Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Таким образом, «Слово о житии» — не просто компиляционное произведение, но компиляция отрывков и цитат из богослужебных книг, абсолютно ничего общего не имеющих с реальной жизнью и действительными событиями биографии Дмитрия Донского. И все же «Слово о житии» полезно было затронуть для понимания событий 1380 года. Во-первых, в общем и целом благодаря «Слову о житии» мы узнаем истинное происхождение и истинную цену всех «исторических фактов», которыми нас угощает Пространная летописная повесть и особенно «Сказание о Мамаевом побоище». Во-вторых, в «Слове о житии» говорится о сражении с Мамаем на Дону, но не упоминаются ни Куликово поле, ни река Непрядва. Поскольку то же самое мы видим в Кратком варианте Летописной повести, можно предположить, что и поле, и река получили свои имена позже, ко времени создания Пространной редакции Повести и даже еще позже, так как в последней поле еще не называется Куликовым. В-третьих, интересны некоторые частности. Например, стоит обратить внимание, что в «Слове о житии» описания сражений на Воже и Непрядве практически не различаются, будучи безликими и лишенными конкретики. При этом Мамай замышляет свой набег на Москву перед битвой на Воже. То есть для автора «Слова о житии» Вожская и Куликовская битвы в историческом аспекте неразличимы.

А. Журавель ^{20} в своем исследовании «Слова о житии» делает два вывода. Во-первых, по его мнению, все приведенные в «Слове о житии» даты биографии Дмитрия Донского неверны. Во-вторых, он утверждает, что в нем не упомянута Куликовская битва! Здесь не место ни подтверждать, ни оспаривать эти парадоксальные выводы. В них можно усомниться, так как некая битва Дмитрия с Мамаем на Дону в «Слове о житии» точно фигурирует, но все же трудно пройти мимо заключения профессионального историка. Ничего себе биография, в которой ни одной верной даты и лишь мельком сказано о важнейшем с нашей точки зрения событии в жизни московского князя, по которому он получил свое бессмертное прозвище и благодаря которому стал известен потомкам! Да, конечно, мы понимаем, что «Слово о житии» не биография в современном понимании этого слова, а типичная агиография. Но и в этом случае ошибки в датах и принижение великого подвига благоверного князя по защите православной веры и церкви на Руси от « безбожного сыроядца Мамая» совершенно необъяснимы.

То есть, конечно, объяснимы, но только готовы ли мы принять единственно возможное в этом случае объяснение?

Сценка четвертая «ЕЩЕ ОДНА «ПОВЕСТЬ»

«Сказание о Мамаевом побоище» — наиболее позднее, написанное более века спустя после описываемых событий, обширное и подробное произведение Куликовского цикла. Именно из него традиция, выраженная в сценарии «Руси защитник», взяла большинство подробностей Куликовской битвы. Поразительно, но, получается, источником основных данных о великом сражении стало произведение, жанр которого в самом его названии определен как сказание, что абсолютно не соответствует придаваемому ему источниковедческому значению. Но еще удивительнее то, что вопреки устоявшемуся названию, в самом тексте «Сказания» произведение называется отнюдь не сказанием, а… опять же повестью! Вот его первые строки: « Начало повести(выделение мое. — В.Е.) о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем…». Итак, произведение, которое в современной литературе повсеместно называется «Сказанием», на самом деле его автор называл повестью. Так что перед нами еще один пример того, как слово повестьпоменяло свое значение в современном русском языке по сравнению с древнерусским. Отечественные историки, по существу молчаливо признавая за ним это утерянное в современном языке древнее значение, традиционно «переводят» название произведения словом сказание, с одной стороны, будучи не в силах отрицать явную его сказочность, а с другой, все-таки упорно пытаясь вложить в его содержание некий якобы реальный подтекст. Их иезуитская хитрость в том, что согласно «Литературной энциклопедии», сказание— «в настоящее время термин, не прикрепленный к определенному литературному жанру. Даже специалисты употребляют часто безразлично слова — сказание, легенда, предание, сага». Вот так вот: назвали сказанием, и понимай как хочешь, а с историков взятки гладки.

Что ж, видимо с надеждами прочесть о Куликовской битве хоть что-нибудь «летописное», отражающее некую реальность, придется расстаться. Делать нечего, будем читать повесть, именуемую сказанием, то есть, согласно «переводу», легенду, предание, сагу, а по значению исходного слова повесть— мифы, слухи и сплетни.

Но прежде чем окунуться в эту повесть-сказание (легенду, предание, сагу, миф, слух и сплетню), не могу не вернуться к еще одной повести, «Повести временных лет». Если откровенная фантастичность содержания «Повести о Мамаевом побоище» все же заставила историков, чтобы не краснеть, втихую подменить в ее названии слово повестьсловом сказание, то в точь-в-точь такой же фантастике, таком же собрании преданий и легенд — «Повести временных лет» — почему-то слово повестьбыло заменено не на сказание, а на летопись, вследствие чего «Повесть временных лет» часто называют «Начальной летописью»! Видать, у отечественных историков повесть — что дышло…

Однако к делу.

Итак, после представления своего произведения как повести, автор дает вводную: « Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил Бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости Божьей, как исполнил Господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами». Уже первый абзац не оставляет сомнений в идеологической направленности «Сказания», абсолютно той же самой, что ясно прослеживается в Пространной летописной повести, с такими же симптоматичными ссылками на Ветхий завет. Битва на Дону в изложении «Сказания» тоже оказывается битвой за веру: поголовно все (!) православные христиане бились с Мамаем и агарянами, конечно же погаными и безбожными. Вселенский характер противостояния подчеркивается тем, что Мамай « перешел… великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил». На самом деле даже в самых масштабных описаниях Куликовской битвы во всех имеющихся источниках в ней на стороне « всех православных христиан» не участвовали как минимум рязанцы, литвины и тверичане, не говоря уже о греках, болгарах, сербах и иже с ними. На самом деле Мамай не переходил Волгу, так как в его подчинении был только ее западный берег и северное Причерноморье с Крымом, а на восточном волжском берегу уже полностью властвовал и готовился к схватке с Мамаем за ордынский трон Тохтамыш. Так что за Мамаем стояла только западная половина Золотой Орды, но в «Сказании» он ведет с собой «многие орды безбожных агарян». Таким образом Куликовская битва с самого начала приобретает апокалиптический характер, что по существу уничтожает последний шанс извлечь из «Сказания» хоть какие-то реальные данные о сражении.

Идеологический подтекст «Сказания» может быть не столь довлеющ, как в Пространной повести, но достаточно силен, чтобы местами полностью подчинять себе повествование. Он заставляет автора «не заметить» фактическое исключение из числа «всех православных христиан» противопоставленных им Дмитрию православных рязанцев и литвинов. Более того, у него Олег Рязанский, по всем известным летописным данным примерный христианин, ушедший к концу жизни в монастырь, добровольно изъявляет желание помочь Мамаю в поношении христианской веры и осквернении православных церквей да еще склоняет к тому же великого князя Литовского ^{21} . То есть, рязанский князь оказывается не просто союзником Мамая, а инициатором «антихристианской» коалиции.

Вообще отношения между действующими лицами «Сказания» весьма запутаны. Стоит обратить внимание на сентенцию, вложенную автором «Сказания» в уста врагов Дмитрия Ивановича: « Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне»». Видимо бегство Дмитрия Ивановича от Тохтамыша в Кострому осталось в народной памяти и отразилось в приведенной цитате. Но интересна цитата и другим. Она явно выставляет Олега и Ольгерда завистливыми врагами Дмитрия. Но… далее по тексту «Сказания» рязанский и литовский князья неожиданно оказываются вовсе не врагами, а близкими друзьями московского князя: « Государь же князь великий Дмитрий Иванович — добрый человек — образцом был смиренномудрия, невесной жизни желал, ожидая от Бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья».

Неувязки и противоречия множатся в «Сказании» с катастрофической быстротой и ничуть не смущают его автора, озабоченного совсем иным. Последователен и настойчив он только в проведении основной идеологической линии, той же самой, что и в обеих Летописных повестях. Эта линия проявляется даже в бытовых мелочах. В «Сказании» Дмитрий Иванович, прослышав про нашествие Мамая, не поднял весело заздравную чару, как в «Задонщине», а « сильно опечалился… из-за нашествия безбожных. И, став пред святою иконою Господня образа, что в изголовье его стояла, и, упав на колени свои, стал молиться и сказал: «Господи!.. Лишь на тебя надеясь, Господи, и вознесу печаль мою… И ныне, Господи, Царь, Владыка, не до конца прогневайся на нас, знаю ведь, Господи, что из-за меня грешного, хочешь всю землю нашу погубить; ибо я согрешил пред Тобою больше всех людей. Сотвори мне, Господи, за слезы мои, как Иезекии, и укроти, Господи, сердце свирепому этому зверю!». Пирушки, веселое точение ляс и взаимное подзадоривание в подпитии «Задонщины» безоговорочно сменяются молитвами и покаянными слезами Пространной летописной повести.

В контексте общей направленности «Сказания» в числе действующих лиц впервые в произведениях Куликовского цикла появляется митрополит Киприан. Вопреки действительному положению дел в 1380 году, автор «Сказания» помещает его в Москву, чтобы Дмитрий Иванович мог лично посетить владыку. Но не за благословлением на трудную святую битву, как следовало бы ожидать, идет великий князь к митрополиту, он идет… с покаянием. Покаявшись в грехах своих, просит князь у митрополита совета и получает его вполне в духе общей направленности произведения: « …вам надлежит, князьям православным, тех нечестивых дарами удовлетворить хотя бы и вчетверо. Если же и после того не смирится, то Господь его усмирит, потому что Господь дерзким противится, а смиренным благодать подает». Смиренный Дмитрий в поисках отнюдь не войск и вооружения для отражения нашествия, а личного спасения и благодати слушается митрополита и посылает Мамаю посольство с золотом « сколько удалось собрать». Но от посольства вместо утешительных известий приходит сообщение, что с Мамаем объединились Олег и Ольгерд. Что делает Дмитрий? Конечно, вновь бросается к митрополиту и на сей раз получает обещание Божьей помощи, после чего, наконец, начинаются приготовления к битве, хотя и по-прежнему вперемежку с « утешениями в Боге».

Приготовления к битве, надо признать, профессиональны. Во-первых, Дмитрий Иванович посылает дальнюю разведку для добычи «языка» и выяснения планов Мамая. Во-вторых, назначает сбор всех войск в Коломне на Успение Богородицы. В плане же «утешений в Боге» Дмитрий Иванович с Владимиром Андреевичем совершают вояж в Троицкий монастырь к его игумену Сергию Радонежскому. Это выглядит странным не только потому, что, как мы сегодня знаем, в 1380 году Дмитрий был в ссоре с Сергием, но и просто как демонстративное нарушение субординации. Нуждался ли великий князь в благословении всего лишь игумена, если он уже поимел таковое от самого митрополита? Впрочем, опять же как мы знаем сегодня, на самом деле в то время митрополита в Москве не было, он в Киеве копил злобу на великого князя Московского, уже преданного им анафеме. Тем не менее, в «Сказании» к Сергию князья едут, получают от него еще одно благословение и двух воинов-монахов, Пересвета и Ослябю. Похоже, последние понадобились автору «Сказания», чтобы еще раз подчеркнуть верховенство воли Божьей над земной ратной суетностью. Сергий, напутствуя командированных на рать монахов, вручил им « вместо оружия тленного нетленное — крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золоченых возлагать его на себя». Все та же тема: победить может только Христово небесное воинство, а защитить — только символы православной веры. Для полноты картины заметим, что Дмитрий, исполняя совершенно непонятную и никак не объясняемую просьбу Сергия, держит факт посещения Троицкого монастыря в глубокой тайне ото всех.

Но вот после всех этих приготовлений московская рать выходит навстречу татарам. Однако Дмитрий не верит в свое войско. В соответствии с рекомендациями митрополита он все надежды возлагает на небо: « Когда же наступил четверг 27 августа, день памяти святого отца Пимена Отшельника, в тот день решил князь великий выйти навстречу безбожным татарам. И, взяв с собою брата своего князя Владимира Андреевича, стал в церкви святой Богородицы пред образом Господним, сложив руки на груди, потоки слез проливая, молясь… И затем приступил к чудотворному образу Госпожи Богородицы, который Лука-евангелист написал, и сказал: «О чудотворная Госпожа Богородица, всего создания человеческого заступница… Не отдай же, Госпожа, городов наших в разорение поганым половцам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Умоли, Госпожа Богородица, сына своего Христа, Бога нашего, чтобы смирил Он сердца врагам нашим, да не будет рука их над нами. И ты, Госпожа наша Пресвятая Богородица, пошли нам Свою помощь и нетленною Своею ризою покрой нас, чтобы не страшились мы ран, на Тебя ведь надеемся, ибо Твои мы рабы…» И потом пришел к гробу блаженного чудотворца Петра-митрополита и, сердечно к нему припадая, сказал: «О чудотворный святитель Петр… И теперь настало время тебе за нас молиться общему Владыке всех, Царю и милостивому Спасителю… И тебе ныне подобает о нас, грешных молиться, чтобы не нашла на нас рука смерти, и рука грешника не погубила нас». И, окончив молитву поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его, отпустил в поход против поганых татар; и, перекрестив ему чело, осенил его Христовым знамением, и послал богосвященный собор с крестами, и со святыми иконами, и со священной водой во Фроловские ворота, и в Никольские, и в Константино-Еленинские, чтобы каждый воин вышел благословенным и святою водою окропленным».