Заговоренный меч

— Мой светоч Джаныбек… Мудрость достойного предка твоего Урус-хана замечаю в тебе. Скажу, что сомневался в осуществимости твоих замыслов. То, что ушел ты от Абулхаира, мне сразу понравилось. Но не одобрял я в душе твою откочевку в Семиречье. Только теперь понял я, как далеко ты метишь… Разумеется, нам необходимы города, которые завещал своей Орде Урус-хан. Нам не нужен бухарский виноград или ташкентский урюк, как бы вкусны они ни были. Но без собственных городов, куда бы могли мы пригонять лошадей на продажу, нам не обойтись…

— Туркестан — край моих отцов, и не хочется мне проливать братскую кровь. Но что делать, если не возвратит наши города Абулхаир? Сейчас у нас еще сил маловато. Но в следующем году, когда подойдут подкрепления, придется заговорить во весь голос!

— В каждом деле своя мудрость, — вступил в разговор Котан-жырау. — Люди, уставшие от непрерывных перекочевок, стали теперь есть вволю. А когда люди обрастают жирком, их не поднимешь и плетью.

— Когда враг наступает на горло, не до жира.

Котан-жырау в раздумье покачал головой:

— Сытый не думает о еде!..

Хан Джаныбек долго слушал разговор жырау, высказывающих свое мнение о войне и мире. Не количество копий и сабель считали они и даже не численность войска, а нечто неуловимое и тем не менее самое важное. Много раз уже приходилось видеть ему в бою, как сильный отступал перед слабым, а малочисленное войско побеждало превосходящее его в несколько раз. Это была та наука, без которой не бывает настоящего полководца, и жырау были в ней лучшими учителями.

— Благодарю вас за те мысли, которые высказали вы здесь, — сказал он, обращаясь к ним. — Они сделали меня сильнее во много раз, и я никогда не забуду ваших мудрых слов!..

* * *

Для каждого жырау поставили белую юрту, и почти вровень с ханской была юрта Асана-Кайгы. Но разве живут когда-нибудь дома народные певцы! Из юрты в юрту, из аула в аул переходили они, и день, когда посещали чей-нибудь дом, оставался навечно семейным и родовым праздником. А вскоре сюда, в аулы при ставке хана Джаныбека, приехал с берегов Едиля племянник астарханского властителя Темир-бия пятнадцатилетний Шалкииз-жырау. Да, всего пятнадцать лет было ему, но уже на всю степь прославился он своей правдивостью, находчивостью и беспощадной смелостью по отношению к сильным мира сего. Вся степь присудила ему эту вескую приставку — жырау…

Большой ханский совет, который собрал в эти дни Джаныбек, тоже проходил с участием жырау. О полном объединении казахов шла на нем речь, и решено было в урочище Каратауз-Нура собрать чрезвычайную сходку вождей и батыров всех казахских родов. Туда одинаково удобно было ехать отовсюду.

Три проблемы — джаргы предстояло обсудить на этой сходке. Первая джаргы: войти всем без исключения родам и племенам в единую Орду. Вторая джаргы: учитывая отдаленность казахских кочевий друг от друга, образовать три племенных объединения — жуза соответственно занимаемой территории, экономической заинтересованности, родовым узлам и солидарности. Уже полтора века говорили о такой организации казахи, но вечная междоусобица не давала возможности прийти к какому-нибудь приемлемому для всех решению. Теперь наступил удобный момент. У каждого жуза предполагался свой бий или батыр со ставкой, но с подчинением главной ставке Белой Орды. Во многом такая организация напоминала поулусное деление Чингисхана или деление на вилайеты, предпринятое Тимуром, с той лишь разницей, что не для далеких завоевательских походов делалось это, а для собственного спасения…

Третья джаргы вытекала их двух предшествующих: объединенное казахское ханство должно было потребовать у Абулхаира возвращения своих городов по южной кромке степи. В случае несогласия с этим предстояла война…

Прошло лето, и, когда до назначенного дня осталось две недели, ханский аул в сопровождении многочисленных родственников, близких друзей и туленгутов откочевал к озеру Саумал-коль. До урочища Каратауз-Нура было отсюда полдня пути на рысистых конях.

Единственная дорога, поросшая жесткой колючкой и сухим тростником, ведет в урочище. По обе стороны от нее — твердая, как камень, солончаковая равнина. Все здесь казалось каким-то мрачным и таинственным. Черный столб, увешанный белыми лоскутами, человеческие черепа, прокаленные многовековым солнцем, напоминали о том, что в древние времена эти места считались священными, здесь производились жертвоприношения суровым степным богам.

* * *

Еще загодя послал хан Джаныбек специальный караван к Каратаузу. Было поставлено пятьдесят больших юрт для гостей, вырыты новые колодцы, откуда доставляли воду в кожаных мешках. Вдоль по оврагу протянули канаты, к которым привязывали жеребят. Большой косяк кобылиц пригнали для кумыса. Сам хан в сопровождении сыновей Джадика, Касыма и сына покойного хана Керея — Бурундука — приехал раньше всех, чтобы самолично встречать представителей родов и племен.

Вскоре стали стекаться к Каратаузу казахские бии, аксакалы и батыры. Только избранные люди знали о сходке. Почти все они были вождями родов и племен, а некоторые из них владели бесчисленными табунами лошадей и отарами овец. Каждого из них сопровождали отряды батыров и джигитов, туленгутские сотни. Власть над степью была у них в руках, и их слово много значило для хана Джаныбека…

* * *

Пятнадцатый век был тяжелым для казахского народа, и именно в этом веке разрозненные, противостоящие друг другу в жестокой и междоусобной борьбе казахские роды и племена поняли, что им наконец нужно объединиться, чтобы выжить. Самовластны и честолюбивы были родовые вожди.

По самой природе своей они являлись противниками единого государства. Но на этот раз общий национальный порыв был так велик, что невольно увлек их за собой. Когда они спохватились, было поздно сопротивляться ему. Да и вес хана Джаныбека был уже достаточно высок в степи.

Вот как несколько лет спустя пел возмужавший Шалкииз-жырау об этих событиях, высмеивая астарханского властителя Темир-бия:

Я — сын Тленчи, Шалкииз,

И Темир-бий — мое солнце…

Он так могуч — Темир-бий,

Что при нем я рогами задевал тучи!

Так казалось мне, а был я просто одинокий

дятел,

Едва не сломавший по глупости эти рога…

Да, Темир-бий, внук легендарного батыра Едиге, одного имени которого боялись люди, прекрасно понимал, что если подчинится хану Джаныбеку, то во многом лишится своей неограниченной власти. «Чем стать гусем среди гусей, лучше быть гусем среди ворон», — решил он и принялся еще больше укреплять свои связи с Казанью и Крымом. В этом же году он выдал свою пятнадцатилетнюю дочь за сына казанского хана. В будущем он предполагал наладить отношения даже с далекими турецкими султанами, которые стали часто наведываться в Крым и астарханские степи, но делал он это не из желания иметь добрососедские отношения, а чтобы получить поддержку в степной междоусобице. Так издавна поступали приграничные степные властители, надеясь оставить для себя как можно больше власти. Кстати, как только выдавался удобный момент, они тут же забывали о своих клятвенных обязательствах перед союзниками и совершали нападения на них, подобно самым лютым врагам…

«Чтобы там ни было, — думал Темир-бий, — а хан Абулхаир после откочевки казахов в Моголистан ослаб, Московская Русь не близко, с Казанью мы постараемся найти общий язык, между Едилем и Жаиком кочуют верные мне алчины и часть ногайлинцев. Так что главная опасность для меня хан Джаныбек, который в своих речах мягко стелет, да как бы не пришлось жестко спать!..»

Но и Темир-бий, как водится, не ответил полным отказом. Слишком велико было стремление всего народа к объединению, такой отказ мог бы повредить родовому вождю даже среди своих, тем более что речь шла о войне с ненавистной Абулхаировой Ордой, принесшей немало бед и алчинам.