Загадать желание

– Женя, – жалобно позвала Карина, – что там? Что случилось?

Я спрятала лицо в ладонях.

Сотрудник Кожухова просидел в нашем отделении до вечера. Пару раз звонил начальству, выходя в коридор, и Карина ходила за ним, словно собиралась ни за что не выпустить из отделения. Пришел Володя. Затею Арисовой сестры по захвату заложника не поддержал, но уселся под стенкой у лестницы, наблюдая за неожиданным визитером и прислушиваясь к его телефонным разговорам.

Парень остался в отделении до утра, и незадолго до того, как медсестра начала развозить завтрак, позвал меня из палаты.

– Да? – я взяла телефон почти испуганно. – Да, я слушаю?

Молчание было долгим, слишком, и множество мыслей и предположений успело пронестись в моей голове, прежде чем в трубке послышалось тихое:

– Женька?

– Арис? – спросила шепотом, не веря собственным ушам. А потом заорала на весь коридор: – Арис, Арис, это ты?

– Я.

Я розревелась, пыталась что-то сказать – и не могла.

– Женька, не надо. Не плачь.

– Арис, это правда ты?

– Правда, – кажется, он улыбнулся. – Жень, ты… как там? С тобой все хорошо?

Голос был слабым, и паузы между словами – словно не хватало дыхания.

– Да, да, со мной все в порядке, – говорила торопливо, стараясь не всхлипывать в трубку. – И твоя сестра, и Володя – с ними тоже все хорошо. А ты? Как ты? Что с тобой? Арис… это правда ты?

– Хорошо, – невпопад ответил он, что-то зашуршало, я услышала голос Кожухова:

– Итак, Валентин Дмитриевич, вашу просьбу я выполнил, – и мне: – Спасибо, Евгения. До свидания.

* * *

Карантин продлился четыре недели и три дня. За это время мне больше не удалось поговорить с Арисом, ни тем более встретиться, и я перебирала воспоминания о нашем коротком телефонном разговоре со смесью радости и страха. Когда родители забирали меня домой – нам предстояло еще три часа провести в автомобиле – я встретила Кожухова в вестибюле больницы.

– Арис все-таки здесь, – теперь я в этом не сомневалась.

Андрей Петрович лишь улыбнулся.

– Я даю вам честное слово, что, когда мы его… выпишем, вам сообщат.

Спорить было бесполезно. По дороге к воротам я сказала родителям, что догоню, и, оставив их растерянно стоять на аллее, побежала обратно к зданию.

Окна закрытых боксов, забранные решетками, все выходили на одну сторону. В их зеркальной поверхности отражалось небо – а я так надеялась, что смогу увидеть хотя бы силуэт!.. Ну да ладно.

Сложила рупором ладони:

– Арис!

На мой крик в соседних окнах показались лица любопытных.

– Арис! – поднялась на цыпочки, помахала рукой, надеясь, что он увидит. – Арис, я тебя жду!

Знакомая комната с голубыми обоями и книжными полками во всю стену встретила меня чистотой и уютом. Привычные вещи, компьютер, тетради, ящик с косметикой, симпатичные статуэтки – кем-то по какому-то поводу подаренные, стакан с карандашами и фломастерами, мягкие домашние тапки… Ко всему приходилось привыкать заново.

Родители Алины больше не приходили к нам на чай. Зато несколько раз заходил Семен – его таки оправдали, и теперь он оформлял опекунство над своей восьмилетней племянницей, вернувшейся вместе с нами.

Почти каждый день звонила Карина. Встречаться часто мы не могли, потому что жили в разных городах, но девушка обещала приехать в гости, как только заново освоится в привычной жизни. Мать возражала против их отношений с Володей, но отец неожиданно встал на сторону дочери, заявив, что рассудительный и надежный Вова – очень даже хорошая партия для беспечной и еще не вполне повзрослевшей Каринки.

Разговаривая с сестрой Ариса, я постоянно вспоминала Алину. Наши с ней фотографии встречались мне повсюду – и в лежащем под крышкой стола альбоме, и за стеклом книжных полок. Хотелось позвонить подруге, узнать, как у нее дела, поговорить, я даже несколько раз набрала номер, хотя и знала, что не дозвонюсь.

Ведь в том мире больше не должно быть аномалий…

Выбор Алины я понимала, как никто – было бы страшно жить, искать свою вторую половину в этом мире, каждого нового знакомого сравнивая с Леоном, и понимая со всей ясностью и обреченностью, что такого, как он, не встретишь никогда.

И все же я часто думала, уж не совершила ли Алина ошибку, оставшись в мире, что еще недавно был на грани гибели. Эта мысль не давала покоя, и поэтому я почти не удивилась, когда увидела во сне широкую долину – далеко внизу, с высоты полета. Вереш – пожарище, где между остовами зданий копошились мелкие человеческие фигурки: суетились, работали, носили доски и бревна, белили каменные стены городской управы, восстанавливали обвалившиеся купола церкви. На север от Вереша зеленели свежей зеленью холмы, на востоке поднимались синими силуэтами горы, на западе блестела река, за нею – необъятные луга и дороги, по которым тянулись обозы возвращавшихся домой крестьян. А на юге, за узенькой речушкой с наново наведенным мостом, за рощицей и болотом – верхушки Заповедного леса, темно-зеленые в пятнах солнечного золота приближающейся осени… Тот, чьими глазами я смотрела, снизился, полетел ближе к земле, и я увидела множество людей на нешироком лугу между городом и лесом. Стол с разнообразной снедью, радостные лица, среди которых много знакомых – вот Вахтыр поучает молодых воинов, Андрей с Настасьей сидят в обнимку, Алексей Леопольдович и Фома перебирают разложенные на столе бумаги, в которых нетрудно угадать чертежи и рисунки зданий. А в стороне ото всех, на берегу реки – двое. Мужчина что-то говорит, девушка слушает, слегка наклонив голову, ее светлые волосы заплетены в косу, ветер легонько колышет вытрепавшиеся прядки. Эти двое крепко держатся за руки и одновременно поднимают лица к небу. Чешуя Огненного Змея отражается в глазах Леона, Алина улыбается мне и машет рукой. Говорит что-то, и мне кажется, будто я слышу ее голос:

– Женечке передай…

Рыжие искры летят перед глазами, я просыпаюсь с улыбкой.

– Доброй дороги, колдунья, – отзывается в памяти прощальное пожелание Огненного.

Узор из рыжих завитушек все еще украшает мое запястье, словно талисман – на счастье. Я надеюсь, что Всемил услышит, и мысленно отвечаю:

– Спасибо.

Две недели тревог и ожидания, встреч и разговоров. Заново привыкать к тому, что кроме кроссовок и мокасин есть еще туфли и босоножки, что можно не держать все необходимое в рюкзаке, собранном на случай исчезновения аномалии, не таскать в кармане спички и не пытаться запрятать в женскую сумочку коробок сухого горючего.

Хотя я по-прежнему пыталась, и в моей сумке, с которой я ходила по разным ведомствам, собирая документы, можно было найти еще и свечку, и несколько чайных пакетиков, и складной ножик, и запасной аккумулятор для мобилки… и множество других очень нужных мелочей. Мама грустно смеялась, но не возражала против такой запасливости – мне так было спокойней.

Мама Алины все-таки пришла к нам и долго сидела на кухне, выспрашивая про Леона, пытаясь убедить себя, что ее дочь действительно имела вескую причину не вернуться домой. Но так и не убедила.

– Любовь – это еще далеко не все, что нужно в жизни, – сказала она со вздохом. Моя мама согласилась бы, но… не сейчас.

Не при мне.

После возвращения домой каждый день, каждый час я ждала. Каждое утро, просыпаясь, надеялась, что сегодня… Выглядывая в окно, выходя на улицу, поднимая телефонную трубку. И, укладываясь спать, от всего сердца хотела проснуться среди ночи от звонка в дверь и увидеть егона пороге.

И порой мне казалось, что я схожу с ума и жду того, кого нет.