Загадка Рафаэля

Это был первый кусочек мозаики. Мне не удалось найти доказательств осведомленности сэра Эдварда, зато я выяснил, что у Томмазо была возможность узнать о вашем открытии и подготовить аферу. Он провел самостоятельное расследование и обнаружил, что ваши выводы неверны. По некотором размышлении он пришел к мысли, что если под изображением Мантини нет Рафаэля, то нужно сделать так, чтобы он появился. Вспомните свои слова: если кто-нибудь обнаружит под верхним слоем картины изображение, выполненное в стиле Рафаэля, то, безусловно, поверит, что это настоящий Рафаэль.

Но Томмазо не так прост. Он понимал: публика не примет за шедевр обычную мазню под старину. Ему требовался настоящий мастер. И кого же он пригласил? Да конечно же, старого доброго профессора Морнэ, под чьим руководством он обучался премудростям художественного ремесла в Лионе. Он сделал правильный выбор: Морнэ действительно был отличным специалистом. Мошенники приобрели несколько старых полотен для практики. Затем Морнэ очистил центральную часть одной из картин, написал свою «Елизавету», покрыл ее защитным слоем, написал копию картины Мантини, затемнил и состарил ее и после этого незаметно подменил картину в церкви Святой Варвары. На этом роль Морнэ закончилась.

Конечно, я немного подозревал Томмазо, но долгое время не мог поверить, что главный куш достался не Бирнесу. К тому же у директора во всех случаях было железное алиби. Поэтому я склонялся к версии Флавии, полагавшей, что аферу организовал Бирнес.

Отгадка начала выкристаллизовываться в моей голове только после того, как мне позвонил Бирнес. Он был страшно взволнован: Аргайл сообщил ему, что «Елизавету» признали подделкой и ему придется вернуть деньги. — Генерал повернулся к молодому англичанину. — Кстати, зачем вы это сделали?

Флавия посмотрела на Аргайла с осуждением, и он снова почувствовал себя дураком.

— Я уже говорил Флавии — я надеялся, что сэр Эдвард помчится в Сиену и попытается уничтожить картину. Тем самым он выдал бы себя, и тогда вы смогли бы его арестовать. Полагаю, мне следует перед вами извиниться, — сказал он Бирнесу. Тот примирительно кивнул.

— Что ж, неплохая идея, — одобрил Боттандо, чем несказанно удивил и Флавию, и Аргайла. — Если бы он действительно был преступником, это могло бы сработать. Честно говоря, я и сам избрал такую же тактику. В принципе вы оказали мне большую услугу, поговорив с Бирнесом, потому что именно после вашего визита он позвонил мне и рассказал, что когда-то Томмазо был учеником Морнэ. До этого момента я считал, что поджечь картину и убить Манцони мог только Аргайл. Тогда автоматически вовлеченным в преступление оказывался Бирнес, поскольку Аргайл, по моему мнению, не способен организовать аферу с подделкой картины.

— Премного благодарен, — кивнул Аргайл.

— Не обижайтесь, просто я знал, что у вас нет опыта в подобных делах. Но убить человека вы вполне способны; в то же время я не мог представить никого из этих грузноватых — прошу прощения, джентльмены — эстетов, бросающихся на Манцони с ножом. Таким образом, я зашел в тупик.

Боттандо отвинтил крышечку бутылки с минеральной водой, налил себе стакан и пустил бутылку по кругу.

— На самом деле все происходило так: Томмазо, не раскрывая своего инкогнито, поручил Бирнесу купить картину. Тем временем он подготовил почву в правительстве: нажал на министра культуры и добился от него обещания вернуть в Италию шедевр национального искусства, если вдруг представится такая возможность.

Музей покупает картину, Томмазо дает указание брать образцы краски только в тех местах, где сохранилось оригинальное изображение. К несчастью для него, этот разговор подслушала и пересказала мне его секретарша, когда я ожидал в приемной. Вот что бывает, когда заставляешь посетителей ждать.

Далее Флавия летит в Лондон, и Аргайл сообщает ей о своих подозрениях. Я передаю информацию директору, отчего он приходит в ярость. Но уничтожить картину он решился только после того, как я собрался лететь в Швейцарию по делу Морнэ. Томмазо почувствовал, что обман может раскрыться, и приступил к решительным действиям.

Был и еще один любопытный момент, после которого я начал смотреть на Томмазо как на возможного преступника. Он неожиданно объявил о намерении уйти на пенсию в следующем году и назначил своим преемником Ферраро. По меньшей мере странный поступок, учитывая его давнюю неприязнь к этому человеку. Я полагаю, Ферраро собрал какой-то компромат на Томмазо, когда управлял музеем в отсутствие Томмазо и Спелло. Директор объяснил мне свой выбор тем, что Ферраро отлично зарекомендовал себя в этот период. Возможно, он и в самом деле проявил себя хорошим управленцем, но я склонен думать, что он просто надавил на Томмазо.

Далее. Ферраро рассказывает Томмазо, что я получил доказательства того, что картина является подделкой, и предлагает свой план действий. Томмазо соглашается, и Ферраро, как более безжалостный член шайки, берется за его осуществление.

Он оказался в затруднительном положении. Если бы раскрылась афера Томмазо с картиной, репутация директора была бы навеки погублена, а Ферраро утратил бы надежду занять его пост. Если картину уничтожить, то доказать факт подделки будет невозможно, но тогда директора обвинили бы в неспособности сохранить национальное достояние.

Поразмыслив, он решил, что вину можно переложить на кого-нибудь другого. Так в газетах появились статьи с выпадами в адрес комитета по безопасности. В этих статьях Спелло выставили потенциальным преступником, а из меня сделали козла отпущения. Долгое время я не видел за этим ничего, кроме бюрократической возни, но как только изменил угол зрения, туман начал рассеиваться.

В их защите было два слабых места. Во-первых, кто-то должен был наблюдать за процессом создания фальшивой картины. Этим занимался Манцони. В надежде упрочить свое положение в музее он сообщил об этом Ферраро. Тогда Ферраро незаметно выскользнул из музея, убил молодого реставратора, так же незаметно вернулся и поздно вечером демонстративно прошел мимо охраны.

Вторым проколом оказался поджог картины. Сейчас-то я вижу, как все происходило. Но на тот момент я считал, что все три преступления — подделку, поджог и убийство Манцони — совершил один человек. У Томмазо было железное алиби и на момент убийства, и на момент поджога.

Флавия вмешалась:

— Но у Ферраро тоже было алиби на момент поджога. Вы сами мне говорили.

— Верно, Томмазо подтвердил мне алиби Ферраро, а американцы подтвердили алиби Томмазо. Но мы не спрашивали американцев о Ферраро. Вчера я решил перезвонить им, и они сообщили, что Ферраро был с ними не до конца встречи. Мне и самому следовало додуматься до этого, ведь я видел Ферраро в общем зале еще за десять минут до того, как появился Томмазо с американцами.

Генерал сделал паузу, восстанавливая ход своих мыслей.

— Но все эти открытия я сделал всего лишь два дня назад. После звонка Бирнеса, когда все кусочки мозаики сложились в единую картину, я оказался в патовой ситуации. Ужасно знать, кто совершил преступление, и не иметь возможности доказать его вину. Мне предстояло сделать нелегкий выбор: сказать или не сказать Ферраро о том, что Аргайл с Флавией поехали в Сиену. Если бы я ничего не сообщил ему, мы получили бы доказательство подделки, но мошенник и убийца остался бы безнаказанным. Но сказать ему — значило поставить вас под удар. Естественно, я беспокоился, опасаясь за вашу жизнь и судьбу картины.