Зачистить Чистилище

Со стапелей в Николаеве сойдет третий дредноут, а турецкие суда, хотя некоторым из них не больше десяти лет, — старье, которое им сплавили все те же британцы, превосходно понимая, что с вступлением в строй кораблей класса дредноут все остальные сделаются лишь отличными мишенями для обучения канониров.

Брусилов штурмует Будапешт. Двухсотлетняя мечта всех русских императоров — собрать воедино славянские земли — почти осуществилась. Осталось только закрепить на бумаге присоединение к Российской империи Галиции.

Зачем продолжать войну дальше? Потери и так уже велики, и чего он добьется, если, проведя новый военный призыв, поставит под ружье два-три миллиона человек и бросит их на Германию? Отдаст сотни тысяч жизней взамен Берлина. Но ведь он не нужен империи.

Пиллау и Кенигсберг — превосходные морские базы, чтобы еще сильнее укрепиться в Балтийском море и властвовать там практически безраздельно. Он их не отдаст, и Данциг — тоже. Это испортит отношения с Германией в будущем. И все-таки в противовес Британии ему нужна сильная Германия, желательно с сильным флотом, а этого не захотят британцы и потребуют либо передать им германские дредноуты, либо затопить их, но кайзер слишком долго кормил свой народ эрзац-маргарином вместо настоящего, чтобы построить этот флот, и он с ним так просто не расстанется. Корабли так дорого стоили ему, что он долго колебался, прежде чем рискнул ими. Ютландскую битву выиграли германцы, но сейчас, спустя несколько дней после нее, когда замаячила перспектива потерять корабли без морского сражения, кайзеру вновь придется поставить их на карту, чтобы спасти заблокированный на Рюгхольде «Зейдлиц». России флот стоил тоже недешево, на строительство дредноутов тратились миллионы рублей из казны, которые можно было бы направить на развитие сибирских регионов. Транссибирская магистраль, строительство которой он курировал, когда еще был цесаревичем, это только начало. Она так помогла в войне с Японией. Без нее вряд ли удалось бы победить. Но расширить эту железнодорожную сеть все никак не доходили руки, а ведь там хранятся просто фантастические богатства, которые смогут кормить заводы столетиями. Деньги уходили в военное ведомство, на эту сумасшедшую гонку вооружений, тон которой задали британцы, заложив десять лет назад корабль нового класса, сделавшего все, что было построено раньше, безвозвратно устаревшим. Этот корабль тоже уже устарел, и британцы держали его для патрулирования прибрежных вод. Та же участь постигла и русские корабли времен японской войны. Отправлять их сейчас в сражение с дредноутами — заведомое самоубийство, потому что они не продержатся в бою и получаса, притом не нанеся противнику абсолютно никаких повреждений.

Британцы с французами по-прежнему высиживали в своих глубокоэшелонированных укреплениях и носа из них не казали, а если и высовывали, чтобы проверить, насколько ослабла оборона германцев, то всех любопытных тут же сметал огонь пулеметов и орудий. То, что наступление затягивается, союзники объясняли нехваткой боеприпасов. Императору эти причитания порядком надоели, и в порыве раздражения он готов уж был разразиться телеграммой, в которой предлагал Ллойд Джорджу и Клемансо поставить так недостающее союзникам вооружение, вот только везти его придется Северным путем, что очень долго и накладно, а по дороге германские субмарины изрядно потреплют караван. Игра не стоила свеч, да и союзники растратят боеприпасы бестолково, как они обычно и делали это.

Сейчас был кульминационный момент войны, и если русским удастся отстоять Рюгхольд, очистить окончательно Восточную Пруссию и взять Данциг, то Германии можно предлагать мир почти на любых условиях. И все же… и все же, хоть Балтийский флот был приведен в полную боевую готовность и шел к Рюгхольду, Николай Второй предпочел бы, чтобы германский флот не вступал с ним в крупномасштабное морское сражение.

— Какие сведения с Рюгхольда? — Император вызвал министра обороны Поливанова.

— Корабли заблокированы.

— Это я и без вас знаю. Что с высадкой?

— Прошла удачно. Но сообщений о захвате орудий пока не поступало.

Император запомнил подполковника, который командовал высадкой. Мазуров, кажется?

— Немедленно сообщайте мне обо всем, что там происходит. Вы поняли меня? Немедленно. В любое время суток.

Мазуров вновь видел бухту. Два эсминца шли к ее выходу. Пока он не понимал, зачем они это делают, ведь пройти через минные поля они не смогут, а в то, что их команда решила покончить жизнь самоубийством, но только не сдаваться русским, конечно, не верилось. Такое можно было ожидать только от японцев. Германцы не настолько преданы своему императору, как японцы, и обладают более прагматичным умом, а поэтому их действия предсказуемы, но то, о чем подумал Мазуров, ему очень не понравилось, особенно когда он получил подтверждение своей догадки.

Носовые оружия эсминцев поднялись градусов на двадцать. До предела. К тому времени штурмовики, обложив дверь в форт взрывчаткой, разбежались, попрятались кто куда, чтобы их не задело взрывной волной.

Выстрелы эсминцев и взрыв слились в один звук. Пахнуло горячим воздухом, который понесся над головами, как ураган. Форт заволокло дымом. Поначалу было не понятно, удалось ли штурмовикам выбить дверь или нет, но они заложили взрывчатку с запасом, и когда дым рассеялся, обнажая темный проход с обсыпавшимся по краям бетоном, туда полетели гранаты.

Там кто-то закричал, захлебываясь кровью. Из прохода взрывом вынесло то, что когда-то было человеческой ногой, которая шмякнулась о землю со звуком, с каким падает кусок мяса, отрубленного умелой рукой от туши. Из обгоревшего сапога торчала обломанная кость.

«Надеюсь, что это тот, кто кидал в нас гранаты», — зло подумал Мазуров.

Штурмовики бросились вперед, вбежали в проход, стреляя без разбора. Едкий дым слезил глаза, да еще они не привыкли к темноте.

На побережье сверкали вспышки. Эсминцы смешивали с землей позиции засевших там штурмовиков. Звуки разрывов доносились до форта.

Мазуров перепрыгнул через человеческий труп, пригибаясь на тот случай, если кто-то поджидал его в темноте, ведь он-то был хорошо виден на фоне серой мглы, а тот, кто внутри, — нет. Но никто его не ждал.

Размерами эти укрепления сильно уступали «Марии Магдалене», вот только времени, как обычно, не было. Совсем не было, потому что он должен был их уже взять, а теперь каждая секунда промедления стоила отряду Вейца нескольких жизней, и эта мысль гнала Мазурова вперед и вперед, совершенно не заботясь о том, что он в этих коридорах ничем не защищен.

Каждый новый залп эсминцев отдавался болью в его сердце, схожей с той, что овладела капитаном корабля при штурме Корфу, когда его судно лишилось якоря и не могло поддерживать высадившихся на остров моряков. Адмирал Ушаков дал капитану подзорную трубу и заставил смотреть на то, как под пулями и ядрами противника гибнут русские моряки. После такой картины пустишь себе пулю в висок, а если и нет, если выбросишь новый якорь за борт и опять начнешь крушить батареи врага, то мысль, что твоя ошибка стоила кому-то жизни, никогда не отпустит, будет глодать тебя ночами, подбираться вместе с темнотой и не давать забыться снами.

«Быстрее, быстрее».

Он опять впадал в транс, сказалась ли усталость, напряженность, которую он так и не смог прогнать после «Марии Магдалены», или что-то другое, но сейчас он не чувствовал боли, как древний скандинавский воин, объевшийся перед битвой мухоморов. Их звали берсеркерами, на губах у них выступала розовая пена, а враги бежали от них, как от смерти, потому что они и были этой смертью.

Кто-то падал рядом с ним, затихал. Свои и чужие.

Он слышал только залпы эсминцев, а все остальные звуки слились в непонятный, неразборчивый гул. Хотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но руки-то были заняты. Когда он в очередной раз нажал на курок и не ощутил отдачи, то инстинктивно перехватил автомат за дуло и приклад и дробил твердым деревом такие мягкие и податливые человеческие кости.

Он увернулся от штыка, поднырнул под него, ударив противника в грудь стволом автомата, а потом отмахнулся от него прикладом, раздробив ему подбородок. Со следующим он сделал примерно то же самое и бил по его лицу, которое превращалось в кровавую маску. Германец был уже мертв. Каска его смялась, вошла в череп, но Мазуров все никак не мог остановиться.

— Все, все, господин подполковник, — наконец разобрал он чей-то голос сквозь гул, — он мертв. Остановитесь. Мы взяли укрепления.