Заговор графа Милорадовича

Я [Трубецкой]. — Почему ты так судишь?

Он. — Он варвар.

Я. — Но Николай человек жестокий.

Он. — Какая разница. Этот человек просвещенный, а тот варвар».

В это время вспомнилась и давно происшедшая история жены француза-ювелира, зверски изнасилованной по приказу Константина, — и широко гуляла по столице.

Дамы высшего света вполне определенно склонялись к кандидатуре Николая — и то из совершенно специфических соображений: они считали бы себя униженными, если бы были обязаны преклоняться пред женой императора — незнатной полькой!

И.Д.Якушкин, отошедший к этому времени от всякой политики и погрузившийся в проблемы собственного поместья (уже безо всяких планов к освобождению крепостных), случайно оказался в эти дни в Москве: «В конце [18]25 года я отправился с своим семейством в Москву и прибыл туда 8 декабря. На пути я узнал о кончине императора Александра в Таганроге и о приносимой везде присяге цесаревичу Константину Павловичу. Известие это меня более смутило, нежели этого можно было ожидать. Теперь, с горестным чувством, я представил бедственное положение России под управлением нового царя. Конечно, последние годы царствования императора Александра были жалкие годы для России; но он имел за себя прошедшее; по вступлении на престол в продолжение двенадцати лет он усердно подвизался для блага своего Отечества, и благие его усилия по всем частям двинули Россию далеко вперед.

Цесаревич же славный наездник, первый фрунтовик во всей империи, ничего и никогда не хотел знать, кроме солдатиков. Всем был известен его неистовый нрав и дикий обычай. Чего же можно было от него ожидать доброго для России?» — так рассуждал несостоявшийся цареубийца.

В то же время возрождались все прежние претензии к якобы бездарной и неумелой власти и муссировались новые. В частном письме из Петербурга от 10 декабря 1825 года жена российского министра иностранных дел графиня М.Д.Нессельроде писала к брату — графу Н.Д.Гурьеву — послу в Гааге: «Нельзя скрыть того, что внутренние дела в печальном состоянии. /…/ падение цен на предметы продовольствия /…/ приводит к тому, что дворянство находится в трудном положении и что его доходы в общем сократились более чем наполовину. Прибавь к этому, что зажиточные крестьяне, находясь в соседстве с крестьянами, которые не платят, следуют их примеру. Власти слабы и не имеют мужества предавать суду тех, кто злоупотребляет общей неурядицей. В связи с этими серьезными недостатками очень часто происходят в разных местах бунты против помещиков. Один такой был и у вас; к счастью, за ним не последовало других. Конечно, твои крестьяне отнюдь не угнетены, но, зная, что многие не платят, они хотели поступить подобным же образом; это-то и является в большинстве случаев истинной причиной их бунтов. Дорожная повинность разоряет крестьянина, не улучшая дорог», — и т. д., и т. п. Чем не революционное выступление и даже с марксистским уклоном?

Настроения в столице передает тот же Трубецкой: «негодование не смело выразиться речами дерзкими или решительными, но выражалось насмешками. Были заклады, кому достанется престол. Спрашивали, продаются или нет бараны? Смеялись над тем, что от Сената послан был к императору Константину с объявлением о принесенной ему присяге чиновник, бывший за обер-прокурорским столом как картежный игрок, хорошо предугадовавший карты» и т. д.

Предложить всей подобной публике под предлогом защиты интересов Константина совершенно новое правительство с совершенно новой программой — в этом проглядывало что-то практически возможное!

Начало осуществления этой программы могло — по крайней мере чисто умозрительно — упрочить власть нового правительства, попытаться привлечь к ней солидных и известных профессионалов (типа тех же Мордвинова, Сперанского и Ермолова) — а там видно будет! В конце концов тот же великий Наполеон говаривал, что главное — ввязаться в бой, а без этого никакие победы просто невозможны!

Разумеется, конечные успехи были очень проблематичны: обман легко вскрывался бы позднейшим появлением на поле действий самого Константина, которого едва ли могли привлечь лавры вождя новой Пугачевщины, а приверженность солдат и вообще всех народных масс к монархической власти создавали смертельную угрозу затеянной авантюре — но ведь когда еще реально Константин появится!

Конечно, вполне возможной перспективой становилось всеобщее возмущение черни против бар — т. е. все та же Пугачевщина, и это не очень привлекало декабристов: «Мы более всего боялись народной революции; ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна» — объяснял позже А.А.Бестужев — один из самых решительных вожаков! Поэтому и было отвегнуто предложение Якубовича разбить кабаки и захватить власть, возглавив пьяные солдатские и народные толпы — вполне реальный план, но, к чести заговорщиков, они на него не пошли.

А ведь лозунг «грабь награбленное», так хорошо сработавший осенью 1917 года, а еще раньше практически примененный тем же Пугачевым, едва ли не был столь же действенным и в промежутке между этими эпохами!

В целом же все было очень неопределенно, тревожно и неприятно, но отступать — означало признаваться в полной собственной никчемности и даже, как сформулировал Пущин, подлости.

8 декабря (не раньше и не позже!) С.П.Трубецкой стал исходить из реальной возможности предстоящего переворота. В этот день он, будучи старшим по чину и стажу штабной деятельности среди столичных конспираторов, провел совещание с самым авторитетным среди них же специалистом по гражданскому управлению — подполковником путей сообщений Г.С.Батенковым, не так давно служившим под началом М.М.Сперанского в Сибири.

Составленный ими обоими план в докладе Следственной комиссии к Николаю I выглядел следующим образом:

«Воспользоваться случаем, чтобы:

1) Приостановив действие самодержавия, назначить временное правительство, которое учредило бы в губерниях камеры для избрания депутатов;

2) Стараться, чтоб были установлены две палаты, из коих в Верхней члены были бы определяемы на всю жизнь (хотя Батенков и желал, чтоб они были наследственные);

3) Употребить на сие войска, кои не согласятся присягать вашему величеству, не допуская их до беспорядков и стремясь только к умножению числа их.

Впоследствии же для утверждения конституционной монархии:

Учредить провинциальные палаты для местного законодательства;

Обратить военные поселения в народную стражу;

Отдать городовому правлению (муниципалитету) крепость Петропавловскую /…/, поместить в ней городскую стражу и городовой совет;

Провозгласить независимость университетов: Московского, Дерптского, Виленского».

Едва ли теоретические концепции новообращенного Батенкова представляли для заговорщиков особый интерес: их собственные ветераны-теоретики годами продумывали подобные мечты. Дело было в другом: на повестке дня внезапно оказался давно желанный, но все никак не наступавший государственный переворот. К власти должно было прийти, естественно, давно запланированное Временное правительство.

Вот тут-то заговорщики вдруг обнаружили, что в предполагаемом составе нет ни одного вполне своего человека, который мог бы разбираться в государственной деятельности!.. Естественно, они ухватились за Батенкова. При этом последнего не информировали о планируемом составе его коллег. Очень интересно!

Эта ситуация была отмечена и Следственной комиссией: «сочиняя вместе сии планы для ниспровержения порядка, как видно, во многом не понимали, или обманывали друг друга. Трубецкой и сообщники его назначили Батенкова только правителем дел временного правления, а он воображал, что будет членом оного и предавался мечтам неограниченного честолюбия в надежде быть лицом историческим /…/. /…/ я, говорит он, управлял бы государством и обратил бы временное правление в регентство малолетнего Александра II. (Из слов Трубецкого он полагал, что присяга, данная вашим величеством цесаревичу, будет объявлена отречением от престола, а по слышанному от Рылеева, что, быть может, во время замышляемого мятежа покусятся на жизнь вашу.) /…/ Впрочем я, все худо верил, чтоб было что-нибудь предпринято» — заключительные слова Батенкова очень показательны!