Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну

Герцену возражали К.Маркс и Ф.Энгельс в статье «Панславизм», опубликованной в Нью-Йорке: «Россия – безусловно нация завоевателей, и она была ею в продолжение целого столетия, пока великое движение 1789 г. не породило ей могучего соперника, полного жизненных сил. Мы разумеем европейскую революцию, взрывчатую силу демократических идей и прирожденную человечеству жажду свободы. Начиная с того времени, на европейском континенте существуют фактически только две силы: Россия со своим абсолютизмом и революция с демократией. Теперь революция кажется подавленной, но она живет, и ее боятся, как никогда раньше. На это указывает ужас, охвативший реакцию при известии о последнем восстании в Милане [в феврале 1853]. Но если Россия овладеет Турцией, ее силы увеличатся вдвое, и она окажется сильнее всей остальной Европы, вместе взятой. Такой оборот дела явился бы неописуемым несчастьем для дела революции. Сохранение турецкой независимости или расстройство аннексионистских планов России, в случае, если Оттоманская империя все же распадется, являются фактами величайшей политической важности. В этом вопросе интересы революционной демократии и Англии идут рука об руку. Ни та, ни другая не могут позволить царю сделать Константинополь одной из своих столиц, и если дело дойдет до крайности, то обе указанные силы окажут царю одинаково энергичное противодействие» [55] – это, как легко видеть – подлинный Тютчев, но с эмоциональной позицией противоположного знака. Интересно, читали ли Тютчева Маркс и Энгельс; впрочем, достаточно того, что они читали Герцена.

55

Л.Каменев. Указ. сочин., с. LXXXII.

Фантастически интересно и то, что и социалист Герцен, и противостоявшие ему коммунисты Маркс и Энгельс, будучи сами практически совершенно бессильны, только и могли уповать: первый – на реакционнейшего царя, а его оппоненты – на британский империализм!

Такой же оставалась точка зрения Маркса и Энгельса и много позже: «Существующая Российская империя образует последний великий оплот всей западно-европейской реакции. В 1848 и 1849 гг. это обнаружилось с полной ясностью. /…/ Никакая революция в Западной Европе не может победить окончательно, пока рядом с ней существует современное российское государство. /…/ Падение русского царистского государства, уничтожение Российской империи – это одно из первых условий окончательной победы немецкого пролетариата» [56] , – писал Энгельс в 1875 году, когда пролетарская революция вместе с коммунизмом еще упорно бродили по Европе в качестве призраков, постепенно становясь, однако, все более и более туманными.

56

К.Маркс. Избранные произведения в двух томах. М., 1933, т. II, с. 525-526.

Так или иначе, но в 1848-1849 годах русский царь действовал в полном соответствии с рецептами Тютчева: «Подобно Тютчеву, император Николай I ощущал европейскую революцию прежде всего как враждебную русским устоям волну. /.../ считая себя оплотом консервативной Европы, Николай I не мог быть двух мнений об австрийских событиях. Вмешаться против Венгрии в защиту Вены император считал своим долгом.

/.../ Все расходы кампании Россия принимала на себя. Не дожидаясь окончательных приказаний,[фельдмаршал И.Ф.]Паскевич послал на защиту Вены в помощь австрийским войскам дивизию Панютина. Затем отправилась в поход главная армия фельдмаршала.

„Не щади каналий, – писал в напутствие Паскевичу император. – Ежели и Вена потеряна, дело ты исправишь, уничтожа гнездо бунта“. /.../

Вся кампания была беспроигрышна для Паскевича ввиду огромного численного перевеса его войск над венгерскими. Против более чем стотысячной армии Паскевича Гёргей [57] мог выставить всего около сорока тысяч человек (действия Паскевича затруднялись, впрочем, холерой, с необычайной силой свирепствовавшей в русской армии)» [58] .

57

Лидер венгерских повстанцев.

58

Г.Вернадский. Указ. сочин., с. 82-83.

Последствия неразумной политики Николая I обрушились прежде всего на него самого: в 1855-1856 годах откровенно враждебная позиция изначально нейтральной Австрии, благодарной, казалось бы, за неоценимую помощь 1849 года, поставила Россию на грань сокрушительного разгрома в Восточной войне. Император не пережил этого, а его преемнику пришлось идти на унизительные условия Парижского мира.

Вторично Венгерский поход 1849 года аукнулся Александру II еще позднее: «В 1878 году, когда под дипломатическим натиском европейских держав в Берлине Россия потеряла плоды своих военных действий против Турции, одним из главных ее противников был австро-венгерский дипломат, граф Юлий Андраши.

Этот дипломат – мадьяр по национальности – хорошо помнил результаты похода Паскевича в Венгрию. Влиятельный представитель Вены на конгрессе 1878 года, Андраши тридцать лет перед тем за участие в венгерском восстании был приговорен к повешению, и только своевременное бегство спасло его от исполнения приговора» [59] .

«Как была Австрия предательницей, так ею и останется» [60] , – резюмировал в 1885 году начальник российского Генштаба генерал Н.Н.Обручев.

59

Там же, с. 88.

60

«Источник» № 6, 1994, с. 12.

Но зачем и Германии понадобился такой союзник?

Триумф 1870 года поднял Бисмарка на самую верхнюю ступень его карьеры: он стал уже не только премьер-министром Пруссии, но и канцлером созданной им Германской империи. Только блистательная победа над Францией придала ему и его державе такой авторитет, что были преодолены сотни разногласий, терзавших раздробленную Германию. Но одновременно внешнеполитические дела пошли заметно хуже, чем после победы над Австрией: поверженная Франция становиться союзником не пожелала.

Здесь не место обсуждать подробности политики Бисмарка по отношению к Франции и его возможные ошибки. Едва ли большая жесткость к поверженному врагу сделала бы последнего покладистей. Едва ли смягчила бы французов и большая мягкость победителей. Ведь речь шла о наследственных врагах, боровшихся уже не одно столетие. Принадлежность Эльзаса, Лотарингии и других пограничных областей к Германии или Франции по существу не имела исторических традиций и всегда решалась силой оружия. Поэтому едва ли прочный мир с Францией был в руках у Бисмарка.

Едва ли прочный мир был достижим и при любых иных альтернативах его политике. Франция была врагом и оставалась им. Смягчило Францию много позже только двукратное поражение 1914 и 1940 годов, приведшее к полному краху – фактической утрате французами государственного сувернитета, из чего их извлекли извне посредством невероятного политического трюка: в 1945 году победители приняли в свое число Францию, не имевшую на то никаких моральных прав. Только теперь французы навсегда успокоились в отношении реванша.

Разумеется, никакой эквивалентной меры невозможно было придумать немцам в 1870 году. Следовательно, им оставалось только готовиться к новой войне с Францией, к чему они сразу же и приступили под руководством Бисмарка – и тут, на наш взгляд, претензий к нему нет и быть не может.

Но вот в преддверии предстоящей войны нужно было озаботиться и о достойных союзниках, и о том, чтобы таковых не оказалось у Франции – тем более, что самая опасная коллизия, какая могла сложиться к будущей войне, была очевидна уже в 1871 году.

В апреле 1871 Бисмарк получил от своего начальника Генштаба генерал-фельдмаршала Х.Мольтке-Старшего меморандум, в котором черным по белому было начертано: «опаснейшим испытанием для существования молодой Германской империи была бы одновременная война ее с Россией и Францией, и так как возможность такой комбинации не может быть исключена, то следует заблаговременно принять в расчет средства для обороны в таких условиях» [61] .

И что же предпринял Бисмарк в предвидении этой опасности?

61

А.М.Зайончковский. Первая Мировая война. СПб., 2000, с. 35.