Зачарованный киллер

Наступила веселая жизнь. Я по–прежнему жил в камере, но теперь она не закрывалась, в нее внесли кожаный топчан и пару тулупов, заменивших мне матрас и одеяло. Когда нужно было в город, я надевал повязку патрули и бродил, где хотел. Краскопульт, прочую атрибутику я достал легко, я всегда умел достать, а тот, второй парень, оказался действительно специалистом по ремонту, так что он и командовал под моим руководством.

Сокамерникам обижаться не приходилось. Когда начальства не было, все камеры раскрывались настежь, появлялось запрещенное курево, порой, если заводились деньги, — пиво, а то и что–либо покрепче. Перебейнос носился по своим делам, устраивался, знакомился. На губу забегал ненадолго, полностью свалив ее на меня. Доходило до того, что я сам принимал наказанных и определял их в камеры. Доходили слухи, что подполковник тщетно пытается меня с губы вернуть в полк, Но майор эти попытки обрубил с лег костью, и сейчас рассматривается вопрос о переводе меня в гарнизонную службу.

Как–то стоял в туалете, брился. Окликнули. Оборачиваюсь — стоит предо мной генерал. Я даже глаза протер, нет, точно, генерал! Чихнул, а их уже двое. Вроде не пил…

Это потом уже выяснилось, что старый и новый начальники гарнизона явились в вотчину Перебейноса. Во дворе их встретили вельможно развалившиеся на траве арестанты, пускающие по кругу бутылку вермута, с сигаретами в мокрых губах. Когда же они, в поисках старшего, зашли в помещение, то кроме безмолвия распахнутых камер их взглядам предстал некто в тельняшке, бреющийся (что на губе, как и курево, запрещено) в туалете.

— Кто вы такой? — спросил первый генерал.

— Я — спросил его я.

— Вы, вы! — сказал второй генерал. — Кто вы такой?

— Я старшина. Вернее, арестованный. Отбывал наказание, а стал старшиной. Вот, ремонтом занимаюсь. И я протянул им зачем–то станок, будто именно с помощью этого бритвенного прибора я и занимался ремонтом.

— Ну, ну… — сказал первый генерал.

— Да! — сказал второй.

Они повернулись и вышли, не добавив ни слова. На встречу им уже бежал Перебейнос, оповещенный кем–то по телефону.

…Когда я вернулся в полк, на проходной меня уже ждал комроты.

— Ну, пойдем, — сказал он кровожадно, — подполковник требует.

Подполковник выглядел довольным.

— Поблагодарить тебя хочу, — неожиданно сообщил он мне. — Здорово ты этого майора умыл, будет знать, как со мной связываться.

Я взглянул на расстроенное лицо капитана.

— Что молчишь–то? — продолжал подполковник.

Служить–то как собираешься?

— Как прикажете, — молодцевато гаркнул я.

— Как прикажу. Знаю я вас, интеллигентов. Специальность освоил?

— Он еще не занимался в группе, — вмешался капитан, — он же другим занимался.

— Со специальностью радиста знаком, — сказал я. — Имею второй класс и права водителя профессионала. Изучал в ДОСААФ.

— Вот! — сказал комполка, укоризненно посмотрев на капитана. — Знает специальность, что ж его в полку мариновать? Отправим его на точку, в роту Буйнова, там специалистов нехватка, дежурить на КП некому. А пока дней на семь загони его в посудомойку.

Подполковник был ветераном, — это чувствовалось. Правда он не учел, что небольшая доза гипосульфита, обыкновенного фотографического закрепителя, вызывает понос, а в армии боятся даже намека на дизентерию. Я благополучно отлежался — в санчасти, пока были про ведены все анализы, а потом отбыл в роту Буйнова, базирующуюся в безлюдье уссурийской тайги, так и не повстречавшись с кухонным старшиной. Не надо думать, будто в армии я только хулиганил. Три года тогда служили, призванному летом, пришлось тянуть лямку три года с половиной. Я считался лучшим специалистом части, освоил пять смежных специальностей, имел семь внедренных рацпредложений, первый разряд по стрельбе и самбо, получил медаль за спасение населения во время наводнения в районе Владивостока, а на время учений меня забирали прямо с «губы», если я там в это время сидел. На командном пункте я самолично смонтированным радиоключом двух сторонней передачи выдавал данные локаторной про водки самолетов противника, минуя длинную цепочку планшетиста, считывающего, записывающего, — прямо с локатора.

А ввязывался я в эти анекдотические истории скорей всего потому, что не понимал, зачем специалиста, работавшего в двухсменку через шесть часов на шесть, занимающегося охраной воздушных границ, то и дело отрывают на какую–то нелепую строевую или политучебу, на работу по обслуживанию офицеров. Одному лейтенанту я сложил печь без дымохода.

Когда эту печь попытались разобрать, ничего не вышло:

вместо глины я использовал первосортный цемент. Печка получилась монолитная, нерушимая. Еще в «учебке», когда старшина послал меня выкапывать столбы, я проявил смекалку — спилил их. Старшина долго сокрушался: столбы стали короче и не подходили для электролинии. В наказание он приказал выкорчевать старый пень около туалета.

Пень, был гигантский, с толстенными корнями, уходящими, казалось, в самый центр Земли. Я орудовал над ним и топором, и ломом, и лопатой. Он был несокрушим, наподобие упомянутой печки. Тогда я облил его соляркой и поджег. Был уже вечер, пень горел активно, сбежались солдаты, офицеры…

По всему Дальневосточному округу ходили про меня разные истории, обрастая выдумками. Большинство начальников перестали ко мне привязываться. Особенно после того, как я стал внештатным корреспондентом «Суворовского натиска», дебютировав там с критической заметкой о плохой доставке солдатских писем в роту. К тому времени я поставил рекорд округа по пребыванию на гауптвахте — 120 суток, который отметил тем, что посадил на губу сверхсрочника. Скорей всего, я кончил бы службу в штрафном батальоне, но тут у меня возникли отношения с особым отделом…

Сегодня

Серый рассвет никак не мог пробиться на Столярный переулок. Баня краснела в неоновых просветах фонарей, иномарки отдыхали у тротуаров, как совершенные хищники. Еще недавно я не имел сигаретки, а ночевка в подъезде представлялась мне идеалом.

Мы остановились напротив педучилище, в стороне от бани. Там, где и стоял в прошлый раз несчастный киллер, которому я по нелепой случайности засадил пулю в легкие.

Тело второй моей жертвы уже убрали. Несомненно, он был не единственным наблюдателем. Кто же будет наблюдать за мной? Ни этот ли, буденовец?!

Мы заглушили мотор. Вихлявый беспрерывно болтал, но я не прислушивался. Я старательно прикладывался к бутылке, пытаясь думать. Безмятежное пребывание бомжом основательно отучило меня от этой процедуры.

Двери бани то и дело открывались, выкладывая на тусклый асфальт сияющие полотнища света. Владельцы лакированных зверей иностранного производства завершали ночь утех.

— Его машина вон там. Джип «форд». Скоро он должен выйти. Он обычно в это время уходит. И несколько часов отсыпается. Адрес записать или так запомните?

Я покосился на вихлявого. Не сказать, как раздражал он меня. Особенно его усы.

— Вот, вот. Выходит. Два охранника с ним, третий открывает машину.

Моя потенциальная жертва отличалась мелкой конституцией. Этакий подросток в дорогом пальто до пят. Лицо его я толком разглядеть не мог. Интересно, как собирался его грохнуть мой предшественник, если ручка с фонариком подразумевают близкий контакт. Вряд ли они могут стрелять на таком расстоянии? По крайней мере, убойно. Или у него было что–то более основательное.

— Ну все, я вас оставляю. Адрес повторить?

Вот чего я не ожидал. Как оставляет? Какой адрес?

— Повтори, — сказал я.

— Калашниковский проезд семь. Там домик всего на две квартиры. Не забудьте, что время у вас не много. Чао.

Буденовец вывинтился из машины и, словно призрак, растворился в полумраке.

Зрение у меня последнее время пошаливает. Но слух еще со времен службы радистом прекрасный. Я слышал в открытое окошко его чавкающие по слякоти шаги, потом хлопнула дверца. На ту сторону он не переходил, по эту сторону находится всего три машины. Скорей всего он в третьей. Да ему, наверное, и не нужно скрываться. Скорее всего, эти наблюдатели предусмотрены договором? Впрочем, откуда мне знать. Мне избавиться от него надо.