Заговор призраков

5

– Если вам угодно, я могу вновь призвать миледи, – предложил мистер Линден.

Во взгляде, которым одарил его Мельбурн, гнев и ужас медленно растворялись в восхищении.

– Вы с ней… недоговорили?

– Нет. Миледи высказалась в полной мере.

– Всегда была словоохотлива, – поддакнул милорд. – Женщины подчас такие трещотки.

И он мечтательно покосился на альбом, который Агнесс уже поставила на полку, между сочинениями Мальтуса и Адама Смита. Оставалось надеяться, что фантазии милорда являются следствием его семейных неурядиц, а вовсе не их первопричиной. Хотя как знать, какими методами он призывал к порядку свою ветреную Каро, капризную, как малое дитя. Досталась ли ему невеста с червоточиной в сердце, или же его темная сторона капля за каплей просочилась в ее сознание, превращая мутноватую водицу в бурую жижу? Так или иначе, дело закончилось безумием.

Но кто посмеет упрекнуть леди Каролину за то, что она потянулась к волшебству? Пусть запотеет в его руке камень. Недаром же Гоббс называл человеческую жизнь «мерзкой, звериной и короткой». Один взгляд на звезду испепеляет разум, но еще страшнее непроглядная тьма… И кто посмеет упрекнуть Лавинию?

– Я мог бы провести обряд экзорцизма. Прямо здесь и сейчас. Душа леди Каролины упокоилась бы с миром и перестала терзать вас.

Агнесс съежилась в кресле и тихо всхлипывала, прикладывая к глазам платочек, но, услышав эти слова, привстала. Шелковые юбки всколыхнулись, сметая с паркета пыль и табачную крошку.

– Да, пожалуйста, давайте ее упокоим! Велите экономке принести из кухни соль и свечи. – Она уже деловито оглядывалась, прикидывая, что из мебели придется отодвинуть, чтобы в центре комнаты поместился соляной круг. – В качестве колокола сгодится колокольчик для прислуги…

– …а молитвенник одолжим у соседей, – кивнул Джеймс. – Откуда в доме вига взяться молитвеннику?

– И то верно, откуда? – согласился Мельбурн.

Он пожевал губами, словно пробуя на вкус жизнь, лишенную подобных треволнений.

– Благодарю вас, однако ж ваше предложение отклоняю, хотя подобная забота, безусловно, мне льстит. Но пусть все будет, как есть. Не надо ничего менять.

– Но она же так страдает! И вы вместе с ней.

– Эм-м… вы еще так юны, мисс Тревельян. Ваши помыслы чисты, как родниковая вода. Со временем вы поймете, что не всяк, кто страдает, достоин сочувствия. Иные заслуживают даже горших мук.

– Мое сердце думает иначе!

– Сердцу нечем думать, – отрезал Мельбурн и, желая смягчить резкость, неуместную в обращении с дамой, добавил примирительно: – И разве это трагедия? Так, пустяковина. Я уже притерпелся. Иное дело, когда у наших лучших друзей заводятся свои лучшие друзья. И это не мы. Из-за любви сходят с ума, кончают с собой или, если хватит благоразумия, бегут за тридевять земель, но совершить все те же безумства из-за дружбы – это было бы нелепо. Не правда ли, мистер Линден? Посему нет ничего горше участи покинутого друга. Негде ему искать утешения.

– Вы говорите о королеве? – поинтересовался Джеймс, стряхивая с кресла прах, прежде чем в него присесть.

– О ком еще?

Лорд Мельбурн поискал, чем бы смочить горло, но чай и молоко растеклись по полу и просачивались в щели между половицами. Вздохнув, милорд просительно пошевелил пальцами, и Агнесс кинулась наливать ему херес из хрустального графина, чудом уцелевшего во время буйства леди Каролины. С канделябра на граненые бока накапал воск, вино успело нагреться, но лорд Мельбурн опрокинул рюмку с нескрываемым наслаждением. Промокнув губы, протянул платок Агнесс. Девушка сложила его вчетверо и затолкала обратно во внутренний карман фрака.

Вот какой ей нужен дядюшка, подумал Джеймс. Такой, чтобы можно было подносить ему рюмку и вышивать подтяжки бисером. А не тот, который потащит ее охотиться на дьяволопоклонников в подвалах Медменхема.

Вино вернуло милорду красноречие:

– Когда леди Каролина явилась мне впервые, в таком, с позволения сказать, своеобразном облике, я не почувствовал даже страха. Что с того, что она бросила горсть пепла на пожарище?.. Кхэ… И другие леди после нее – леди Бранден, леди Нортон, леди… как бишь ее? Не важно… Одни были глупы и пошлы, другие остроумны и с нашими вигскими вычурами. Но какая разница? Все они приходили и уходили, не оставляя за собой ничего, кроме гаденьких писем, которые слали мне потом их мужья… И на этом фоне – представляете? – Виктория! Вы ведь говорили с ней, мисс Тревельян. Вы поймете мои чувства.

– Наша королева обворожительна, – без запинки подтвердила Агнесс. – Ее ласковость так и греет.

– Что верно, то верно. Но только… мн-н… только если ты в ее ближнем круге. И она, только она сама очерчивает его границы. А я, старый дурак, разомлел, что твой кот у камина, и подумал было, будто всегда буду греться в ее лучах. И не заметил, как похолодало, а когда проморгался, рядом с ней сидел другой мужчина. И граница их круга была мощнее Адрианова вала.

– Она поступила дурно, отрекшись от такого верного друга, как вы, – заметил Джеймс.

– Она – королева. И не обязана ничего никому объяснять.

– Забавно. Говорят, будто леопард не меняет пятен, но преданность ее величеству превратила вас в твердолобого тори. Разве вы, будучи вигом, не должны считать, что монарху не полагаются особые привилегии?

– Вы бы посидели в парламенте с мое, сэр, а уж потом рассуждали бы о партиях, – оборвал его Мельбурн. В кои-то веки вельможе изменила его всегдашняя любезность. – Что виги, что тори, всем подавай только одно – власть, и получает ее тот, кто бойчее остальных орудует локтями, а вовсе не самый смышленый участник гонки… Кх-м… И, если уж на то пошло, здравого смысла у нашей королевы больше, чем в обеих палатах вместе взятых. Не говоря уж о совести. У меня найдется немало аргументов против единовластного правления, но когда я смотрю на Викторию, они рассыпаются в прах. Она – лучшее, что могло случиться с Англией.

«Боже праведный, предо мной сидит виг – сторонник самодержавия, – присвистнул про себя Джеймс. – Мир окончательно сошел с ума».

– Если бы только она не вышла замуж так рано, – добавил Мельбурн. – И за такого человека.

– Вы не одобряете ее выбор супруга?

– Кто я такой, чтоб быть судьей в подобных вопросах? Но, да, черт возьми, не одобряю.

– И я! – пискнула Агнесс и стрельнула глазами по сторонам, словно опасаясь, что в малахитовой вазе, занимавшей целый угол, притаились шпионы принца. В Виндзоре он нагнал на нее немало страха.

– Тем не менее нравственные качества принца Альберта не подлежат сомнению, – сказал мистер Линден, вспомнив про свой сан.

Он потеребил шарф, на котором остались следы пепла, там, где батиста коснулись пальцы призрака. Иногда ему казалось, что если затянуть шарф совсем уж туго, в голову перестанет поступать кровь, привнося с собой свежие мысли, и тогда под черепной коробкой останутся одни лишь клише, что, безусловно, облегчило бы ему жизнь.

– В том-то и беда, – опечалился бывший премьер. – Королева радовалась, что Альберт не знается с другими женщинами, а я ответил… не при барышне да будет сказано, но из песни слова не выкинешь… я ответил, что и этому придет свой черед. Как же я ошибался! Альберт, пожалуй, единственный принц на всю Европу, кто обходится без метрессы. Его батюшка, герцог Эрнст, заманил к себе в замок парижскую певичку и, решив не тратиться на провожатого, велел ей переодеться мальчиком. А вместо спальни определил ее в сарай, чтобы много места не занимала. Второй сын герцога, тоже Эрнст, приехал в Англию погулять на свадьбе брата, а в качестве сувенира увез домой дурную болезнь.

Джеймс кашлянул, напомнив о присутствии дамы, но лорд Мельбурн бровью не повел. У него накопилось.

– Лучше бы его высочество на сторону сходил, чем день-деньской маячить у жены за спиной. Королеве думалось бы вольнее, если бы ей постоянно не сопели в ухо.

– Как пастор я нахожу целомудрие принца похвальным.

– Так-то оно так, мой дорогой сэр, но вы представляете, сколько у его высочества нерастраченной энергии? И она конечно же его душит.

– И подбивает на дурные поступки, – согласилась Агнесс. Долго же она будет припоминать принцу то овечье сердце!