Заговор против маршалов. Книга 2

«Смерть предателям родины!» Куйбышев...

«Преступления, от которых содрогаются сердца». Тула...

«Разоблачение шпионской банды крепит мощь Красной Армии». Военно-политическая академия РККА имени Толмачева...

Шпионы и предатели страны Заслуживают одного: расстрела. Таков у нас незыблемый закон, Закон борьбы, закон простой и властный. Как дважды два, он в кодекс был внесен И утвержден единогласно. Беспутных Путн фашистская орда, Гнусь Тухачевских, Корков и Якиров. В огромный зал Советского суда Приведена без масок и мундиров. И видит мир, что это подлецы Стариннейшие «ваши благородья», Дворянчики, убийцы и лжецы, Буржуйских свор отвратное отродье. А. Безыменский

Вместо «огромного зала Советского суда», что ри­совался воображению комсомольского поэта, была тю­рьма НКВД и выкрашенная зеленой масляной краской комната с длинным столом и стульями в этой тюрьме. Как и во всяком учреждении, мебель блестела жестян­ками инвентарных номеров.

Стояли подсудимые, стояли их опекуны — следова­тели, стояли члены трибунала.

«Следственным материалом установлено участие об­виняемых, а также покончившего жизнь самоубий­ством Гамарника Я. Б. в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностран­ных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной раз­ведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпион­ские сведения, совершали вредительские акты в целях подрыва мощи Рабоче-Крестьянской Красной Армии, подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью со­действовать расчленению Советского Союза и восстано­влению в СССР власти помещиков и капиталистов».

Огласив обвинительное заключение, Ульрих разъяс­нил подсудимым, что дело слушается в порядке, уста­новленном законом от первого декабря 1934 года, то есть без участия защиты, с полным «кировским» набо­ром: приговор окончательный, обжалованию не подле­жит, исполняется незамедлительно.

— Признаете ли вы себя виновным в предъявлен­ных обвинениях? — Ульрих начал поименный опрос.

— Мне кажется, что я во сне,— отрешенно отклик­нулся Тухачевский.

— Повторяю вопрос: признаете ли вы себя винов­ным?

— Признаю.

Остальные тоже ответили утвердительно. Сидевшие в зале следователи, как по команде, облизали пере­сохшие губы. Кто полез в карман за носовым платком, кто по-простецки отер вспотевшие ладони о ляжки. Помощник начальника пятого отдела ГУГБ Ушаков самодовольно подмигнул Эстрину. Но торжество его было, пожалуй, преждевременно.

Подсудимые, хоть и подтвердили в самой общей форме те показания, что давали на следствии, заняли уклончивую позицию. Пустились в ненужные рассуж­дения, фактически сводя на нет чистосердечность при­знаний. Тухачевский вообще начал вилять, словно не он, а кто-то другой подписывал, что еще в двадцать пя­том году передал польскому шпиону данные о состоя­нии воинских частей и установил в тридцать первом связь с начальником германского генштаба Адамсом! Казалось, чего теперь-то финтить? Простого кивка и то было бы достаточно. Но он ударился в психологию. Начал доказывать, что знал Домбаля не как шпиона, а как члена ЦК Компартии Польши. Да мало ли кто кем был? Из нынешнего положения исходить надо. Вся польская секция Коминтерна — сплошь шпионы. Отсюда и танцуй. А он что делает? И, главное, серьез­но предупреждали. Того и гляди от немцев пойдет от­крещиваться.

Ушаков угрожающе подался вперед, ловя каждое слово. Отобрав у Тухачевского показания на Апанасенко и других за какой-нибудь час до начала процесса, он чувствовал себя обманутым.

— У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч и бесед с предста­вителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили,— торопливо поправился он,— официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились.

— Уходит от шпионажа, сука,— обернувшись к Авсеевичу, прошептал Ушаков.— А этот тюлень чего уша­ми хлопает?

— Вы не читайте лекций, а давайте показания,— прикрикнул Ульрих, поймав обращенный к нему сиг­нал.

— Но я хотел разъяснить...

— Не требуется! Вы подтверждаете показания, ко­торые давали на допросе в НКВД?

Ушаков беззвучно выругался: наконец-то дошло. Только так с ними, сволочами, и можно.

Тухачевский покачнулся, словно споткнувшись на бегу, и, тяжело переступая, повернулся к председа­телю.

— Вы подтверждаете, я вас спрашиваю?

— Подтверждаю, однако...

— Только это нас и интересует. С немецкой раз­ведкой все ясно... Вы разделяли взгляды лидеров троц­кизма, правых оппортунистов, их платформы?

— Я всегда, во всех случаях выступал против Троц­кого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых.

— Выступали? Может, и выступали,— Ульрих предпочел не вдаваться в подробности.— Поступки красноречивее любых слов. Об этом свидетельствует ваша вредительская деятельность по ослаблению мощи Красной Армии. Факты — упрямая вещь. Судебное присутствие даст им надлежащую оценку.

Члены суда восприняли это как понуждение к дей­ствию. Мертвые очи вчерашних друзей и товарищей, оценивающие каждое слово, каждый непроизвольный жест, взоры следователей, вся обстановка тюремно­го помещения, оборудованного под храм Фемиды, нагнетали тягостное ощущение полнейшей безысход­ности.

Командарм Белов поймал себя на том, что мысленно твердит одну и ту же фразу: «Сегодня он, завтра я...»

Якир и Уборевич тоже отвергли обвинение в шпиона­же. Да, принужденно соглашались они, замедлялись темпы строительства военных объектов, реконструкция железнодорожных узлов, формирование воздушно- десантных соединений, но на все есть объективные при­чины, что, конечно, не снимает личной вины.

— Если бы немного поднажали,— прозрачно наме­кал Тухачевский,— и дополнительные средства дали, то я считаю, что никаких в этом нет затруднений. Наше положение чрезвычайно сильно выиграет, и мы поль­ско-германский блок можем поразить.

— Вы лично когда конкретно начали проводить шпионскую работу в пользу германского генерального штаба? — спросил Якира Дыбенко, не поднимая го­ловы.

Постыдные вопросы, жалкие, бессильные увертки. И все не о том, не о том. Ни единого факта шпионской работы. Адаме, Нидермайер, военный атташе Кестринг — шито белыми нитками. Факты, конечно, упря­мая вещь, но имена — не факты.

— Этой работы лично непосредственно я не начинал.

— Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД? — поспешно выскочил со своим коронным вопросом Ульрих.— В чем заключалась ваша роль в подготовке поражения Красной Армии?

— Конкретно нашей авиации? — подсказал Блюхер.

— Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию.

Наркомвнудельцы беспокойно зашевелились. Ста­рый большевик Якир, на которого возлагалось столько надежд, отказывался помочь партии. Он обманул ор­ганы. Его уверения в безграничной преданности делу Ленина — Сталина оказались блефом. Чего же от дру­гих ждать? Эйдеман почти невменяем, остальные сле­дуют тактике Тухачевского: и нашим, и вашим. Путна признал связь со Смирновым, Фельдман — с Пятако­вым, но гестапо и Троцкий так и остались за скобками.