Загадай желание

Корин сглотнул, быстро огляделся, поставил авоську с "Дарницким"

прямо в пыль и, соскочив в канавку, вцепился в находку.

Только дома он кое-как отдышатся, запер дверь, распутал узел на

бечевке и вытряхнул на стол содержимое свертка. В глазах зарябило

от светло-коричневых рублевок, зеленых трешек, синюшных пятерок, стыдливо-красноватых десяток. Почти все они были помятые, захватанные, потертые, бывшие в обращении. И, несомненно, настоящие.

Постояв у стола, Корин принял душ - и сердце немного успокоилось, и в голове прояснилось. Он принялся было пересчитывать деньги, кучками раскладывая их по весовым категориям, но вдруг замер, то ли замычал, то ли застонал, громко обозвал себя не очень хорошим словом и торопливо придал свертку прежний вид, и обвязал бечевкой, и затянул узел крепко-накрепко, дабы избежать соблазна оставить себе хотя бы пару-другую стыдливо-красноватеньких.

– Деньги, дурак!
– процедил он сквозь зубы.
– Настоящие деньги...

Из райотдела милиции Корин, сдав находку, вернулся довольно поздно. Перед сном он постоял немного на балконе, разглядывая небо, но Кассиопея пропала за темными облаками и по радио посулили переменную облачность на весь завтрашний день.

Утро, однако, вновь явилось миру и Ингульску солнечным и беспечальным, утро старалось быть мудренее вечера и поэтому Корину пришла в голову еще одна мысль. Поначалу ему стало немного противно

от этой мысли, но чем больше он рассуждал сам с собой, тем больше убеждался в справедливости принятого решения.

"Действительно, - размышлял он, бреясь и рассматривая свое

отражение в зеркале.
– Чем я хуже других? Чем мои произведения хуже тех, что печатают? Почему же я не имею права быть напечатанным, а другие имеют? Я что, второго сорта, что ли, низшего разряда, а они, выходит, каста избранных, брахманы литературные? Черта с два!

Просто везет им больше, нахрапом, небось, берут, каналы знают, а кто я? Селянин неотесанный из диких степей, самотечный и не нужный никому. Так почему я страдать должен? Не хочу я страдать и не буду! Пусть напечатают хотя бы две мои последние вещи".

Выразив, таким образом, свое очередное желание, Корин подмигнул отражению - высокому, еще не полнеющему и не лысеющему зазеркальному человеку с неопределенного цвета глазами - и продолжил утренние сборы.

Шеф на работе отсутствовал и Корин почувствовал было легкие уколы совести - ну что стоило зайти вчера в больницу?
– но потом решил, что это выглядело бы подхалимажем - и совесть удалилась восвояси. Корин приготовился с головой погрузиться в пучину восьми рабочих часов и даже вытащил из стола всякие бумаги - и в это время в дверь заглянул вечно хмурый и надменный заместитель начальника отдела Рослюков и, обведя рыбьим взглядом притихшее население, коротко скомандовал Корину:

– Предлагаю зайти.

Рослюков, по мнению Корина, считал себя полпредом Господа Бога

во вверенном Колыбе отделе. Он держатся неприступно и подчеркнуто официально, службу нес исправно и не изменил своих застойных привычек даже после директивных указаний о всеобщей перестройке. Корин его тихо презирал, но побаивался - уж больно неприятным холодом веяло от холеного полногубого рослюковского лица.

Он стоял у двери в кабинете Рослюкова, а тот командовал из кресла, глядя в окно:

– Предлагаю съездить в столицу. Выписывайте командировку, папка с материалами в канцелярии. Я переговорил, вас примут. Передадите лично Ивану Павловичу. Дело срочное, предлагаю сейчас приобрести билет - бронь возьмете в обкоме, - собраться и к вечеру отбыть. Надеюсь, вопросов нет, товарищ... э-э... Корин?

– Никак нет, - поспешно ответил Корин и выскочил из кабинета.

После общения с Рослюковым ему всегда хотелось что-то сделать: плюнуть на стену, сорвать прикнопленный к двери плакат "Время перекуров прошло" или дернуть за нос худосочную заведующую канцелярией Лилию Николаевну по прозвищу "Крокодильша". Он даже забыл, что обладает д а р о м и может спокойно пожелать Рослюкову подавиться галстуком.

На полпути к канцелярии его осенило. Что такое эта внезапная командировка в столицу, как не исполнение его утреннего желания быть напечатанным? Он сразу уверовал в правильность своего предположения, бодро обскакал все необходимые службы, забрал командировку и папку для столичного Ивана Павловича, заехал в обком, потом на вокзал за билетом и успел еще отдохнуть дома перед поездкой.

Вечером он уже лежал на верхней полке в плацкартном вагоне, по проходу бродили мнимые глухонемые, раскладывая на столиках перед пассажирами самодельные календари с фотографиями Высоцкого и Марины, очаровательными кошками и не менее очаровательными полуодетыми девами, сонники и схемы столичного метро, он лежал на верхней полке, а поезд, раскачиваясь членистовагонным длинным телом, подрагивая на стыках стального пути, торопился к утру попасть в столицу.

Предположение о том, что неожиданная командировка суть исполнение желания быть опубликованным, вытекало из факта проживания в столице некой Людмилы Баранец. Впрочем, отнюдь не некой. Людмила была столичной литераторшей, писательницей-фантасткой, довольно известной в читающих, пишущих и печатающих кругах. Корин познакомился с ней случайно, хотя любая случайность, как известно, в чем-то закономерна. Просто довелось Корину как-то в отпуск, года три или четыре назад, побывать в столице, посетить вечерком уютный ресторан "Метро" и после трех стопок водки под фирменную котлету "Метро" пригласить на танец, исполнявшийся "для наших друзей из Грузии" рыжеватую гражданку, тоскующую над бокалом фирменного напитка "Метро". Затем гражданка как-то спонтанно переместилась за его столик и после долгих уговоров позволила-таки угостить себя шампанским, потом они вместе курили на веранде ресторана, нависавшей на,д верхушками пышных каштанов, потом опять танцевали и разговаривали.

Людмила оказалась на редкость отзывчивым человеком. Узнав, что Корин тоже желает быть причисленным к лику фантастов, она предложила свои услуги и помощь. Они договорились о том, что Корин, вернувшись домой, пришлет рукописи, а Людмила ознакомится с ними и попытается куда-нибудь пристроить, если, конечно, они будут того стоить.

Людмила оказалась строгим судьей. Она прислала Корину разборы его произведений, и разборы эти отличались обстоятельностью, аргументированностью и жесткостью оценок. Людмила считала, что фантастика в исполнении Корина опубликованию подлежать не может в силу того, что... Дальше шел перечень причин.

Корин несколько обиделся на столь нелестную оценку своего

творчества (хотя каким-то отдаленным и обособленным участком сознания и понимал ее справедливость), решил, что Людмила просто считает его опасным конкурентом в борьбе, где побеждает тот, у кого острее зубы и крепче локти, но отношения с ней окончательно не порвал, поддерживая их на уровне открыток к праздникам. Людмила изредка отвечала.

И когда после разговора с надменным Рослюковым его осенило, он сразу перекинул мысленный мостик между собой и столичной знакомой. Он понял, что загаданное желание осуществится, если Людмила выступит в роли Вергилия и проведет его по столичным издательствам, куда он с полгода назад направил две рукописи.

Локомотив вспарывал прожектором брюхо душной ночи, Корин все

никак не мог устроить голову на плоской эмпээсовской квазиподушке, вокруг струились в ночи необъятные поля, а над вагонами кривой буквой на небесной школьной доске плыла к столице Кассиопея.

4.

Столица встретила Корина суматохой вокзала, очередями к киоскам "Союзпечати" и роскошной зеленью бульваров. Было слишком рано для визитов и звонков и Корин побродил в парке над рекой, прошелся по не взбудораженным еще центральным улицам, читая все афиши, позавтракал пирожками в подземном переходе и к девяти прибыл в учреждение Ивана Павловича.