Задолго до Истмата

Социализм! Впервые после приемной царицы полковник увидел электроприборы. Целых три компьютера, чайник «Тефаль», трехлопастный вентилятор, сиротливо стоящий на одной ноге и по случаю отсутствия жары неиспользованный. Лампы дневного света. А про «социализм» подумалось потому, что один из дросселей (а может, и не один) гудел как сумасшедший, заставляя сидящих чинуш болезненно собирать кожу на лбу.

– Здорово! – сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, боярин Басманов. – Эй, чернильные души, где Андрей Константинович?

– У себя, ваше превосходительство! – ответил дьяк, бывший за старшего. – И вам доброго здоровья.

– Ну-с, господин полковник, – произнес Петр Данилович, – здесь мы с вами расстанемся. Спать я, конечно, не хочу, но кое-кого навестить необходимо. Встретимся за обедом.

– Весьма вам благодарен! – вспомнил Степанов юношеское увлечение Гоголем. – Не знаю, что бы я делал без вас. До встречи!

Глава 12. Гея. 1702 Потуги «карликового» государства

В начале мая произошло событие, заставившее европейских наблюдателей слегка оторвать свои взоры от вялой англо-французской (австрийско-испанской) войны за испанское наследство и рукоплескать королю Швеции Карлу Двенадцатому. В своем маниакальном стремлении разбить саксонского курфюрста он все-таки преуспел. Причем преуспел настолько, что был не в состоянии подсчитать размера собственных трофеев. Но обо всем по порядку.

После почти года бесплодных поисков ненавистного Августа Карлу все-таки удалось напасть на след. Словно охотник, поднимающий с лежки медведя, Карл в начале марта согнал Августа с зимних квартир под Лейпцигом и вынудил отступать к Рудным горам. Там около крепости Хофбург и состоялось решающее сражение. У Августа было тридцать тысяч солдат, у Карла – двадцать пять. Но страх польского короля был таков, что даже гандикап в два или даже в три раза не позволил бы ему чувствовать себя в безопасности. Тем не менее войско его как никогда было готово для этой исторической битвы. И не хватило Августу нескольких процентов везения, улыбки фортуны, каприза этой взбалмошной девки.

Перед самым сражением оказалось, что три четверти картузов с порохом отсырели и годятся разве что на растопку печей. А имеющихся зарядов хватит на час умеренной пальбы. Петр Первый приказал бы вздернуть интенданта и начальника над артиллерией, но саксонец лишь втянул холодный воздух через свои широкие ноздри и велел артиллеристам молчать, дабы не подорвать боевой дух армии перед генеральным сражением. И кто знает, если бы не проклятые картузы, довелось бы Каролусу, королю Свейскому, отведать саксонской березовой каши, но чуда вновь не произошло. Скорее всего чудо обернулось вновь в пользу шведов, что дало их пасторам очередной повод для хвалебных псалмов о непобедимости шведского оружия.

В самый решительный час битвы саксонцы прорвали оборону шведов, и для победы требовалась самая малость – поддержка артиллерии, сковавшей фланги скандинавов и помешавшей им перегруппироваться для отражения атаки. Но захлебнулись польские орудия. Лишь жалкий дымок выходил из затравочных отверстий, когда канониры пытались поджигать фитили. Тогда решили фейерверкеры мешать сырые картузы с сухими, надеясь на божью милость, но этим лишь уменьшили дальность стрельбы да без толку расходовали тот оставшийся порох, который мог бы еще пригодиться. А опомнившиеся шведы накинулись на попавших в кольцо солдат Августа, и началась беспощадная сеча.

И увидал Август, что боги отвернулись от него, и задал стрекача. С несколькими верными придворными он скрылся в Рудных горах, где нашел проводника из горцев, обещавшего за сотню дукатов переправить короля в Карлсбад.

Через некоторое время при французском дворе вышла книжка на латинском языке под названием «Bellum Omnium Contra Omnes» («Война против всех») о причинах вступления Швеции в войну с датско-польским альянсом. В Стокгольме отчеканили юбилейную монету достоинством в двадцать крон, на аверсе которой был изображен польский король в сапогах-скороходах, удирающий от шведского льва. На реверсе был выгравирован девиз «Священная война», таких монет было выпущено всего пятьсот штук.

Шведы заняли вотчину Августа всего за две недели. Саксония практически не сопротивлялась. Расположившись в резиденции герцогов Саксонских в Дрездене, Карл затребовал от представителей саксонских штатов финансовый реестр курфюршества для определения суммы контрибуции. При чтении данного документа граф Пипер внезапно охрип – до того невероятным показалось богатство их врага. Контрибуция оказалась гораздо выше самых смелых ожиданий: каждый месяц курфюршество обязывалось выплачивать порядка семиста тысяч крон (четверть этой суммы выплачивалась натурой); кроме того, каждый солдат шведской армии ежедневно получал за счет саксонской казны по два фунта мяса и хлеба, две кружки пива, а также четверть кроны денежным довольствием. Плюс к этому кавалеристы получали фураж для лошадей.

Вступив в войну нищим, Карл к тысяча семьсот второму году превратился почти в богача. Но аппетит приходит во время еды – теперь шведскому королю хотелось большего. Его армия была сыта и довольна, сенат, получивший средства для пошатнувшейся было экономики, тоже не протестовал. Генералы были сравнительно молоды и свирепы. Все как один они жаждали славы и приключений; солдаты им вторили. Покончив с польским королем, сама личность которого вызывала у Карла глубокую антипатию, он решил посадить на трон в Варшаве человека, который бы был во всем ему послушен. В начале июня Карл вместе с войском покинул Дрезден, чтобы через три недели вновь появиться в Варшаве, на этот раз в качестве опекуна польского престола.

Шведский монарх направил письмо польскому сейму с предложением избрать нового короля – Якова Собеского. В этом случае он гарантировал полякам свое покровительство, всячески подчеркивая, что воевал лишь с Августом. Однако прежде чем избирать нового короля, необходимо было низложить старого, то есть того же Августа. Иначе сейм ничего не желал и слушать. Чтобы ускорить процесс низложения, Карл поручил своему премьер-министру Пиперу обнародовать несколько перехваченных писем Августа, в которых саксонец обвинял поляков в пьянстве, скандальности и трусости. Тут же обнаружилось, что Август еще раньше похитил братьев Собеских, Якова и Константина, когда те охотились в Силезии, и заключил их под стражу в замок Кенигсштейн.

Паны лаялись целый день, пока наконец не приняли решение о низложении короля Августа Второго. А у Карла появилась дополнительная головная боль. На польский престол больше не было кандидатов. Он созвал своих генералов на совет, где, обхватив голову руками, вопрошал:

– Неужто ни одного идиота не найдем, чтобы корону ему возложить? Неужто не состряпаем полякам короля?

Пипер, единственный среди присутствующих, которому было сколь-нибудь интересно происходящее, предложил Карлу самому надеть польскую корону.

– Король Польши должен быть католиком! – ответил Карл. – А я – лютеранин. И не собираюсь менять свою веру, хоть мне предложили бы и три короны.

– А если принудить поляков принять лютеранство? – рискнул предположить Пипер.

– Думайте, что говорите, Карл! – одернул тезку король. – Если эти припадочные день орали, чтобы низложить Августа, то страшно предположить, что начнется, попробуй я внести ваше предложение на рассмотрение сейма! Это не страна – а муравейник, и расшевелив его, мы получим здесь в лучшем случае гражданскую войну! Нет, мы найдем им короля-католика, нейтрального к ним и удобного нам. Эти шляхтичи у меня запоют по-другому!