Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева

Криводушие стало все чаще искажать и калечить собственные сочинения писателя. Вместо вызванных жизнью произведений из-под его пера все чаще стали выходить поделки на маргарине отхожей беллетристики вроде сентиментально-любовного романа «Южно-Американский вариант», или книги пространных доморощенных банальностей о Чехове с фальшивым названием «Мой поэт»…

Духовные спекуляции при смене эпох и общественно-политического репертуара иногда подобны эпидемиям. Перед губительной их силой часто не выстаивал Федин. Залыгин, конечно, фигура более мелкая. Но опасности нравственного растления во всех случаях усиливаются, когда бездарям подают образцы люди незаурядные.

В. Кардин, один из ведущих публицистов «Нового мира» эпохи Твардовского (напомню хотя бы статью «Легенды и факты»), по-своему продолжил тему, начатую газетой «Демократическая Россия». К 70-летию создания журнала, которое отмечалось в 1995 году, он подготовил своеобразное исследование по новейшей истории литературной журналистики под названием «Новый мир“ и новые времена». Как фигуры и личности главных редакторов в ряду десятилетий отражаются на линии журнала? Эта тема особенно занимает автора. Что касается Залыгина, то охвачен большой период, почти в десять лет, поскольку Сергей Павлович занял этот пост, как уже сказано, чуть ли не с началом перестройки, с 1986 года.

«Возглавив ежемесячник, — пишет В. Кардин, — С. Залыгин попал в более сложное положение, чем другие редакторы, тоже вынужденные самоопределяться… Вопреки всему тень Твардовского продолжала витать над “Новым миром”, общественно-литературный капитал, накопленный при нем, все же не был окончательно растрачен. Извечный вопрос о соотношении “Сеньки” и “шапки” приобрел повышенную щекотливость. Новый редактор поучаствовал в затеях, инспирированных властью, скрепил подписью письмо — донос о Пастернаке, о Сахарове и Солженицыне, громил “Метрополь” и успел пропеть осанну самому убогому из советских вождей — Черненко. Зато в отличие от других авторов “Нового мира” не пожелал подписать письмо в защиту А. Твардовского.

Однако <…> не уличения или суда ради упоминаю я об этих прискорбно-постыдных фактах, известных и за пределами литературных кругов [10] . Но в попытках приблизиться, что произошло, происходит с “Новым миром”. Да и не только с ним — со всеми нами. Человек, прежде подписывавший такие письма, теперь подписывает журнал, слывущий едва ли не совестью общества, и это представляется вполне нормальным. Такие представления, по-моему, куда более существенны, чем темные пятна в чьей-то биографии».

10

Здесь следовали ссылки на статьи «Выживать» или жить?» в газете «Демократическая Россия» и «Тихие заправилы» — в «Независимой газете». Автор высказывал близкие мне чувства и мысли. Вместе с тем, как видим, В. Кардин расширял площадку времени и моральных оценок.

В. Кардин пишет о подспудных и явных спекуляциях главного редактора на страницах собственного журнала. В качестве свежих примеров приводятся крупные статьи С. Залыгина. «Вымогать покаяния нелепо, — замечает автор. — Но надо придерживаться странного мнения о читателях, публикуя свои статьи о Солженицыне и Твардовском, лишенные намека на былые провинности перед героями этих статей» [11] .

В мою задачу, конечно, не входит, да я и не взялся бы, подводить баланс многосложной деятельности менявшегося коллектива журнала «Новый мир» за те двенадцать лет, когда на его обложке в качестве главного редактора значилась фамилия С.П. Залыгина. Времена были неповторимые — разом открылись духовные и творческие закрома и поры огромной страны, до того искусственно спертые и замкнутые тоталитарными запретами и затворами. Россия превратилась в огромную избу-читальню. До начала 90-х годов разовые тиражи «толстых» журналов иногда переваливали за 200 и более тысяч экземпляров. Как теперь это вообразить? «Новый мир» в эти годы при С.П. Залыгине напечатал все, что только можно, из сочинений А. Солженицына. Публиковал яркие произведения других авторов, открывал новые имена…

11

www. libary.cjes.org/files/pdf кардин — новый мир.pdf

Конечно, во все это было вложено немало личного труда и усилий главного редактора, умевшего быть, когда надо, терпеливым и дружелюбным. И об этих его чертах тоже сохранили благодарную память тогдашние сотрудники журнала. Назову, например, мемуарные очерки Сергея Костырко «“…Не надо бояться себя”. О Сергее Залыгине» («Новый мир», 2003, № 12) или главку из мемуарной книги Руслана Киреева «Пятьдесят лет в раю», где несколько страниц уделено последним двум «закатным» годам (1996–1998) работы Залыгина в журнале («Знамя» 2007, № 6)…

Любопытно, однако, что и в этих положительных по устремленности очерках, нет-нет да и глянут иногда во всей красе сквозь благодарную память черты бюрократического бонзы, предпочитающего всяким отвлеченным интересам искусства собственные амбиции и выгоды. Сергей Костырко рассказывает, как от избыточного властолюбия не смогли сработаться с ним в тогдашних условиях давние «новомировцы» Виноградов и Стреляный. А Киреев передает эпизод, который в добавочных комментариях, пожалуй, даже и не нуждается. Достаточно цитат и констатации.

Как вы думаете, чем «занимался Горбачев в тот самый день и даже час, когда в Беловежской Пуще Ельцин, Кравчук и Шушкевич договарились тайком о демонтаже Советского Союза»? И тем самым выбивали президентское кресло из-под самого Горбачева? Гадать долго не нужно. Он в этот момент принимал С.П. Залыгина. И с какой целью? — спросим. Оказывается, наивный и глупый, как дитя, «президент Горбачев уговаривал в это время писателя Залыгина срочно лететь в Вермонт к Солженицыну, дабы вручить тому ко дню рождения обнаруженный в недрах КГБ солженицынский, еще военных времен, дневник». Значит, разведка КГБ, хотя бы в каких-то пределах и лицах, да и любые другие виды разведки, в распоряжении президента СССР еще находились, а вот сведений о том, зачем собрались его главные противники в Беловежской Пуще, не было ни ползвука. Хотя об этом хорошо знал даже Назарбаев в Алма-Ате. Но если и вовсе никаких сведений у Горбачева не было, то он и не старался их добыть и до них добраться. Потому что превыше всего на свете в тот момент для него было принять Залыгина. Чтобы он летел в Вермонт с какими-то древними дневниками военных времен, к тому самому Солженицыну, которого этот писатель некогда клеймил отборными словами на страницах центрального партийного органа… Правда, сам Солженицын к той поре успел уже простить услужливого редактора журнала «Новый мир»… А теперь президент СССР уговаривал и уговаривал…

«Залыгин отказывался, потом разговор перешел на другое, затянулся на полтора часа <…>, а когда беседа закончилась — закончилось довольно скоро и само президентство».

Киреев лишь добросовестно передает одну из возвышающих биографических баек тогдашнего журнального шефа.

По своей расцветке, сути и образцу эта байка, как видим, в чем-то весьма сходна с пылким юбилейным маскарадом февраля 1990 года того же действующего лица с крыльца дачи Б. Пастернака. Только эпизод с Горбачевым, если и не целиком, то по многим деталям развертывался в фантазиях и самовозвышающих импровизациях хозяина литературного журнала, а тут все свершалось публично и на людях. Но во всех случаях, добавим, — ловко приспосабливался человек к менявшимся обстоятельствам!

… История движется. Меняются оркестровки и гулы эпох. Однако же, вслушиваясь в хоры времени, полезно воспринимать не только массовку, но и осмысливать отдельные его голоса. Иначе перемены оценок и мнений способны превратить былую трагедию в перелицованную банальность. Так что в жизненной хронике, повествующей о Федине в связи с нобелевским скандалом вокруг романа «Доктор Живаго», я завел речь об одной из таких красноречивых хоровых перелицовок неслучайно и неспроста.

Повороты эпох всегда сопровождают мастера поворотов. И, право же, при всей греховности поступков и совершенном духовном предательстве Федин был не худшим из них. Кроме того, отталкиваясь от метаморфоз новейшей эпохи, легче постичь, представить и понять, что на самом деле происходило, кажется, так давно, более полувека назад.

ТРАГЕДИЯ ЖИЗНИ ИЗ ОКНА ДАЧИ

Да, многое тогда, как считал Федин, делалось к тому же для Лары, то есть для Ольги, заодно с ней и для нее. А события между тем давно уже вырвались за государственную межу, переросли в предмет идеологической схватки. Для него, Федина, для привычного хода событий дачный сосед становился не просто безрассуден, но и опасен. Ради отношений с ним и вокруг него приходилось теперь ломать самого себя. Не раз переступать через обычные свои принципы, зароки и заповеди. Сама жизнь заставляла это делать. Ради этих его писаний, которые по многим идеям далеко не во всем нравились и не могли нравиться ему, Федину, изламываться, притворяться, надевать официальные маски, превращаться в морального компрачикоса по отношению к самому себе. Да, да… Вредителя самому себе. И ничуть не меньше. Духовно и нравственно измываться над собой. Он противился, не хотел, не желал этого. Но это было уже выше человеческих сил и происходило вопреки натуре и всяческим желаниям…