Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу
Шрифт:
Остервенело пытаясь вырваться, Бурдакрович как-то странно захрюкал, точно сытый боров на заклании. А затем застонал от болевого удушающего захвата. От халата оторвавшаяся пуговка покатилась как большая таблетка, щёлкнула об ножку стола.
В ординаторскую вошла медсестра – низкорослая толстуха, державшая стеклянную колбу в руке. Остановившись на пороге, толстуха обомлела. Склянка выпала под ноги и со звоном раздрабалыскалась – осколки засверкали, брызнув по полу.
– Больной! – завизжала медсестра. – Сейчас же прекратите!
– Давай сюда клизьму! – зарычал Стародубцев. – Будем лечить! Он заразный!
Бурдакрович, бледно-серой физиономией шаркая по ковру, с трудом повернулся.
– Милицию! – приказал, отплёвываясь. – Звони в милицию!
Низкорослая
Он устало поднялся. Пошатываясь, плюнул мимо доктора и, забывая тросточку, подошёл к умывальнику. Снял перчатки, с треском разрывая. Аккуратно руки вымыл. Аккуратно вытер о свою больничную пижаму. Голова вдруг закружилась и перед глазами поплыли красные мошки, разрастаясь до размеров красных ягод.
Солдатеич плохо помнит, как пошёл по стеночке – вдоль плинтуса. Кое-как дотелепался до своей палаты. Прилёг, ощущая справа страшный сердцебой. Голову как будто облили кипятком – горячая кровь колотилась в ушах, ручейками звенела в висках. Потолок закружился как злая метелица, готовая подхватить под микитки и унести за тридевять земель. С облегчением вздыхая, он зажмурился на подушке и полетел куда-то в забытьё пространное, мягкое и тёплое. Но отдохнуть ему не удалось.
«Чёрный воронок» подкатил под самое крыльцо. И повезли бедолагу из одного невесёлого казённого дома – в другой, ещё более грустный.
В темноте, где брехали собаки, по кривым переулкам, по чугунным колдобинам трястись пришлось недолго – «Белая церковь» находилась неподалёку. «Белая церковь» – это районная милиция. Так она прозывалась в народе.
Глава четырнадцатая. Тоска и небо в клеточку
Прекрасный русский город Белая Церковь сначала назывался город Юрьев, поскольку был основан киевским князем Ярославом Мудрым или просто Юрием – имя, данное мальчику при крещении. Во времена монголо-татарского нашествия Юрьев уничтожили, остались только развалины церкви, вокруг которой город постепенно возродился. Позднее Белая Церковь была под крылом Великого Литовского Княжества.
Ещё позднее – стала достоянием Польши. Достояние это в боях прибрали к рукам украинские казаки под предводительством Богдана Хмельницкого. Но в 1712 году город опять сделался польским. А в 1774-ом последний польский король Станислав Август – будто шубу с барского плеча – подарил этот город коронному гетману Браницкому. А через двадцать лет, после второго раздела Польши, город становится частью Российской империи. В 19-ом веке Белая Церковь представляла собою величавый уездный город. Во времена Советского Союза – это промышленный центр. Великая Отечественная война Белую Церковь превратила в руины – два с половиною года находилась под немцами. И понадобилось немало усилий, чтобы из чёрных развалин опять возникла Белая Церковь, способная заворожить красотой.
Вот об этом или примерно об этом с горечью думал начальник районной милиции, полковник Бронислав Брониславыч Белоцерковский, время от времени поглядывая на карту, висевшую на стене, большую карту бывшего Советского Союза.
«Снова будут карту перекраивать, – печалился полковник. – Белая Церковь теперь останется на Украине».
Затрещал телефон.
– Нет! – взъерепенился полковник. – Это не прачечная! Он бросил трубку и подумал: «Хотя чёрт его знает. Деньги теперь везде отмывают. Те, кто раньше мог попасть на стенд «Ими гордится страна», теперь попадают на стенд «Их разыскивает милиция». Я не могу понять, что происходит. Рэкет. Взятки. Оборотни в погонах. Откуда всё это? Из какого гнилого угла широкой человеческой натуры? Печально то, что эта гниль сидела там от века, ждала своего часу и дождалась…» Собираясь уходить домой, Белоцерковский пухлые папки с
делами стал приводить в порядок. Папки громоздились кирпичами на столе, на стуле, на подоконниках. Никогда ещё так много работы не было. Бардак и вакханалия верховной власти не могли не сказаться на разгуле преступности. Волчий мир уголовников наглеет и ведёт себя точно также, как волки наглеют в ту пору, когда страна охвачена войной или пожарами. Зверь понимает, что теперь не до него, люди с оружием удалились куда-то, остались только бабы, старики да ребятишки – можно спокойно идти в деревню и даже средь белого дня хозяйничать, скотину резать.На стене – напротив карты бывшего Советского Союза – находился график преступности в районе. Кривая этого графика, а точнее две кривых – красная и чёрная – как две исковерканных молнии. Только молнии эти – размашисто, многоступенчато – уходили не в землю, а в небо. Кривая преступности с каждым днём, с каждой неделей, с каждым кварталом неудержимо взлетала всё выше и выше, словно хотела Бога за бороду поймать.
«Преступность не только обнаглела, – думал Белоцерковский, – преступность помолодела и даже, как это ни странно прозвучит, похорошела. Смазливые красотки вышли на охоту за лёгкими деньгами. Симпатичные парни в белых манишках и белых штанишках стройными рядами промышлять идут. Всем захотелось лёгкой красивой жизни, бесплатного сыра!»
И только он подумал насчёт сыра – в углу раздался резкий и сухой щелчок – мышеловка сработала.
Заранее брезгливо морщась, Бронислав Брониславыч направился в дальний угол. Разочарованно пробормотал:
– Пся крев. Опять стащила. Тут никакого сыру не напасёшься.
Закурив, он поглядел на дырку, чуть заметную около плинтуса, – эта дырка и другие, подобные, появились после землетрясения.
«Или мыши поумнели, твари подколодные, или мышеловки делать разучились. Народ сегодня вообще ни черта не делает, только торгует на каждом углу. Продает и перепродаёт».
Обрывая печальную нить размышлений, он заставил себя сосредоточиться. Какие папки в первую очередь нужно посадить под замок? Всю эту груду «кирпичей» растолкать по сейфам не получится – места не хватит. Надо заказывать новые сейфы. А куда поставить? Теснотища. Можно, конечно, вызвать подчинённого и приказать, чтоб половину «кирпичей» оттащили в подвал, в хранилище. Только это лишняя морока – утром нужно снова поднимать сюда.
Хрустя хромочами, полковник прошёлся по кабинету. Постоял около тёмного окна. За железным неводом заржавленной решётки – как золотая рыбка – загорелась лампочка во дворе милиции; дежурный включил. А затем где-то внизу под окнами, скрипя тормозами, остановился «Чёрный воронок». Железными крыльями дверцы захлопали.
Бронислав Брониславыч закрыл бумаги в сейфах, со второго этажа сошёл по деревянной скрипучей лестнице и хмуро удивился, когда дежурный офицер – в ответ на вопрос – доложил о задержании какого-то «престарелого сексуального маньяка», пытавшегося прямо в ординаторской над врачом надругаться.
«Совсем уже народ сошёл с ума! Пся крев! – поправляя фуражку, Белоцерковский сердито крякнул. – Куда мы катимся?»
Однако ещё больше полковник удивился, когда увидел престарелого «насильника»: лицо благообразное, страдальческое. Много лет не за страх, а за совесть работая в милиции, Белоцерковский был не только милиционер, но и психолог. Он хотел уже уходить – и так запозднился. Но что-то вдруг задержало. Может быть, любопытство, а может…
Скорей всего, хотелось убедиться: ошибается он, многоопытный, матёрый полковник, или всё-таки не ошибается по отношению к задержанному.
Белоцерковский приказал оставить их вдвоём и постарался расположить к себе этого странного «маньяка». Но Стародубцев был неприступен. Отчуждённо, угрюмо осматривал голые серые стены, обсиженные мухами. Сердито сопел. И стыдно ему было, и зло брало на этих сытых, самоуверенных милиционеров.
«Нашли преступника. Страну свалили с ног – и ничего. А тут, гляди-ка, самого опасного поймали. Даже полковник явился. Или делать не хрен, или я действительно такой опасный?»