Загадка XIV века

Бурбон и де Куси вскочили на лошадей и повели свой отряд в погоню за беглецами; в ожесточенной схватке они выгнали три тысячи фламандцев из леса, где те собирались держать оборону. Произошел полный разгром. Пока отряд преследовал и убивал противника и гнался за ним до Кортрейна, де Куси и Бурбон прискакали назад, в Рузбек. Король «радостно их встретил и вознес хвалу Господу за победу, которую Он подарил». Сражение окончилось через два часа. Много фламандцев погибло от давки, многие тысячи пали от французского оружия, так что «земля пропиталась кровью». Число убитых казалось фантастическим, во фламандской армии мало кто уцелел. Тела убитых оставили на пищу собакам и воронам, и несколько дней зловоние на поле боя было непереносимым.

Король в своем алом шатре снял боевое облачение и пожелал увидеть Артевельде — живого или мертвого. За вознаграждение в сто франков нашли его тело и положили перед победителями. Некоторое время те смотрели на него в молчании. Король легонько ткнул его ногой. После этого труп унесли и «повесили на дерево». Впоследствии в гобелене с изображением битвы был выткан и Артевельде. Герцог Бургундский постелил этот гобелен на пол, потому что ему нравилось ходить по черни, осмелившейся нарушить заведенный порядок.

Кортрейн был разграблен до основания в отместку за поражение в «битве шпор», случившейся восемьдесят лет назад. Горожане напрасно прятались в подвалах и церквях: солдаты выволакивали их на улицы и убивали. Людовик Мальский на коленях просил пощадить город, но его мольбы проигнорировали. Все дома были разграблены, знатных горожан и их детей пленили в надежде на выкуп. Герцог Бургундский снял с собора часы, лучшие во Фландрии, и перевез их на запряженной ослом телеге в Дижон (где эти часы можно увидеть и сейчас). Когда король уехал, Кортрейн по его приказу подожгли, чтобы «все знали: здесь побывал французский король». Клиссон, вернувшийся в свое нормальное свирепое состояние, тоже приложил руку к этому разгрому.

У оглушительной победы имелся один большой недостаток. Город Гент так и не был взят. Услышав новость о поражении своей армии, горожане впали в ступор и отчаяние, так что если бы французы явились к их воротам через несколько дней после сражения, то «вошли бы без всякого сопротивления». Но в Средние века нередко забывали о политической цели, это можно даже назвать тенденцией. Устав от холода и дождя, насладившись местью и обзаведясь награбленным добром, победители не пошли на север, решив, что Гент сдастся по первому требованию.

Петер ван ден Боске, несмотря на раны, добрался до Гента и вдохновил город; он утверждал, что война не закончена, что зимой французы не придут, а с новыми людьми по весне «мы сделаем больше, чем раньше, и обойдемся без помощи Англии». Англичане, кстати, едва услышав о поражении фламандцев, тотчас прервали переговоры, причем нельзя было сказать, что они «так уж недовольны» результатом. Если бы все пошло по-другому, рассудили они, простонародье возгордилось бы, что привело бы к новому восстанию в их собственной стране.

Впоследствии, когда французы попытались начать переговоры, гентцы вели себя так твердо и надменно, словно это они одержали победу, и наотрез отказались покориться графу Фландрии, — сказали, что признают лишь главенство короля Франции. Граф и в особенности наследник, герцог Филипп Бургундский, такое заявление отвергли. В это время, в конце декабря, слишком поздно было начинать осаду. Восстановив власть короны в остальной Фландрии, несмотря на то, что жители отказались присягать папе Клименту, французы приготовились возвращаться домой. Надо было улаживать дела в Париже.

В первую неделю января 1383 года королевская армия остановилась возле Парижа; послали за прево и магистратами, чтобы удостовериться в покорности столицы. С армией, вдохновленной победой при Рузбеке, корона завоевала больше, чем в предыдущий год, и своей властью она готова была воспользоваться. Бретонские и нормандские отряды расположились полукругом возле Парижа, им не терпелось приступить к грабежу. Огромное ополчение парижан в отчаянной попытке продемонстрировать силу вышло, вооруженное луками, щитами и молотами, и выстроилось за Монмартром в боевой порядок. К ним осторожно выдвинулись переговорщики, среди которых были коннетабль и де Куси. Им поручили оценить истинную численность парижан и уточнить, почему горожане настроены так воинственно. Парижане отвечали, что, мол, хотят, чтобы король убедился в их силе, поскольку по своему малолетству он еще не видел настоящего сопротивления Парижа. Горожанам строго наказали вернуться по домам и сложить оружие, если они желают, чтобы король въехал в Париж. После Рузбека парижане приуныли, их сила была, в общем-то, мнимой, а потому они не стали противиться и повернули назад. И все же король вступил в Париж в сопровождении армии, как в завоеванный город.

Маршала Сансера и де Куси послали открыть ворота: они велели снять с петель большие створки и убрать цепи, протянутые через улицы. Створки бросили наземь, чтобы король мог проехать по ним и «растоптать гордость города» — грустно замечал монах из Сен-Дени. Горожане ворчали и беспокоились, ночью на всякий случай выставили охрану со словами: «Перемирие еще не подписано. Король уничтожил и разграбил земли Фландрии, то же самое он может учинить и в Париже». Чтобы унять тревогу горожан, глашатаи объявляли, что «мирным людям» ничто не угрожает. В день прибытия короля старшина купеческой гильдии, магистраты и пятьсот парижских нотаблей, все в праздничных одеждах, поднесли монарху положенную петицию о помиловании. Все они стояли на коленях, а король и его свита, среди которой был и де Куси, в окружении конных стражей с копьями наперевес проехали в проем, где прежде висели ворота.

Стражники немедленно выставили посты возле мостов и на площадях — в обычных местах сбора горожан. В домах, где расквартировали солдат, двери было приказано держать открытыми. Всем, у кого имелось оружие, велели принести его, обернутым в холстину, в Лувр, а оттуда собранное оружие перевезли в Венсенн.

Тотчас начались аресты, пристального внимания удостоились те нотабли, в ком корона признала опасных противников. Среди трехсот арестованных горожан оказались Жан де Маре и Николя де Фламан. Два богатых купца, торговец мануфактурными товарами и ювелир, были немедленно казнены, еще тринадцать человек казнили в течение недели. Николя де Фламана, пощаженного в 1358 году, обезглавили на плахе. Всех буржуа, служивших во время восстания в городском ополчении, вызывали по очереди на королевский совет и приговаривали к крупным штрафам. Королевское правительство карало нещадно — последующие шесть недель были заполнены присуждением штрафов и вынесением смертных приговоров. «Головы рубили, — свидетельствовал мэр Парижа, — по три или по четыре в день»; в целом, казнили более ста человек, не считая тех, кого вывели на плаху в других мятежных городах.

После того как восстание потерпело поражение, вновь ввели налог с продаж, 12 су с каждого ливра на все товары, и дополнительно на вино и соль — тот самый налог, что вызвал восстание майотенов, тот самый, который парижане отказывались платить в предыдущий год. Спустя неделю на собрании городской знати был зачитан указ короля, отменявший парижские торговые привилегии, равно как и право на самоуправление, завоеванное городами в трудной борьбе; действие этого указа распространялось и на другие города. Купеческого старшину и магистратов Парижа подчинили напрямую короне. Крупные гильдии лишились независимости, их стали контролировали инспекторы, назначаемые парижским прево. Полицейские подразделения, до той поры подчинявшиеся старшине купеческой гильдии, упразднили; отныне за оборону Парижа отвечал король. Всякие братства ( confreries) — возможные зачинщики смуты — были запрещены, за исключением богослужебных. Любое незаконное собрание приравнивалось к бунту, участников таких собраний приговаривали к смерти и конфискации имущества.

Затем последовал суд над Жаном де Маре. По свидетельству монаха из Сен-Дени, он не покинул Париж, как другие нотабли, более года пытался усмирить народный гнев и выступал посредником между двором и городом. За это его и стали преследовать. На суде выступили свидетели обвинения, утверждавшие, что де Маре якобы подстрекал бунтовщиков взять в руки оружие. Его осудили на смерть, сняли с него одежду и повезли в повозке вместе с дюжиной других осужденных к месту казни на Ле Аль. В повозке де Маре поставили выше остальных, «чтобы все его видели», и он кричал, обращаясь к толпе на улицах: «Где те, кто меня осудил? Пусть они выйдут вперед и подтвердят свои обвинения». Люди ему сочувствовали, но никто не осмелился выступить в его защиту.