Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории
Шрифт:
Слова–то красивые, а смысла в них – ноль. Во–первых, тотем этим ребятам создавать незачем, я уже объяснял. Во–вторых, почему клуб гомосексуалистов – основа религии? Основа религии – толпа для пропаганды какой–нибудь религии, но не основа самой религии. Основа религии – генетическая боязнь непонятного, как боится комнатная собачка выстрела из ружья, а приласкай ее, погладь – успокоится. Даже коммунисты в Кремле втихаря молятся, когда никто не видит, и верят целительницам–предсказательницам. Все, все без исключения верят во что–то сверхъестественное, которое хорошо бы ублажить: от уборщицы до президента, включая пропагандистов атеизма. Вот это и есть основа, которую используют ловкие люди. Собаки, хоть и совестливые, но в бога, по–моему, не верят. Попробовали бы у них религию создать, хоть с тотемом – сворой, хоть – без.
Лучше связать «табу, защищающее жизнь животного–тотема» не с «первой попыткой создания религии», а с внушением, гипнозом, если хотите. Нельзя трогать мать–богиню потому, что она одна (отца–бога я вообще выбрасываю, так как его не было, в том числе и в истории), значит, нельзя трогать и животное–тотем, ее заменившее, а потом – и статую богини. Но это же не первая попытка создать религию, это следствие создания религии. Внушили, что убивать царицу–мать
«Но и другой признак, точно сохраненный религией, проявился тогда в тотемизме. Амбивалентное напряжение было, вероятно, слишком велико, чтобы прийти в равновесие от какого–нибудь установления, или же психологические условия, вообще, не благоприятствуют изживанию этих противоположных чувств. Во всяком случае, заметно, что связанная с отцовским комплексом амбивалентность переносится также и в религию. Религия тотемизма обнимает не только выражение раскаяния и попытки искупления, но служит так же воспоминанием о триумфе над отцом. Удовлетворение по этому поводу обуславливает празднование поминок в виде тотемистической трапезы, при которой отпадают ограничения «позднего послушания», вменяется в обязанность всякий раз заново воспроизводить преступление убийства отца в виде жертвоприношения тотемистического животного, когда, вследствие изменившихся влияний жизни, грозила опасность исчезнуть сохранившемуся результату того деяния, усвоению особенностей отца. Нас не удивит, если мы найдем, что сыновнее сопротивление также снова возникает отчасти в религиозных позднейших образованьях, часто в самых замечательных превращениях и перевоплощениях. Если мы проследим в религии и в нравственном прогрессе, еще не строго разделенных в тотемизме, последствия превратившейся в раскаяние нежности к отцу, то для нас не останется незамеченным, что, в сущности, победу одержали тенденции, диктовавшие убийство отца. Социальные чувства братства, на которых зиждется великий переворот, приобретают с этого момента глубочайшее влияние на развитие общества. Они находят себе выражение в святости общей крови, в подчеркивании солидарности жизни всех, принадлежащих к тому же клану. Обеспечивая себе, таким образом, жизнь, братья этим хотят сказать, что никто из них не должен поступать с другими так, как они все вместе поступили с отцом. Они исключают возможность повторения судьбы отца. К религиозно обоснованному запрещению убивать тотем присоединяется еще социально обоснованное запрещение убивать брата. Еще много пройдет времени, пока заповедь освободится от ограничения только кругом соплеменников, и будет гласить просто: не убий. Сначала место патриархальной орды занял братский клан, обеспечивший себя кровной связью. Общество покоится теперь на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия – на сознании вины и раскаянии, нравственность – отчасти на потребностях этого общества, отчасти на раскаянии, требуемом сознанием вины» (выделено мной).
Вот все эти слова, а не только выделенные, истрачены зря, хотя и хорошие. Они не туда направлены. Хотя отца, может быть, и убили, только последствий этих не было и не могло быть. Повторяю: переживания не те. А вот если принять во внимание, что братья (чисто по названию, а не по действительному родству) убили инцестирующиую с ними мать в ревности ее к друг к другу (см. основополагающую мою таблицу в разделе «Тотем и табу»), тогда другое дело. Они бы смогли создать и тотем, и божество, но, заметьте, не мужского, а женского рода, каких пруд пруди в нашем исследовательском распоряжении под именем богинь–матерей. Я хотел, было, на этом закончить, но решил, что надо доказать свою мысль основательнее.
Фрэзер: «Из обычая изображать Афину в одеянии из козьих шкур тоже можно заключить, что во время оно коза была священным животным этой богини. Однако, несмотря на это, козу, как правило, не приносили в жертву Афине и не допускали ее в великое святилище богини – афинский Акрополь. Поступали так якобы потому, что коза нанесла вред оливе – свещенному дереву богини. Отношение козы к Афине до этого момента такое же, как отношение лошади к Вирбию: оба этих животных запрещалось вводить в святилище, потому, что они чем–то навредили богу. Варрон, однако, сообщает, что правило, закрывающее козе доступ в Акрополь, допускало одно исключение. Один раз в год козу, по словам римского автора, пригоняли в Акрополь для совершения необходимого жертвоприношения. Между тем, как было отмечено выше, возможно, что животное, которое приносят в жертву единственный раз в году, является не рядовой жертвой, а представляет самого бога. Отсюда можно сделать заключение, что один раз в году в Акрополь приносилась в жертву коза в роли самой Афины… Та же судьба, как мы видели, постигла свинью, приносимую в жертву Деметре и Озирису (Озириса надо выбросить – примечание мое), и козу, которую жертвовали Дионису, а, возможно, и Афине (исправляю: именно Афине) … Мы и не подозревали бы о существовании важного исключения из этого правила, которое дошло до нас благодаря счастливой случайности, сохранившей труд Варрона». (стр. 447 – выделено мной). Как я и говорил, не все сожгли.
Почему Фрейд зациклился на «эдиповом комплексе» и «боге–отце»? Он что не читал этой фразы? Со стопроцентной уверенностью заявляю, что читал, так как постоянно берет примеры свои именно у Фрэзера. Тогда почему «скрывает» эту фразу от нас, не пытаясь даже объяснить нам ее со «своих» позиций? Если говорить прямо и откровенно, то Фрейд пытается нас обмануть, всовывая нам свой «товар не первой свежести» под видом доброкачественного. Других определений быть не может. При этом я уже доказал, что «эдипов комплекс» – это совершенно частный случай, совершенно незначительный из описываемой мной жизни «древних» людей». Совершенно аналогичный по значению своему «детской сексуальности
девочек», «проституции», «оскоплению» перешедшему в «обрезание», «угнетению» как жен, так и мужей, «старческим вспышкам плотских чувств», истокам импотенции и фригидности, воровству и выкупу невест и женихов, групповому сексу и религиозным оргиям, каменным фаллосам в церквах, нелюбви между тещей и зятем, между свекровью и снохой и так далее. Пусть попробует вывести все эти «особенности» только из своего «основополагающего» эдипова комплекса, если он придает ему такое исключительное значение. Пусть объяснит исчерпывающе, почему существуют богини–матери в таком количестве, которым он, видите ли, «не находит места». А своей «выдумке» – богу отцу, место нашел, да он не влезает туда, в это его «место», как в «прокрустово ложе», «обрезать» надо.«В противоположность новому пониманию, и совпадая со старым пониманием тотемистической системы, психоанализ обязывает нас, таким образом, придерживаться взгляда о глубокой связи и одновременности происхождения тотемизма и экзогамии».
Верно, но с учетом перемены направленности убийств, как я сказал выше. Кроме того, надо учесть, что «тотемизм» используется в чисто фрейдовском понимании, не соответствующем общепринятому, классическому. Но как я покажу ниже, в следующих разделах, «глубокой связи и одновременности происхождения тотемизма и экзогамии» иногда не существует. Прошу это пока принять к сведению.
«Таким образом, напрашивается предположение, что бог сам является животным–тотемом. Он развился из животного–тотема на более поздней ступени религиозного чувствования. Но все дальнейшие дискуссии излишни при том соображении, что сам тотем не что иное, как замена отца (выделено мной). Таким образом, он является первой формой замены отца, а бог – второй, позднейшей, в которой отец снова приобрел свой человеческий образ. Такое новообразование – свидетельство тоски по отцу. Братский клан равных братьев давал трещину благодаря тому, что они, каждый в отдельности, стремились, несмотря ни на что, стать равными отцу, воспользоваться его привилегиями, хотя совместная трапеза как давление не давала клану рассыпаться окончательно. Первоначальное демократическое равенство всех соплеменников нельзя было уже больше сохранить. Появилась склонность в связи с почитанием отдельных людей, отличившихся среди других, вновь оживить старый отцовский идеал созданием богов. Появились опять отцы, но социальные завоевания братского клана не погибли. Фактическое различие между новыми отцами семейств и неограниченным праотцем орды было достаточно велико, чтобы продолжить существование религиозной потребности, сохранить неудовлетворенную тоску по отцу. Сцена одоления отца и его величайшего унижения послужила материалом для изображения его высшего триумфа. Я не могу найти здесь места для великих материнских богов, которые, может быть, предшествовали отцовским богам» (выделено мной).
Приходится опять прерывать Фрейда. «Не может здесь найти места для великих материнских богов», или не хочет находить им места? Придется еще раз, дополнительно, помочь ему.
Фрэзер: (стр. 447). «Требовательные критики могут возразить нам, что воображение греков ни в коем случае не могло представить им Деметру и Персефону в образе свиньи. Отвечая на это возражение, напомним, что в пещере в городе Фигалия (на юго–западе Аркадии) была обнаружена так называемая Черная Деметра с телом женщины и головой свиньи». «Почитатели Аттиса, как известно, не употребляли в пищу свинину». «Аттиса разорвал вепрь», добавлю, что не свинья. «На примере Деметры–свиньи мы убедились, что, как правило, животное, которое поранило или убило бога, первоначально было самим этим богом».
Думаю, будь он жив, Фрейд, ему было бы стыдно. За то, что, явно хорошо изучив труды Фрэзера, о чем свидетельствуют многостраничные ссылки на него, он «не заметил» страниц 200 в тексте книги «Золотая ветвь», на которую все время ссылается как на источник собранного Фрэзером колоссального фактического материала.
Я с удовлетворением могу теперь сказать, что мое ранее недостаточно обоснованное убийство матери инцестирующими с ней сыновьями из–за ревности ее друг к другу (см. раздел «Тотем и табу») и создание на этой основе ими матери–богини, блестяще подтверждается. Только уточню, что это не обязательно ее плотские сыновья. Первые самые значительные и сильные богини–матери были созданы сыновьями согласно теории Фрейда, только сам Фрейд почему–то не захотел, чтобы было «все правильно» и начал нести чушь в угоду «первенству богов–мужчин», какового в природе не было на самом деле. Я сейчас совершенно убежден, что такой великий психоаналитик как основатель этого учения, не мог не заметить «верной тропинки» в той чаще, сквозь которую так уверенно пробирался во всех других случаях. Может быть даже, что у него был вариант верного представления, но кто–то ему запретил этот вариант, и он вынужден был барахтаться в противоречиях, им самим сооруженных. Таким запретителем я считаю иудейскую веру, но об этом надо долго рассуждать, в — специально для этого отведенном месте. Чтобы закрепить сказанное, приведу еще несколько данных из Фрэзера, великолепного, настойчивого и трудолюбивого собирателя фактов, но не более того.
На нескольких сотнях страниц плотного текста Фрэзер показывает женщину, мать–богиню созревшего хлеба перед уборкой, но приносят в жертву по окончанию уборки уже не ее, а мужчин, неумело преобразуемых в женщин (обряжая женщиной – последним снопом). На жатве Озирис представлен чужаком, чьи волосы только напоминают цвет хлеба, а сам он – жертвой. Матери–богини при этом отождествляются с самыми различными животными – самками (плодовитыми свиньями в основном). А в жертву приносят уже животных–духов хлеба, заметьте, не богов, а духов (божьих приспешников). Притом принося в жертву животных мужского пола (козел, кот, петух, бык, вол, боров, кабан и так далее). Но, это уже в нашей современности (50 – 70 лет назад), когда приношение человеческих жертв, стало совсем невозможным. Язычество? Жив курилка. Вписалось в христианство? Вписалось, ибо эти игры–обряды существуют абсолютно у всех народов до сих пор (читайте Фрэзера). Что такое тогда христианство, которое не может справиться тысячелетия с первоначальными богинями? Глупо придуманное одурманивание народов с целью получения мирового господства. Гитлер, Геббельс и Гиммлер придумали свою «религию» на более высоком уровне Подробности в специальном месте. Фрэзер (стр.469): «Из суеверия также сохраняли шкуру козла, заколотого на поле жатвы в качестве представителя духа хлеба. Делалось это для того, чтобы сохранить священную реликвию, содержащую в себе частицу божественного существа». Не «туринская ли плащаница» – это?