Зачарованный киллер-2

— Вот и чудненько, — радостно потер он руки. — Видите, как все удачно? — обратился он к военному, который во время этого диалога подозрительно меня рассматривал.

Тот только хмыкнул.

Я не стал тянуть, вышел, пообещав вскоре быть, оставил документы, чтоб они их внимательно рассмотрели. За паспорт я был спокоен, военный билет тоже был нормальный. Действительно, зачем им моя трудовая? Определенная настороженность проявится, но по том, когда увидят, что я добросовестно сижу на месте, сторожу, печатаю там что–то, исчезнет. Откуда им знать, что мне высовываться вообще нельзя. Даже сейчас, идя по городу, я рискую смертельно. А выйти было не обходимо: окажись я еще и без вещей — сразу подозрение.

Я зашел в ближайший магазин, купил большой чемодан, смену постельного белья, кое–что по мелочам из носильных вещей, в том числе широкополую соломенную шляпу, которая скрыла мое лицо. Купил еще пачку бумаги для машинки, консервы, кухонный нож, вилку с ложкой, чай, сухари…

Потом я пошел в кино. Возвращаться сразу было опрометчиво. Главное, не вызвать недоверия к своей легенде о журналисте на пенсии. Лучшего убежища не найти; я разволновался, что все может сорваться. Как убедить их, что вагончик я пока продавать не собираюсь?

Кино еще не кончилось, когда я не вытерпел, пролез между рядами, потопал к своим новым хозяевам. Мои волнения оказались напрасными. Документы, видать, успокоили офицера, он уже не смотрел на меня подозрительно, а наоборот, вежливо представился и выразил надежду, что мне на хуторе понравится.

— Ну, хутор — это сильно сказано. Так, участок земли, вагончик. Мы только начинаем.

Через час мы были на месте. Вагончик оказался отличным, большим вагоном на полозьях с двумя комнатами, встроенной мебелью, тремя окнами с двойными стеклами. Он стоял в тени тополей, в нем было после улицы замечательно прохладно. Участок гектаров в двадцать отлично просматривался прямо из окна. Недалеко слышалось море, ветер доносил его соленое дыхание. Райский уголок. Я сам бы доплатил за право тут жить. Судьба опять проявила ко мне свою благо склонность.

Первые ночи я спал спокойно. Легкий бриз врывался в окно. Моя жизнь вошла в колею благополучия. Я упивался одиночеством, загорел до черноты, пропитался солью и йодом моря. Интеллигенты «Флоры» исправно доставляли мне из города все необходимое. Они даже привезли аккумулятор, в моем домике зазвучал транзисторный приемник, а переноска прекрасно выполняла роль настольной лампы. Появилась и газовая плитка. Да и огород добавлял к моим трапезам первые овощи — укроп, лук, огурцы, помидоры.

Рукопись пухла не по дням, а по часам. Если первое время я больше бездельничал, валялся на пляже, купался, читал — мои интеллигенты навезли кучу разнообразных книг, — то потом меня все больше тянуло к машинке. Рукопись — воспоминание, рукопись дневник стала для меня чем–то вроде самоанализа, раз мышлением о себе самом. Я уже отбросил мысль о книге только про зону. Более того, я не хотел писать от собственного имени. Дочка, дочурка, о которой я так скучал и которую так часто предавал своим поведением. Пусть книга будет от ее имени. «Мой папа — мошенник», так я ее назову.

По мере ее завершения — завершалось нечто во мне самом.

О том, что будет дальше, я не думал. Судя по благосклонному отношению ко мне кооператоров, я мог с уверенностью прожить тут не только до осени. Зимой вагон тоже надо кому–то охранять. А к тому времени искать меня с прежним пылом не будут. По данным УВД, в розыске только по России постоянно более трех сот тысяч человек. Я, конечно, случай особый, и ищут меня особо. Но время — великий лекарь. И чем дальше уходишь в паутину этого времени, тем больше понимаешь относительность всего происходящего.

И, может быть, все рассосется, как рассасывается нарыв, оставляя белесый шрамик. И не откроется дверь, не войдет ко мне злой чечен, русский милиционер или питекантроп, явившийся, как писал Ю. Домбровский, за своим черепом.

А если и откроется она, то не встанет ли на пороге знакомая фигура с лупатыми глазами, сплющенным носом и шрамом на лице?

Что она тогда мне скажет? Что скажет мне он? Что скажу себе я?

Что?..

Москва, последний вечер 2000 года

Квартира Верта

Та–а–ак, думал Верт, стол из кухни я перетащу в большую комнату, поближе к телевизору. Сто лет не смотрел «Голубой огонек». Черт, какой там «огонек» с этой черно–белой рухлядью. Да и принимает он всего четыре программы. Сколько времени, так… еще успею. В предновогодний вечер магазины должны работать допоздна.

Верт наскоро оделся, сунул в карман деньги, наскоро отщипнув их от толстого кирпича Честных Борцов, выскочил в подъезд и ссыпался по лестнице. Он почти мгновенно поймал частника (для которых предновогодняя ночь — год кормит) и отъехал.

Спустя некоторое время дверь в квартире Верта бесшумно открылась. Верт не выключил свет ни в одной комнате, поэтому тайные посетители вели себя очень осторожно. Один из них сжимал в руках странный пистолет, больше похожий на детский пугач с длинным стволом, двое его товарищей тоже были настороже.

Убедившись, что хозяина нет, старший группы спрятал пистолет–пугач и махнул рукой.

Действовали все трое быстро и четко. Они установили высоко по углам всех комнатах малюсенькие приборы, замаскировав их, насколько это было возможно, после чего старший прилепил к внутренней стороне входной двери другой прибор. Он надрезал дерматиновую обшивку двери и в тонюсенькую щель засунул этот приборчик, а щель потом промазал клеевым карандашом.

Все эти непонятные технические операции заняли у них минут десять.

После того, как они вышли, притворив дверь так, что английский замок сам защелкнулся, прошло еще около часа. И вновь дверь бесшумно отворилась.

Вошедший держал у бедра пистолет, который не казался пугачом. Это был крупный армейский пистолет, снаряженный патронами большого калибра.

Убедившись, что хозяин отсутствует, новый гость прошел на кухню и сел на табурет. Его лицо с крупным носом и резкими чертами было абсолютно индифферентно. Он осмотрел частично сервированный стол, взял с блюдца пласт ветчины, понюхал и отправил в рот.

Сидел он вполоборота к основной комнате, так что, войди хозяин в квартиру, он успеет и услышать, и приготовиться. Ему даже не надо вставать с табурета, так как входная дверь кухни по отношению ко второй комнате расположена несколько под углом и он всегда увидит Верта раньше, чем тот его.

А Верт все носился по городу. Уже третий магазин, торгующий электроникой оказался закрытым. Разжиревшие на безропотных московских обывателях торгаши не признавали всемирной традиции 31 декабря — работать допоздна.

Шофер, знай себе, рулил. Ему то что, клиент не бедный, коль за теликом в такое время едет.

Они уже выбрались из микрорайона Свиблово, где Верт снимал очередную квартиру. Ему, совершившему первое убийство и получившему приз кирпичом долларов, экономить деньги на путанее следов не следовало. Да он и не собирался. Он вообще не умел экономить. К тому же Свиблово ему нравилось. Хороший воздух, довольно спокойные люди, около метро сконцентрированы основные магазины, а он и живет в трех шагах от метро, на улице Нансена, в том доме, где на первом этаже книжный склад какого–то издательства. Он все собирался зайти туда, посмотреть книги и поговорить с издателем.