Заговорщица

Клодина мило улыбнулась — она, конечно, могла бы ответить на вопрос принцессы, но предпочла промолчать. Впрочем, аббатиса выразительно посмотрела на гостью, а затем указала взглядом на список, лежавший на столе, — там были перечислены состоятельные дворяне, пользовавшиеся благорасположением настоятельницы. Фауста взяла бумагу, пробежала глазами по строчкам, все поняла и вздохнула:

— Бедная женщина!

Услышав слова сочувствия, Клодина залилась краской, словно ее оскорбили. Может, Фауста добивалась как раз этого — чтобы в душе монахини взыграла гордость?..

— Сударыня, — дрожащим голосом произнесла настоятельница, и на глазах у нее блеснули слезы, — разве я виновата? Если бы у меня были деньги, я, разумеется, была бы свободна в выборе… но у нас не то что денег, у нас хлеба нет…

Она замолчала, но потом уверенно продолжила:

— Когда сестра экономка приходит ко мне и говорит, что сегодня несчастным монахиням нечем пообедать, когда я знаю, что в обительской кухне уже два дня не разжигали огня, я пытаюсь найти выход… и поскольку у меня уже не осталось драгоценностей, которые можно продать, я продаю… что могу. Кроме того, сударыня, я немало сделала для герцога де Гиза. А что он сделал для меня? Благодаря мне многие дворяне, чья помощь для герцога бесценна, стали активными приверженцами Католической Лиги. Я отдала герцогу все, что у меня было. А он отделывается одними обещаниями.

Клодина, чувствовалось, негодовала — этого-то Фаусте и надо было.

— Похоже, вы вот-вот переметнетесь к сторонникам короля? — холодно спросила гостья.

— К сторонникам Валуа? Да! Более того, я готова перебежать на сторону Генриха Наваррского! Мы хотим жить, сударыня, только и всего! Кто имеет право обвинять меня?!

Фауста нежно улыбнулась:

— Дитя мое, видимо, ваши силы и терпение на исходе…

— Да, и таких, как я, немало среди приверженцев Лиги. А что со мной будет в нынешнее смутное время, когда… ох, простите, сударыня…

— Говорите, говорите смело.

— Вы догадались, откуда я беру деньги, и вот теперь… с тех пор как герцог де Гиз получил власть в столице…

Клодина снова замолкла.

— Я поняла, — продолжила за нее Фауста, — теперь ваши любовники заняты войной да политикой и пренебрегают радостями любви.

— Именно так, сударыня. А что будет со мной и с нашими бедными сестрами? Только ваша поддержка и спасает нас.

— Скажите же, сколько вам нужно…

— Боюсь произнести, сударыня, но без шести тысяч ливров монастырю не обойтись.

— А если я предоставлю в ваше распоряжение тысяч двадцать?

— Ах, сударыня, мы будем спасены! — воскликнула обрадованная Клодина.

— И вы сможете спокойно ожидать наступления великих событий?

— Конечно, только бы дождаться обещанных денег…

— Ждать придется недолго. Давайте договоримся: двадцать второго октября…

— Мне подходит этот день, сударыня.

— Итак, двадцать второго октября пошлите кого-нибудь ко мне во дворец, и вам доставят двести тысяч ливров, как и было условленно.

Клодина от неожиданности даже вскочила:

— Такая… такая огромная сумма!.. Вы, наверное, оговорились…

— Вовсе нет, дитя мое. Повторяю: двести тысяч ливров.

— Не может быть? — прошептала потрясенная до глубины души настоятельница.

— Вы их получите, но при условии, что накануне, то есть двадцать первого октября, вы мне поможете в одном деле, которое для меня исключительно важно.

— Ах, сударыня, конечно… все, что смогу… только скажите…

— Вот и договорились. Когда придет время, я вам объясню, что и как надо сделать. А сейчас, пожалуйста, пришлите ко мне ту из ваших пленниц, что. зовут Жанной.

Ошеломленная Клодина бросилась прочь и через несколько минут вернулась, ведя за руку Жанну Фурко, девушку, что разделяла заточение с Виолеттой.

Жанне пообещали, что она вскоре увидится со своей сестрой Мадлен, и девушка каждый день ждала встречи. Она уже сто раз рассказала Виолетте о своих злоключениях и неожиданном освобождении. Ее с сестрой заперли в темнице в Бастилии, и девушки приготовились к смерти. Однажды ночью в камеру вошли люди; Жанна решила, что настал ее последний час и сейчас их с сестрой поведут на виселицу. Но появилась прекрасная женщина, которая склонилась над девушкой со словами:

— Жанна Фурко, вы не умрете. Вы будете жить, более того, обретете свободу.

— А Мадлен? — воскликнула Жанна.

— Мадлен уже освободили, она в безопасности.

Потрясенная девушка, чудом избегнувшая смерти, последовала за своей освободительницей. Ее отвели к закрытой карете, что стояла во дворе крепости, какой-то мужчина подсадил ее и сам сел рядом, а затем карета двинулась в путь. Остановилась она у монастыря на холме Монмартр. Там девушку заперли в домике, находившемся внутри монастырской ограды.

С тех пор Жанна ждала. О той незнакомке, что вырвала ее из лап тюремщиков, она вспоминала то с благодарностью, то с каким-то страхом. Что за женщина явилась в Бастилию? Жанна строила всякие предположения и наконец решила, что какая-нибудь влиятельная придворная дама попросту сжалилась над молоденькими узницами.

Когда девушку привели к Фаусте, она ее не узнала: незнакомка, спустившаяся в темницу Бастилии, носила на лице маску.

Итак, молодая, хорошенькая, смертельно перепуганная девица предстала перед Фаустой. Та внимательно всмотрелась, чтобы убедиться: перед ней действительно дочь Бельгодера. А вслух Фауста сказала:

— Вы меня узнаете?

Жанна Фурко (правильней называть ее Стелла) отрицательно покачала головой.

— Я — та женщина, которую вы видели в тюремном подземелье, — продолжила Фауста.

Жанна радостно вскрикнула, глаза ее заблестели. Девушка кинулась к Фаусте и поцеловала ей руку.

— Ах, сударыня, — прошептала Жанна, — как я счастлива, что могу отблагодарить вас! С той ночи я не переставала ни на минуту думать о своей благодетельнице… я с нетерпением ждала того часа, когда смогу сказать вам, что благословляю ваше имя, но…

Жанна остановилась и подняла на Фаусту глаза, в которых стояли слезы.

— Говорите, говорите же без опаски, — ласково подбодрила девушку гостья.

— Да, я чувствую, что вы очень добры, сударыня… скажите, я найду Мадлен, мою сестру Мадлен?

Как ни бесстрастна была Фауста, при этом имени она вздрогнула: ее внутреннему взору представилось страшное зрелище — пылающий посреди Гревской площади костер, виселица над ним, бесстыдно обнаженное тело мертвой Мадлен Фурко, рухнувшее в огонь, дрожащая, полубезумная Виолетта, которую тащат к соседнему костру… Но тут неведомо откуда появился шевалье де Пардальян и спас девушку… Эти воспоминания наполнили безжалостное сердце Фаусты горечью и досадой. Однако она ласково произнесла: