Загадка золотого кинжала (сборник)
Шрифт:
– Тебе я верю во всем, – мягко улыбнулся Клемент. – Ты со мной обращаешься хуже, чем с мальчиком-хористом.
Они слышали, как один из представителей этого страждущего племени пронзительно вопил внизу оттого, что кантор таскал его за волосы.
– Благослови тебя Бог! Именно так! Но задумывался ли ты когда-нибудь, как во время своих странствий я лгу и краду день за днем – и, да будет тебе известно, убиваю, – чтобы только добыть для тебя цвет и краску?
– Воистину, – воскликнул справедливый и совестливый библиотекарь, – я часто думал о том, что будь я – не приведи Господи! – в миру, я сам мог бы стать большим вором.
Даже брат Мартин, согнувшийся над ненавистной «De Virtutibus», рассмеялся.
Незадолго до середины лета брат Фома пришел из своей лечебницы, чтобы принести Джону приглашение отужинать этим вечером с аббатом в его доме, а также просьбу взять с собой все,
– Это еще к чему? – спросил Джон, полностью ушедший в работу.
– Еще одно его «философское застолье». Ты уже успел побывать на нескольких таких с тех пор, как стал взрослым.
– Что правда, то – по большей части – правда. И как Стефан хочет, чтобы мы?..
– Сутана и капюшон поверх нее. Там будет один лекарь из Салерно – некто Рогир, итальянец. Известен своим мастерством с врачебным ножом [78] . Он провел в лечебнице уже дней десять и помогал мне – даже мне!
– Никогда о нем не слышал. Но наш Стефан, как всегда, прежде всего physicus, а уже потом sacerdos [79] .
– А леди Анна уже некоторое время больна. Рогир сюда прибыл более всего из-за нее.
78
Реальное историческое лицо, автор книги «Хирургия».
79
Лекарь, священник.
– В самом деле? Вот я теперь подумал и понял, что не видел ее уже довольно давно.
– Ты много чего уже давно не видел. Она из дому не выходит уже около месяца – ее теперь выносят на носилках.
– Все настолько плохо?
– Рогир Салернский не сказал, что он сам думает. Но…
– Смилуйся Господь над Стефаном! И кто еще будет, кроме тебя?
– Оксфордский францисканец. Его тоже зовут Рогир. Многомудрый и прославленный философ [80] . И он самоотверженно привез свое вино.
80
Роджер Бэкон (ок. 1214–1298), один из основоположников экспериментальной науки, автор трудов по математике, астрономии. естественной истории, алхимии, оптике. Его подозревали в ереси и несколько раз заключали в тюрьму в Англии и Франции.
– Три лекаря – включая Стефана. Всегда полагал, что это равняется двум атеистам.
Фома обеспокоенно нахмурился.
– Это злое присловье, – заикаясь, проговорил он. – Не повторяй его.
– Хо-хо! Нет уж, ты меня не перемонашишь, Фома! Ты заведуешь больницей при Св. Иллоде уже одиннадцать лет – и все еще мирской брат. Почему это ты до сих пор не дал обеты?
– Я… Я недостоин.
– В десять раз более достоин, чем этот жирный боров – Генрих Как-его-тамский, – который служит мессы в лечебнице. Он начинает готовить причастие прямо у тебя перед носом, когда больной лишь сознание потерял от кровопускания. Так бедняга и умирает – от чистого страха. Тебе-то это известно! Я же видел, как ты на него смотришь. Дай обеты, Фома Неверующий. Получишь чуть больше врачевания и чуть меньше богослужений в лечебнице, и твои больные проживут дольше.
– Я недостоин, недостоин… – горестно повторял Фома.
– Не в тебе дело, но в высших, чем ты. А сегодня, раз уж моя работа отпускает меня на время, я выпью с любым философом из любой школы. И еще, Фома, – вкрадчиво добавил он, – устрой мне в лечебнице горячую ванну перед вечерней.
Когда прекрасно приготовленный и сервированный ужин аббата завершился, и обшитые бахромой салфетки и скатерти были убраны, и приор прислал ключи и передал, что в монастыре все спокойно, и ключи были ему должным образом возвращены со словами «Да будет так до заутрени», аббат и его гости вышли проветриться на верхнюю галерею, которая привела их к южной хоровой части Трифориума [81] . Летнее солнце еще ярко светило, поскольку было только шесть часов, но церковь аббатства была погружена в свою обычную тьму. Тридцатью футами ниже на время репетиции хора были зажжены огни.
81
Галерея над нефом церкви.
– Наш кантор им и минуты отдыха не дает, – прошептал аббат. – Стойте тут около колонны, и мы услышим, чем он их сейчас терзает.
– Запомните все! – снизу донесся голос кантора. – Это душа самого Бернарда, нападающая на наш злой мир. Пойте быстрее, чем вчера, и все слова произносите
четко и ясно. Там, на хорах! Начинай!Зазвучал орган – мгновение он ярился в одиночестве, но затем звонкие голоса соединились с ним в первых гневных строках «De Contemptu Mundi» [82] .
82
Поэма «О презрении к миру» Бернарда Морланского (сер. XII в.):
Тягости слезные, горести грозные все безысходней. Братья, терпение: близко решение воли Господней! Дивное близится: гордый унизится, скорбный воспрянет, Перед Создателем и Воздаятелем каждый предстанет.
Как отмечают английские комментаторы рассказа, Бернард обличает епископов и аббатов, которые ведут жизнь, полную мирских удовольствий, а также и женщин (в том числе, видимо, подобных Анне из Нортона), ибо женщина – «существо грешное… враг тем, кто ее любит, и друг Врагу». Любопытно, что из одного варианта поэмы Умберто Эко заимствовал последнюю строку своего романа «Имя розы»: «Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами».
«Hora novissima – tempora pessima» – мертвая пауза до тех пор, пока не рухнуло утвердительное «sunt», как всхлип из темноты, и голос одного из мальчиков, чище серебряной трубы, вернул долгое «vigilemus».
«Ecce minaciter, imminet Arbiter» (орган и голоса хора слились воедино в ужасе и предостережении, быстро утихая на «ille supremus»). Затем звук сменился прелюдией к «Imminet, imminet, ut mala terminet…»
– Стоп! Еще раз! – закричал кантор и объяснил, что ему не понравилось, несколько более подробно, чем было бы естественно на обычной репетиции.
– Ах, ничтожно людское тщеславие! Он догадался, что мы здесь. Идемте! – сказал аббат.
Леди Анна в своем переносном кресле тоже слушала пение в темной глубине Трифориума рядом с Рогиром из Салерно. Джон услышал, как она всхлипнула. На обратном пути он спросил Фому о ее здоровье. Прежде чем Фома успел ответить, остроносый итальянец протолкнулся между ними.
– Продолжая наш разговор, я счел за лучшее сказать ей, – кивнул он Фоме.
– Что? – просто спросил Джон.
– То, что она и так знала. – Рогир Салернский пустился в длинную цитату по-гречески в том смысле, что всякая женщина знает все обо всем.
– Я не владею греческим, – чопорно отрезал Джон. Рогир Салернский уже досыта накормил их всех этим языком за обедом.
– Тогда я скажу на латыни. Овидий очень точно это описал. «Utque malum late solet immedicabile cancer…» [83] Но, несомненно, ты сам помнишь остальное, мой господин.
– Увы! Моя ученая латынь сводится к тому, что я услышал по дороге от дураков, пытающихся лечить больных женщин. «Фокус-покус…» [84] Но, несомненно, ты сам помнишь остальное, мой господин.
83
Как – неисцельный недуг – широко расходится в теле Рак, к пораженным частям прибавляя здоровые части.
84
Выражение происходит от «Hoc est corpus» («Сие есть тело [Мое]») – слова, произносимые священником во время таинства Причастия.
Рогир молчал до того самого времени, пока они не вернулись в гостиную, где на десертном столе были выставлены финики, изюм, имбирь, фиги и пахнущие корицей сушеные фрукты, а также лучшие вина. Аббат уселся, снял свое кольцо [85] , уронил его – так, чтобы все слышали звон, – в серебряный кубок, вытянул ноги к огню и взглянул на позолоченную резную розетку потолка. Тишина, которая царит между последней службой и заутреней, окутала их мир. Кряжистый францисканец наблюдал, как луч света разбился на цвета спектра в гранях хрустальной солонки. Рогир Салернский снова начал спорить с Фомой о видах сыпного тифа, который сбивал их с толку как в Англии, так и в других краях. Джон отметил острый профиль и – он мог бы послужить для Большого Луки – коснулся рукой сутаны на груди. Аббат увидел знак и кивнул, давая разрешение. Джон вытащил из-за пазухи серебряный карандаш и тетрадь для набросков.
85
Знак того, что аббат будет говорить неофициально.