Зак и Мия
Шрифт:
Он подчеркнуто не смотрит, так что я отстегиваю ремни и высвобождаю протез.
– На, потрогай. Часто девушка предлагает тебе пощупать ее ногу?
Он тяжело вздыхает и на выдохе произносит мое имя.
– Ми я…
– Извини, хромая получилась шутка. О, и еще одна.
Он напрягается всем телом – собирается спрыгнуть с забора и уйти. В отчаянии я использую последнее, что может сработать: завожу руку за спину и, замахнувшись, швыряю протез так высоко и далеко, насколько хватает сил. Он куда-то летит, задевая в темноте невидимые листья, и стукается
Теперь Зак уставился на меня.
– Тупее не придумаешь.
Не придумаешь? Мой следующий ход еще тупее: я слезаю с забора и на одной ноге скачу в сторону чащи. Штанина джинсов волочится по земле и цепляется за кусты. Интересно, в траве есть змеи? Там точно есть корни, чтобы спотыкаться, и ямы, чтобы падать. Роскошное поле опасностей, если у тебя всего одна нога.
– Что ты делаешь?
– Пошла искать ногу.
– Ты ее не найдешь.
– Она же в эту сторону улетела? А то было темно, я не заметила.
– Стой! Да куда тебя… блин, Мия, остановись!
Я стою на месте, развернувшись к нему лицом и стараясь держать равновесие. Как только наши взгляды встречаются, мне больше не смешно. Это совсем другой Зак, которого я не узнаю. Свет луны истончил его. Он стал – сама хрупкость. Сама уязвимость. И я жутко по нему соскучилась.
– Оставь меня в покое.
– Не могу.
– Хотя бы уйди в дом.
– Нет, я совершенно буквально не могу никуда идти.
– Мне только этого сейчас не хватало.
– Я здесь не для того, чтобы действовать тебе на нервы.
– Неужели? Тогда зачем ты здесь?
Теперь, когда лиса исчезла, его внимание приковано ко мне. И это жутковато.
– Вышла погулять. Мне не спалось.
– Зачем ты вообще здесь? Кто тебя звал?
– Никто. Но мне хотелось принять ванну у Бекки. И съесть грушу.
– Лиса все чует.
– Груши?
– Смерть, – говорит он. – А ты – нет?
– Зак…
– Я тоже чую.
– Так не бывает.
– Я должен быть мертв.
– Нет.
– Если бы я был кроликом или цыпленком, то уже бы сдох. Был бы овцой – меня бы уже пристрелили.
– Зак, ты не овца.
– Был бы ребенком в Африке – я б умер раньше, чем повзрослел.
– Неправда, – возражаю я, хотя, возможно, это и правда.
– То есть, я должен быть многократно мертв.
– Но ты не в Африке, – напоминаю я. – Ты Зак Майер, и ты в Австралии. У тебя фиговые дела с костным мозгом, но это поправимо.
– Ах, ты теперь заделалась экспертом?
Я уже с некоторым трудом держу равновесие, приходится допрыгать до ближайшей ветки и держаться.
– Я не эксперт. Но знаю, что можно еще раз пройти химию и сделать еще одну пересадку. Или не одну. А сколько понадобится. Сейчас еще научились как-то пролечивать стволовые клетки. Говорят, результаты обнадеживающие.
– Неужели?
– И медицина не стоит на месте. В Европе и Штатах испытывают новые лекарства. Есть куча вариантов…
– Это не варианты, Мия, это все отсрочки.
– Ну и что, что отсрочки! – мой голос
чуть надламывается, потому что я начинаю злиться. На него. За него. – Соглашайся на отсрочки, пока не найдется способ тебя вылечить!– Все люди рано или поздно умирают, Мия.
– Но не у всех есть выбор – умереть рано или поздно. У той тетки, что свалилась в томатный соус, не было выбора. Она просто упала, и наверняка сопротивлялась до последнего вздоха.
– Она бы все равно потом умерла.
– Сэм бы сопротивлялся, если бы у него был выбор, – Зак отшатывается при звуке этого имени, и я хватаюсь за это. – Если бы Сэму предложили на выбор сердечный приступ за рулем или еще один курс химии, он бы выбрал химию, просто на всякий случай, потому что вдруг бы оно сработало и подарило ему еще сорок лет серфинга и бильярда, и…
– Шанс Сэма было всего десять процентов.
– Да блин, дай мне десятипроцентный шанс выиграть в лотерею весь мир, я бы сыграла на все!
– А я не азартный человек.
Это и так понятно. Иначе бы не было этого разговора. Он просто посмотрел, что ему выпало, и сбросил карты. Этому нечего противопоставить. За всем, что он говорит, стоят математика и логика. За всем, что говорю я – бурные эмоции, и больше ничего.
Вестись на эмоции всегда было глупо. Тем более что меня изрядно заносит. Но я страшно хочу, чтобы Зак не умирал. Чтобы он жил дальше. Чтобы он был рядом. Мне даром не нужен этот мир без него.
Теперь эмоции меня захлестывают, и, провались оно все, я буду реветь. Вцепившись в ветку, я разрешаю страху, горю и боли литься наружу.
– Слушай, ну прекрати.
Он меня презирает, но я не могу остановиться.
– Почему нельзя просто посидеть на заборе, не выслушивая душеспасительных нотаций? Это вообще не твоя история, Мия. Все люди однажды умирают.
– Но если есть выбор – рано или поздно, – почему не выбрать поздно? Сэм бы выбрал…
– Сэм сейчас уже где-нибудь в Индонезии.
– Да нет же! Он…
– Что? В раю? Гоняет шары с Элвисом?
Я зажмуриваюсь и сжимаю в руке ветку, словно пытаясь выжать из нее подсказку. Кисть сводит, и рука дрожит, и тут до меня наконец доходит, что такое смелость.
Смелость – это не двигаться с места, когда хочется развернуться и убежать. Смелость – это взять себя в руки и посмотреть в лицо своему страху. Открыть глаза и не отводить взгляда – от болезни, от протеза, от друзей, от парня, который может разбить твое сердце. Не отводить взгляда, потому что страх должен сдаться первым.
Я открываю глаза. Ночь больше не кажется такой уж непроглядной.
– Он здесь, – говорю я. – Сэм здесь.
Силуэты деревьев кажутся толпами призраков. За спиной Зака сверкают глянцевые стволы банксий.
Я вспоминаю пластмассовую звездочку, которая помогала мне держаться в темноте.
– Он везде, – продолжаю я. Потому что это правда.
– Сэм умер в воскресенье. Знаешь, сколько еще человек умерло в этот день?
Я качаю головой.
– Тридцать девять в Западной Австралии. Четыреста три по стране.