Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу

– Вполне. Он только вчера был у меня. На «скорой» прикатил с бутылкой спирту.

– На «скорой»? О! Идея! Слушай, а пускай он справку тебе выпишет.!

– Какую?

– С печатью! – Зажимая в зубах папиросу, майор кулаком ударил по своей ладошке. – Справку о том, что ты вчера… Ну, грубо говоря, был при смерти.

Пустовойко хмыкнул. Треугольные ноздри его затрепетали. – Думаешь, поможет?

– Алиби. Не подкопаешься.

– Вчера был при смерти, сегодня за рулём? – Семён Азартович нахмурился. – Да нет, не в этом дело. Не согласится Жизнелюб. Я его знаю.

– Что? – Майор фуражку сдвинул на загривок. – Принципиальный?

– Не то слово.

– Ну-ну! – с каким-то зловещим удовольствием проговорил Акива. – Посмотрим, что теперь будет с этими принципалами.

– Что ты хочешь сказать?

– А ты не видишь, что происходит? – Акинадзе швырнул окурок под обрыв и сплюнул. – Вон они, пираты, посмотри. Налетели на вагон урюку. Рвут и мечут. Ай, молодцы.

Под обрывом на мели виднелась баржа, накренившаяся на левый борт, – справа обнажилась полоса ватерлинии, ниже которой виднелось облупившееся красное днище, похожее на куски сварившегося мяса. К левому борту – одна за другой – приставали моторные лодки. Мужики что-то хватали с палубы, торопливо грузили, торопливо отчаливали.

– Кормильцы, – мрачно похвалил Семён Азартович. – На кого им теперь надеяться? Только на себя.

Они ещё негромко и серьёзно обмолвились по поводу проблемы Пустовойко. Майор отвернулся от берега. Посмотрел на часы.

– Ну, всё. Мне пора. Белоцерковский тоже человек принципиальный. Не прощает опозданий. А ты… – Майор кулаками опять похрустел. – Короче, делай так, как я сказал. Другого выхода пока не вижу.

Пустовойко сел за руль и так задумался, глядя куда-то вдаль, – майору пришлось потрепать его по плечу. Ожесточённо врубая скорость и едва не проезжая на красный свет, Пустовойко отвёз майора на то место, откуда забрал.

– Спасибо, что позвонил. – Семён Азартович потискал потную пятерню приятеля. – Будь здоров. Когда ещё увидимся теперь?

– Когда-нибудь. Мир тесен.

По-дружески крепко обняв Пустовойко и пожелав ему счастливой дороги, майор, топоча подкованными каблуками, проворно поднялся в прокуренный свой кабинет. Снял фуражку. Волосы пригладил – непокорные, жесткие.

На стене – напротив стола – висела ориентировка на грабителей банка в соседней области. Молодые совсем ещё, безусые гангстеры смотрели на майора. И один из них как будто заговорщицки подмигивал – светотень играла от ветки за окном.

«Везёт же людям!» – саркастически подумал Акива, фланируя по кабинету. Потом он снова сел на твёрдый стул. Побарабанил пальцами по столу, заваленному бумагами. Подумал о чём-то. Посомневался минуту-другую. Потной рукой решительно взял трубку и позвонил.

– Информация в наше время дорого стоит, – заговорил он будто бы шутливым тоном.

– Говорите! – строго перебили. – Какие новости? Майор поправил кобуру на «трудовой мозоли». Поднялся, глядя за окно.

– Сегодня, а лучше прямо сейчас вам нужно быть на вокзале, чтобы не упустить. – Акива отчего-то вдруг занервничал и неожиданно грубо закончил: – А если он проскочит до Москвы, я не смогу помочь вам даже за вагон урюку…

Пустовойко не знал о таком вероломном предательстве. Он всё ещё пребывал в плену иллюзий, одна из которых называлась когда-то «бескорыстная дружба мужская». Но, даже не зная о крушении этой иллюзии, Семён Азартович подстраховался, шкурой ощущая опасность. Он решил стороной обойти провинциальный вокзал, где поезда всего лишь на минуту останавливались один раз в день. А после печального землетрясения пассажирский поезд на том вокзале можно было ждать, бог знает, сколько – на железной дороге постоянно шли ремонтные работы.

7

И чем дальше тогда отъезжал он от родного края, тем сильнее крепла в нём уверенность: ничего ему за ЭТО не будет. И очень, очень скоро он вообще забудет о своём «невинном» преступлении, которое он ночью совершил в состоянии аффекта. Капля его преступления скоро бесследно исчезнет в море-океане всевозможных преступных дел, которые широко и глубоко разольются по всей стране. И все эти преступники – кто в белых воротничках, кто в чёрной пролетарской робе – все они, так или иначе, будут уповать на безнаказанность, на вседозволенность: ничего им за ЭТО не будет.

Пустовойко, обосновавшийся в Москве, какое-то время был способен заниматься самокритикой. Особенно в пору бессонницы.

«В новой стране, – думал он, – страх у людей пропал. Но сначала пропала совесть. Хотя, быть может, совесть – это синоним божьего страха, который душу держит в узде!»

Однако же позднее, когда Семён Азартович сам благополучно заступил за черту миллиона рублей – эти деньги в ту пору считались бешеными – он уже не думал ни о страхе, ни о совести. Он просто жил, как живёт новоиспечённый русский буржуа. А впрочем, нет, он жил не просто так. Он стал другим человеком.

8

Фантастическое перерождение иногда происходит с людьми, на которых нежданно-негаданно обрушивается большое испытание – славой, деньгами, войной. И немногие, ой, как немногие могут с чистой совестью сказать себе и людям, что эти испытания пройдены дорогою прямой. Чаще всего получается, как в той присказке – куда кривая вывезет. Вот на этой «кривой козе» прокатиться пришлось и ему, Семёну Азартовичу.

За короткий срок переродился он, да так – как будто сам в себе перекувыркнулся с ног на голову.

Он стал человеком искренне верующим – только не в церковном смысле, нет. Пустовойко теперь твёрдо и безоговорочно верил: человеку при деньгах – особенно при сумасшедших деньжищах – закон вилами писан по воде. И верил он в это не слепо.

День за днём и год за годом жизнь в России подтверждала, жизнь подкидывала всё новые и новые примеры беззакония и безнаказанности. Новоиспечённые господа, усердно-криминальными трудами заработавшие себе на расстрел или, в крайнем случае, на пожизненное заключение – беззаботно и вольготно загорали на лазурных берегах по заграницам; безоглядно куражились, кто как мог, сибаритствовали с молодыми любовницами, покупали старинные особняки, самолёты, вертолёты, белоснежные яхты, спортивные клубы и всякую другую «мелочевку».

В чем больше Пустовойко ездил в командировки или на отдых по разным странам и континентам, тем жарче разгоралась, прямо-таки золотом сверкала его любовь к своей родной стране. И не потому, что был он патриот, отнюдь. Всё дело в том, что, как сказал один остряк: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышится ворью!»

Временами его донимали кровавые сны. Пустовойко отчётливо видел расстрелы коррумпированных чиновников – образцово-показательные, жуткие расстрельбища в Китае, где он побывал в командировке. Снились ему руки, отрубленные за воровство, – высокие и длинные поленницы, запёкшиеся тёмно-красной смолой. Снился желтолицый миллиардер Лю Хань, за несколько мгновений до расстрела ставший простым бледнолицым, который в яму рухнул с пробитой головой, отяжелённой тремя пулями, почти в упор разворотившими затылок.