чем во все прочие дни и ночи).

Один из красноватых кирпичей был прикрыт чистейшим стеклом в затейливой золоченой рамке, а под стеклом красовалось глубоко вырезанное женское имя: ААИЕНТА. Именно так звали прекрасную суконщицу, а имя ее вырезал сам молодой король.

По крайней мере, так считали многочисленные глазенапы... и Тами, судя по завороженному взгляду, читала об этом в книгах о достопримечательностях Арелата. Тарик не собирался разрушать красивую легенду и рассказывать правду. На самом деле, как достоверно известно не такому уж большому числу людей, эта надпись — фальшак, овеществленная городская легенда. Лет восемьдесят назад, когда династия Чедаров пресеклась и сменилась династией Дахоров, кто-то оборотистый в ратуше, изыскивая новые источники пополнения городской казны, с разрешения Дахора Первого (получавшего половину дохода с глазенапов — большого душевного благородства был король, мог и больше брать) и придумал «собственноручную королевскую надпись». Иноземцы и иногородние верили, а жители столицы, прекрасно знавшие здешние уклады жизни, помалкивали, втихомолку посмеиваясь над заезжими простофилями, оставлявшими немало денежек казне. На самом деле только простолюдины вырезают имена своих симпатий на деревьях (но не на заборах и стенах, за этим бдительно следит городская стража).

А для дворянина и тем более короля поступать так — бесовски неполитесно. Что ж, это одна из тех городских легенд, что не приносят ни малейшего вреда, более того, дают казне приличный постоянный доход...

Там же висели и часы непривычного облика, одни такие на всем белом свете. Никаких циферок: только мальвы по четырем сторонам циферблата, и стрелка одна-единственная, золотая, затейливая. Четверть циферблата и есть полчаса. Когда они истекут, часы начнут

бить долго и мелодично — и тут уж либо доплачивай за следующее время, либо уходи...

Тарик давно уже не страдал робостью наедине с девчонками, но сейчас именно ее и ощутил. А может, это была и не робость, а осознание совершеннейшей неизвестности. Никогда нельзя сказать заранее, чем закончится первая свиданка. Вот только раньше это ничуть не бередило душу и порой даже рождало охотничий азарт, а теперь полнейшая неизвестность чуть ли не мучила всерьез...

А по спокойному очаровательному личику Тами невозможно было прочесть ее мысли и чувства...

Наконец Тами отвернулась от стены, подошла, остановилась перед Тариком, прекрасная и загадочная, тихо произнесла:

— Столько людей любили здесь друг друга... Что-то такое невидимое висит в воздухе, ты не чувствуешь?

— Да, — сказал Тарик, и в самом деле чувствуя что-то неощутимое, особое, неслышные отзвуки множества поцелуев, ласк и любви.

Тами прищурилась:

— А у вас в столице все такие робкие? Даже в таком месте?

Вот это уже никак нельзя было истолковать двояко! Ее сиреневые

глазищи и полураскрытые губы были совсем близко. Ободрившись несказанно, Тарик обнял гибкую талию, и Тами прильнула к нему так, что ни малейших сомнений не осталось бы и у самого неопытного, сплела пальцы на шее, и они долго целовались. Вчерашний сон Тарика обернулся явью, и он погладил круглые плечи, а там и положил ладонь на тугой холмик под тонкой тканью. Не встретил ни сопротивления, ни протеста, совсем наоборот — проворные озорные пальчики Тами очень скоро расстегнули его кафтанчик и рубашку, теплая ладошка пропутешествовала от ключиц все ниже и ниже, неторопливо прошлась, и не один раз, над самым ремешком, а там и кончики пальцев под ремешок проникли, правда, не так уж глубоко, но все же это на невыразимом словами языке свиданки много значило. И Тарик, отбросив всякие сомнения, одновременно с долгими поцелуями уверенно вольничал руками, политесно

не опуская ладони ниже талии, но выше творил что хотел, и Тами все позволяла, а ее пальчики проникли совсем уж низко, так, что ниже и не бывает...

Оторвавшись от ее губ, чуть задыхаясь вовсе не от недостатка воздуха, он прошептал:

— Тами, ты чудо...

— А ты еще не понял? — защекотал ему ухо жаркий шепот. — Молчи и не смотри, а еще лучше зажмурься, крепко, надолго. Вот так, молодец, и не разжмуривайся, а то я стесняюсь, тут светло...

Он стоял, крепко зажмурившись, не верил своему счастью и готов был поверить, что это сон, но все происходило наяву: судя по тихим звукам, Тами опустилась перед ним на колени, пальчики быстро справились с пряжкой ремня и пуговицами, и его самое сокровенное оказалось, как пишут иные сочинители любовных книжек, в сладком плену умелых губок. Это происходило с ним впервые в жизни, но он неким озарением понимал, что губки очень умелые, и это было прекрасно. Опустил руки к тугим холмикам, так явно и следовало — Тами тихонько простонала, удвоив усилия, а потом ее язычок проделал такое, что все вылетело из головы, оставив одно наслаждение...

Увы, все кончилось гораздо быстрее, чем ему желалось бы. Но к его радости, Тами дошла до самого конца — хотя он слышал от приятелей, что не каждая девчонка так поступает. Привела в порядок его одежду, сноровисто справившись со всеми пуговицами и пряжкой ремня, промолвила почти обычным голосом:

— Можешь распахнуть глаза...

Он открыл глаза, чувствуя легкую слабость в коленках — приятную и радостную. Тами тщательно вытерла губки батистовым платком и убрала его в сумочку. Ее личико было безмятежным, прямо-таки невинным — ну да, девчонки так и выглядят после самых разнузданных забав, а вот его физиономия, он чувствовал, расплылась в чуточку дурацкой улыбке до ушей, и ничего с этим нельзя было поделать — вот наконец и он это испытал, и не с кем-

нибудь, а с самой красивой девчонкой с улицы Серебряного Волка и уж точно кучи окрестных, пленительной озорницей с сиреневыми гаральянскими глазищами...

Глядя на него лукаво и пытливо, Тами спросила:

— А ты и теперь будешь меня целовать?

Чуточку неуклюже сграбастав ее в объятия, Тарик поцеловал крепко и долго, чтобы развеять любые сомнения, хрипловато спросил:

— Тами, ты будешь моей девчонкой?

— Нет, дурачок, — безмятежно, с невинным личиком ответила Тами. — Я жутко развратная, ты еще не понял? Перед каждым встречным бухаюсь на коленки, а потом подол задираю... Конечно буду, только твоей и ничьей другой. — И, прижавшись к нему всем горячим телом, гибким и сильным, зашептала на ухо: — Это просто наваждение какое-то, правда... Как только тебя в первый раз увидела, подумала: погибла девочка. И запечалилась: а вдруг у тебя кто-то есть, и ты не захочешь ее оставить ради гаральянской дикарки? Вот была бы тоска...

— Ты самая прекрасная дикарка на свете, — прошептал Тарик. — И никого у меня не было... зато теперь есть... Все ведь прекрасно?

Они так и стояли, крепко обнявшись, прямо-таки вцепившись друг в друга. В душе Тарика мешались разнообразные чувства: и гордость оттого, что и с ним это наконец произошло, и несказанная нежность к сиреневоглазой девчонке с горячими губками, и яростная убежденность в том, что грядущее будет счастливым и безоблачным.

Тами прошептала на ухо:

— По правде, это у тебя в первый раз?

Он не сразу, чуть переборов себя, честно ответил:

— В первый...

В шепоте Тами прозвучала уже знакомая легкая насмешка:

— Значит, я тебя совратила, наглая дикарка?

— Глупости, — сказал Тарик.

— А хочешь, я буду не просто твоей девчонкой, а твоей женщиной?

— Хочу, — сказал он, задохнувшись от нежности и счастья.

— Буду. Нынче же ночью. Это не я тебя совратила, это ты меня приворожил, сама не знаю как. Меня еще никогда не привораживали, но это мне очень нравится...

И тут, страшно некстати, мелодично забили единственные на белом свете часы. Кирпичом хотелось в них запустить, но не было под рукой кирпича. Ну что же, главное произошло, главное сказано...

Глава 7

ПЕЧАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР И ВОЛШЕБНАЯ НОЧЬ

Дальнейший путь они проделали держась за руки, переплетя пальцы, что было вполне политесно: непозволительно только разгуливать на людях в обнимку. Время от времени Тарик ловил лукавый взгляд Тами и воспарял к небесам, а в ушах у него так и звучало: «Нынче же ночью». От радости и предвкушения он, конечно, не потерял соображения полностью, но стал неуклюжим, по сторонам смотрел плохо и пару раз едва не налетел на встречных. Правда, те, что помоложе, и даже один дворянин, старше Тарика самое большее годочков на десять, глянув на Тами, понимающе ухмылялись и не предъявляли претензий, а дворянин, явно не из спесивцев, даже посторонился, что было с его стороны крайне благолепно. Один только раз пожилой Ювелир с брюзгливой физиономией что-то проворчал вслед касаемо упадка нравов у нынешней молодежи, чем настроения нисколечко не испортил.