Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

Если предложение принято, давайте рассудим, насколько это трудно при вашем столь «загадочном» характере. Для этого обратимся к историкам и писателям, русским, они вас лучше знают. Например, Ключевский пишет: «Везде Русская земля, и нигде, ни в одном памятнике (летописи – мое) не встретим выражения русский народ». Это ключевая фраза. Комментарии Ключевского я приводить не буду, так как он говорит по этому поводу чушь. Свои комментарии тоже придержу, иначе будет неудобно. Подумайте над этой фразой сами.

Вот Н. Чернышевский, демократ предкоммунистический, отмечает русскую «терпеливость к перенесению лишений всякого рода». Не знаю как вы, но я–то давно уже заменил это понятие, как и многие другие такого же свойства, одним понятием, вечная «испуганность». Где уж тут проявлять нетерпение, разве только с женой? Он же отмечает, «что помочь ближнему, и заставить его страдать, было одинаково легко русскому». Вот тут потруднее будет. Притом я читал где–то, что только что убивший человека, один русский жалеет птичку, выпавшую из гнезда, то есть не один Чернышевский это заметил. Я бы это скорее отнес не к русским вообще, а к русским писателям в частности, подмечающим вещи, на которые иностранные писатели часто не обращают внимания, не педалируют общественное мнение на этом. Хотя Жюль Верн рассказывает, как один капитан наградил матроса за героизм, сняв со своей груди орден высокого статута, и сразу же велел его расстрелять. Расстрелял он его за то, что тот плохо привязал пушку перед штормом, а наградил за то, что он эту же пушку и поймал в ловко расставленные канаты, пока она, мотаясь по палубе от волн, еще не успела пустить корабль ко дну. Вызывает некоторую озабоченность то, что этот капитан не смог сообразить вычесть из смерти орден и оставить матроса в покое. Ведь он исправил сам свою ошибку, без существенного ущерба для судна. Так что эту парадоксальную русскую черту характера мне можно было и не приводить. Она не мешает нам принять иудаизм. Чернышевский же пишет, что «недостаток вызывает излишество», то есть голодный человек много ест. Но мы и в иностранных кино видим, как голодный человек много ест, притом жадно. Я не думаю, что мы из–за этого не могли бы принять иудаизм.

Ф. Достоевский отметил, на мой взгляд, очень важную черту русского характера: «ложь в общественных отношениях, притворство, наружное (кажущееся – мое) смирение». Он его таким показывает в противовес славянофилам, боготворившим «древнерусскую старину, общинность». Он прав, конечно, показывать таким образом «старину» это прямая ложь славянофилов. Мы–то теперь знаем доподлинно, что собой представляла эта общинность, когда вся община ждала дня, когда ее призовут родные князья идти пешком в Кафу. Но все равно, и эта национальная русская черта, не что иное, как испуганность. Видите, какое всеобъемлющее слово, а его даже в словарях нет. Я прошу прощения за слово «русский», ведь я уже неоднократно говорил, что русских нет, а сам все русский, да русский. Мне надо бы говорить российский, но мои авторы все время употребляют слово русский, и я за ними. Так что считайте их синонимами.

С. Соловьев: «Замечено, что особенно дают чувствовать силу низшим, слабым, те, которые сами находились под гнетом чужой силы». Он этот факт обращает на русский народ (помните о синониме), считая его, так сказать, собирательным. Но, я вынужден заметить автору, что у него не чистый эксперимент, у него нет «контрольной группы» подопытных «животных». Поэтому он не может сказать, будут ли «давать чувствовать свою силу» те, которые сроду не «находились под гнетом чужой силы»? По–моему, если народ будет иметь силу против князя, то просто он будет более осторожным в своих решениях. Британская королевская семья тому пример. Я даже подозреваю, что Соловьев это сказал для того, чтобы ни в коем случае народ не мог оказаться сильнее князя. Но к нашему решению перейти в иудаизм это тоже не имеет отношения, так как он не проповедует прямо убийство князей.

Дальнейшее чтение Соловьева подтверждают мои самые худшие подозрения. Он продолжает: «Раб безжалостен к подчиненному ему рабу. Естественное влечение упражнять свою силу над слабым господствует, если не сдерживается нравственными сдержками». Даже и не знаю с чего начать, или с формы, или с содержания. Вообще–то эти слова Соловьева не стоят и копейки, но он же их сказал, и выглядят они как формула, а не любители выводить формулы могут и эту «формулу» взять за основу и пользоваться ею как формулой «пи дэ квадрат». Первое предложение – не аксиома, а скорее прямое вранье. Раб будет, я думаю, наоборот жалостлив к рабу, даже к подчиненному. «Влечение упражнять свою силу над слабым» вовсе не естественно, как утверждает автор, оно противоестественно, даже у животных. «Влечение упражнять» – это результат сначала тяжкого, почти насильственного, «натаскивания» «упражнять свою силу», которое только спустя время становится «влечением», вернее привычкой не замечать чужую боль. Во времена Соловьева хоть эсэсовцев и нынешних многих «ментов» и не было, зато был еще лучший пример «заплечных дел мастеров», например екатерининский, и не знать он о них он не мог. Поэтому цитируемую фразу Соловьева я скорее отнесу к природной подлости, нежели к неведению. Хотя этот «пассаж» Соловьева не замутит нашего желания переходить в иудаизм, все равно он показывает, что наших историков читать не следует.

Сделаю я здесь все–таки незапланированное отступление от темы. Тавтология Соловьева «если не сдерживается нравственными сдержками» предполагает, что эти «нравственные сдержки» как бы вырабатываются, впрочем, это общее мнение. Вырабатываются же они именно религией и желательно – исключительно православием. Я же думаю, что нравственные сдержки – продукт первичный, посмотрите на животных, и вы убедитесь в этом. Просто человек не знает про ряд вещей, что они покажутся аморальными следующим далеким поколениям, в его же время они вполне приемлемы, такие как промискуитет, оскопление, гомосексуализм, языческие и христианские оргии, матриархат, наконец. Согласитесь, вы ведь не сильно будете презирать ваших бабушек и прабабушек лишь за то, что они в своих деревнях не знали, что такое дамские панталоны всего лишь 50 лет назад? Но, покажите этим милым вашим предкам ваш нынешний стриптиз, и они бы в обморок от стыда упали.

Я с все возрастающим удовольствием привожу Г. Плеханова: «Полное подчинение личности интересам государства». Без комментариев, но добавлю все же: на основе всеобщей испуганности. Вот К. Валишевский в ту же болезненную точку: «Человеческая жизнь ценилась крайне низко из–за абсолютной подчиненности индивидуума государству». Как можно подчинить человека? Любовью можно, но разве хватит у единственного государства любви на всех, да и как полюбишь, когда твоя «жизнь ценилась крайне низко»? Приводить наши потери в Афганистане, Чечне и всех остальных десятках наших экспедиций? Если американские потери на Гренаде – ноль, в «Буре в пустыни» – два или три, в Югославии – то же самое. В такую войну как чеченская американцы бы не ввязались, им достаточно было опыта вьетнамской войны, в которой американское общественное сознание полностью обновилось, мы же никогда не устанем наступать на одни и те же грабли. Потому, что не жалеем своих людей, это пушечное мясо и не более того.

Тут вступает опять С. Соловьев, хвалитель единой и неделимой, разбойников: «Разбойники, испуганные силой Ильи Муромца, просят его, чтобы взял их к себе в товарищи, в донские казаченки». Кто такой Илья Муромец я уже говорил, Соловьев это подтверждает: родом из Мурома, а сегодня представитель донских разбойников, о которых я уже говорил, посредник в работорговле русскими в Кафе. Но силен разбойник, все остальные на Дону к нему просятся в холопы, в казаченки. С чего же он стал героем, этот разбойник? С того, что «опрыщавивший» народ по выражению Высоцкого, мечтает о своей силе мечтой несбыточной. Вот с чего он «герой», не больше. Он пример несбыточной мечты о «воле–волюшке. И не надо его в массовом порядке делать защитником обездоленных. К защите он не имеет никакого отношения, он имеет отношение к нападению. Я уже спрашивал самого себя, какого черта он сиднем сидел 33 года? Теперь самому себе и отвечаю. Кроме природной лени он долго раздумывал, идти или не идти в казаки–разбойники? Наконец решился, и прославился. Это также имеет отношение к русской терпеливости, она же испуганность. Муромец ее преодолел. Значит, и вы сможете.

Теперь Илью Муромца, ведь он герой, которого признают все, от царя до коммунистов и нынешних «демократов», я присоединю к тому стихотворению, часть из которого я переписал у поэта–крестьянина, помните? Там где он ни сеять, ни пахать не хотел, а хотел стать разбойником. Вы видите подтверждение тому, что Муромец – копия желаний Кольцова? Только к защите отечества он никакого отношения не имел, он имел отношение к простому грабежу на Дону, да к такому грабежу, что все остальные разбойники просились к нему в казаченки. Не будущий ли это Рюрик, не Иван ли это III, не Калита ли он?

Надо привести и иностранца одного, ибо русские эту черту своего характера просто не замечают. Вот Я. Стрюйс: «Наказания не являются постыдными для народа». Маленькая фраза, да удаленькая. О многом говорит. Во–первых, о том, что наказания незаслуженные, зачем же их стыдиться? Ими гордиться надо. Во–вторых, сильно ли мы с вами сегодня стыдимся наказаний государства? В целом нет, не сильно. «От сумы, да от тюрьмы не зарекайся». У многих ли народов есть подобные поговорки? Она, эта поговорка очень емкая. Она постулирует простой факт, что государство может наказать любого, ничего не доказывая, от «любимца Петра» до нынешнего «олигарха», от действительного разбойника до мнимого. Может и расстрелять из–за «судебной ошибки», когда истинный преступник нечаянно найдется. Этим и вырабатывается испуганность народа.

А ведь были времена и демократические государства на территории «Святой Руси», например, Новгород и Псков, да тот же Смоленск и Тверь. Приведу еще пример. А. Герцен: «Нет ничего более сообразного со славянским характером, чем положение Украины или Малороссии со времен Киевского периода до Петра I. Это была казачья и земледельческая республика с военным устройством, на основах демократических и коммунистических. Республика без централизации, без сильного правительства, управляемая обычаями, не подчиняющаяся ни московскому царю, ни королю польскому. В этой первобытной республике не было и следа аристократии; всякий совершеннолетний человек был деятельным гражданином; все должности, от десятника до гетмана, были выборными. Заметьте, республика эта просуществовала с 13 века до 18, беспрерывно обороняясь от великороссов, поляков, литовцев, турок и крымских татар». Заметили, что ничем не отличается от Новгорода?