Зачистка территории
Шрифт:
Анны Ивановны пришлась на военные годы, амурные дела ее были неизвестны – она не писала любовных романов, и поэтому трудно было судить, способна ли она вообще была на эти чувства. Потом, когда наступили новые времена – все ее поколение исчезло. Книги ее перестали продаваться, а, значит, и издаваться, и (как Шахов узнал в библиотеке) никто их уже не читал. Судя по всему, время сожрало заживо и ее, хотя она еще оставалась долгожителем той эпохи сороковых-пятидесятых, сохраняя то время в пределах своей квартиры и уже совершенно не воспринимая новых веяний.
Войдя в грязный подъезд, по широкой лестнице он поднялся на второй этаж и позвонил в шестую квартиру. Ему открыла какая-то пожилая женщина, то ли прислуга, то ли приживалка, и закричала вглубь квартиры: "Анна Ивановна, к вам пришли!" Сняв куртку,
Анна Ивановна положила на нее свою сухонькую руку (может быть, так было принято при разговоре с авторами) и заговорила:
– Я начала, было, писать рецензию, но потом бросила. Я вдруг поняла, что мне написать нечего, поэтому и я пригласила вас, чтобы просто посмотреть, какой вы есть. – Она говорила все очень отчетливо и медленно, но видно было, что возраст брал свое и что сам процесс мышления давался ей с некоторым трудом. Анну Ивановна ощущала, что мысль постоянно ускользает и требуется прилагать усилия, чтобы ее удержать, и это ее заметно пугало.
– Мы тут стали читать вашу рукопись вслух (Люба мне читает – у меня плохо с глазами) – и, когда читали главу про мальчика, которому показалось, что все думают, что его подменили в больнице, мы обе плакали…
Шахов тут про себя удивился: он-то считал, что сюжет про мальчика был один из самых смешных в книжке.
В квартире тучами летала моль. Приживалка с криками и хлопаньем ладоней бежала ее ловить. Анна Ивановна в очках с необычно толстыми стеклами, отчего и сами глаза и зрачки казались неестественно большими, внимательно за этим следила. Периодически, отвлекаясь от разговора с Аркадием, она кричала: "Да вот же она, лови!"
– Люба, Люба! – закричала она тут приживалке. – Иди сюда! Знаешь, а ведь это тот самый Аркадий Шахов, который написал про того бедного мальчика…
Люба, которой было уже далеко за шестьдесят, тут же подошла и встала напротив, уставившись на Аркадия. Потом она всплеснула руками и побежала на кухню заваривать чай. В течение получаса они пили чай и говорили обо всем, кроме рукописи. Анна Ивановна расспрашивала
Аркадия об его работе и семейной жизни. Шахов отвечал уклончиво, поскольку было видно, что ответы на эти вопросы Анну Ивановну не очень-то интересовали. Она явно что-то хотела узнать другое, а что -
Шахов понять так и не смог. Эта беседа, казалось, закончилась ничем.
И вдруг она рассказала ему абсолютно без эмоций, как сторонний наблюдатель, совершенно потрясающую историю из сорок девятого года, случившуюся непосредственно с ней. У Шахова, слушавшего ее с открытым ртом, мелькнула такая мысль: "Вот так история! Жаль, если пропадет!" – но вряд ли она смогла ее записать. Интрига состояла в том, что ее тогдашний муж, чувствуя угрозу своей свободе, отдал ее переспать своему покровителю и тем сохранил себе и свободу и, очень вероятно, жизнь. Неплохой выбор: жизнь и свобода в обмен на любовь к женщине. Пять миллилитров чужой спермы в обмен на десятки литров пустой баланды и ледяное утро лесоповала. У него просто не было выбора. Это был вид жертвоприношения. А суть любого жертвоприношения состоит именно в том, что отдаешь именно то, что тебе действительно жалко. Она его поняла только потом, став значительно старше. Кстати, именно тот человек, которому ее отдали, помог ей тогда подняться из неизвестности, просто чуть ли не из постели позвонив в редакцию журнала и приказав, чтобы ее как можно скорее напечатали. После этого она никогда не бедствовала и, что удивительно, никогда не сожалела о том случае. Шахов был этой историей потрясен. На его глазах из того пласта времени, которое, всегда представлялось ему нестерпимо скучным и пустым, лишенным какой-либо живой мысли, вдруг сверкнула страсть. Он понял, что история всегда была наполнена этими страстями мужчин и женщин, любовями и нелюбовями. При царях, императорах и тиранах люди всегда делали одно и то же: любили и ненавидели,
добывали хлеб свой насущный, боролись со временем и неизбежно проигрывали эту битву, а их дети начинали все сначала.Потом Аркадий, посмотрев на часы, засобирался уходить, обе женщины проводили его до дверей.
Спустившись по лестнице, Шахов вышел во двор, а затем – на улицу
Рубинштейна. После пребывание в этой квартире день показался ему еще более сумрачным, чем был до этого. Под аркой ворот в разбитом фонаре, болтавшемся на ветру, нахохлившись и поджав лапку, сидел больной голубь. Дул ветер, снежной крошкой больно секло в лицо.
Прямо напротив, через улицу, на тротуаре у взорванного ночью кафе дворники подметали стеклянную крошку. Шахов ссутулился, поднял воротник, сунул рукопись подмышку, руки – глубоко в карманы и пошел в сторону Невского проспекта.
Буквально через два месяца Шахов совершенно случайно из газеты, наклеенной на улице, узнал, что Анна Ивановна умерла. Неожиданно для себя он решил сходить на панихиду. Там было довольно много народу.
Она лежала в зале районного Дома культуры. Кто-то явно оплачивал это дело. Все было чин чином. Много цветов, дорогой гроб. А в гробу том были еще какие-то рюшечки и кружавчики – будто свадебной фаты отголосок…
Когда все у них с Мариной закончилось окончательно, и Аркадий снова вернулся в свой родной город один, без любви, он снова почувствовал постоянный ветер и нарастающий поток времени. Любовь осталась позади, детей у него не было, любимого дела тоже. Как-то встретил на улице свою одноклассницу Лиду Смирнову. Когда-то первая красавица школы была уже далеко не та: взъерошенная, под глазом -
"фингал", губы – в простуде, за ней волочился, семеня и спотыкаясь, хнычущий ребятенок лет пяти, и на руках сидел еще один – совсем малыш. Шахова она не узнала. Днем позже он зашел на рынок и увидел там Розку Максакову из параллельного класса. Некогда настоящая девочка-цветочек, теперь она невероятно располнела, торговала на рынке овощами, громко орала на весь зал. Они немного поговорили с
Шаховым, оказалось, у нее был уже почти взрослый, четырнадцатилетний сын. Именно вернувшись в Любимов, Шахов вдруг почувствовал, как сам стремительно стареет. Все окружающие тоже старились с огромной скоростью буквально на глазах, масса знакомых людей вокруг уже умерла. Ежедневно кого-то хоронили. Городское кладбище постоянно расширялось, не хватало мест. Злой отекший могильщик хрипло кричал из ямы: "Если не добавите, могу задеть за соседний гроб – кости посыплются!"
Развод с Верой Шахов получил только в марте, когда он был как бы не очень-то и нужен и уже не столь актуален. Марина в это время уже жила с другим. Все было зря. Как Аркадий ни вывертывался протянуть время с ней, но и оно кончилось. Ни деньги, ни другие факторы уже ничего не решали. Марина была потеряна навсегда, и Шахов остался совершенно один против нарастающего потока времени. Он и статью-то в газету написал, чтобы выйти из этого состояния – это было маленькое событие, хоть как-то меняющее его жизнь. И теперь он ждал, когда же его убьют. После бани, расставшись с ребятами, он не пошел домой, а направился к к реке. Сидя на набережной, Шахов смотрел на отцветающие кусты сирени, на убегающие тучи, рябь на реке и вдруг подумал: "Боже мой, такое прекрасное лето проходит зря!" и в этот самый момент он почувствовал: что-то случилось. Словно ангел апокалипсиса протрубил: времени больше нет!
Глава12. Зачистка территории
Несмотря на свой довольно свободный, со стороны, образ жизни,
Альберт Мамаев отличался чрезвычайной пунктуальностью: даже в воскресенье ворота усадьбы распахнулись почти ровно в 9.30. Выехав из усадьбы, черный "Мерседес" остановился. Водитель вышел, оставив свою дверь в машине открытой, и пошел запирать ворота.
В это самое время из-за кустов вышел старик. Не было никаких разговоров – вообще ни одного слова не было произнесено. Подойдя вплотную, Александр Михайлович Шахов сходу, почти в упор выстрелил из "Вальтера" водителю в затылок и в спину, и дальше, уже не глядя на упавшего, стал вести огонь сразу из двух пистолетов по людям, сидевшим в машине: в открытую дверь – в переднего пассажира и сквозь стекла – в задних. Отстрелявшись, в краткой тишине он вставил в