Закат Аргоса

Поэтому он вскоре сказал Ринальду, что намерен покинуть его и обзавестись собственным домом; никаких возражений Айган слушать не пожелал, действительно занявшись устройством своей жизни. Небольшой дом на окраине леса и необработанные земли рядом, подходящие для псовой и соколиной охоты — вот всё, чего Айган хотел и получил.

А Ринальд остался в своем поместье, впервые задумавшись о том, чтобы завести семью: да и пора уж было, к сорока-то годам! Правда, он слабо представлял самое себя в роли отца семейства, но отчего бы не попытаться?..

Так что, когда Дэйна во второй раз появилась в его жизни, более удачного момента трудно было найти.

А она появилась…

Если их первая встреча была чистой случайностью, то теперь Дэйна оказалась во всеоружии, намеренная попробовать как-то привлечь этого странноватого отшельника к осуществлению своих великих замыслов, и вскоре убедилась, что сделала весьма неплохой выбор. Словно сами боги послали ей именно такого человека, страстного, мужественного, опытного воина, вечно мечтающего о подвигах и авантюрах, да еще и поразительно наивного.

Он же был в полном восторге от того, что вновь обрел свою «жрицу», с которой прежде не раз вспоминал.

Первое время эти двое вылезали из постели только чтобы поесть, а затем битва на простынях возобновлялась с удвоенной силой. Но чуть позже, полностью подчинив своей власти тело Ринальда, Дэйна добралась до его души, постепенно подготавливая лэрда к мысли о заговоре против короля Аквилонии и продемонстрировав полнейшее доверие тем, что познакомила рыцаря с Эвером и «братьями», сумев выставить их в наиболее выгодном свете как борцов за восстановление законной власти в стране.

Ну как может какой-то киммерийский варвар, настоящий дикарь, бандит, узурпатор, вершить судьбы Аквилонии?!

Эти разговоры чрезвычайно сильно впечатляли Ринальда. Дэйна пересказывала ему леденящие кровь подробности ужасных казней, которым Конан предавал своих противников, доколе не уничтожил почти всех, убеждала, что власть киммерийца зиждется исключительно на крови, страхе и жестокости, что «северное чудовище» под корень изводит всех великих хранителей тайного знания (имея в виду магов, а заодно и жрецов, осмеливавшихся призывать проклятия па голову нового короля).

Она ловко смешивала правду и ложь, ибо в действительности Конан никогда не "останавливался перед тем, чтобы послать на костер десяток-другой колдунов, и это было общеизвестно, он вообще правил Аквилонией так же, как и жил — не особенно признавая всякого рода ненужную дипломатию.

Конан обладал железной волей, крутым нравом и желанием превратить Аквилонию в неприступное извне и процветающее внутри государство, не останавливаясь ради этого перед сколь угодно жесткими мерами, черная гвардия бывшего вора без суда, пощады и разбора карала смертью воров нынешних, смертная казнь применялась достаточно широко и почти за любое преступление, и тут не имели значения никакие чины и титулы: казнокрад высочайшего уровня болтался на виселице с вываленным наружу синим языком рядом с базарным воришкой. И это подействовало.

Дошло до того, что, когда по личному приказу короля возле многих колодцев были поставлены кубки, чтобы каждый жаждущий путник мог напиться, эти самые кубки ни у кого не поднималась рука украсть, а они, между прочим, были изготовлены из чистого золота. Народ уважал и почитал Конана, ибо король был справедлив, и те, кто готовы были жить честно, могли ничего не опасаться. Дэйна же представляла сложившуюся ситуацию так, будто несчастная Аквилония просто тонет в крови невинных жертв, коим несть числа, и в этом нет ничего удивительного, ибо правит ею настоящее злобное животное.

И всё же лэрду было нелегко с нею согласиться, в основе его сомнений лежали известные ему баллады и саги о Конане, слагаемые бродячими менестрелями уже сейчас, при жизни киммерийца.

Такие певцы и сказители всегда были душой и голосом Хайбории, и голос этот вещал прямо противоположное тому, в чем Дэйна старалась убелить Ринальда: из них рыцарь знал, что Конан отчаянно смел, справедлив и благороден, причем двух мнений по этому поводу не было от Гандерланда до Шема!

Конечно, Ринальд понимая, что в каждой легенде — на то она и легенда! — немало преувеличений и вымысла, однако дух и суть сказаний обыкновенно не лгут: трус и ничтожество никогда не станет превозноситься бардам ко в Доблесть и мужество, напротив, непременно займут подобающее место в их сагах.

Получалось, что все усилия Дэйны разбивались, точно волны о скалу, об упрямую святую веру Ринальда в правоту каких-то песенок, имеющих хождение в простонародье. Это не укладывалось у нее в голове; женщина чего только ни делала, чтобы склонить его на свою сторону, и всё напрасно.

Ринальд показал ей свои драгоценные книги, в которых с такою любовью и величайшим тщанием записывал собранные им сказание в том числе и те, которые имел дерзость сам переложить на стихотворным размер…

И вот тут-то Дэйна почувствовала, что наконец нащупала его слабое место. Она была не настолько глупа и примитивна, чтобы полагать, будто к сердцу мужчины есть только два пути: через желудок и орган, расположенный несколько ниже.

Конечно, Ринальд был изрядным гурманом что за столом, что в постели; он, вообще, обладал утонченной натурой, хотя и провел большую часть жизни в условиях суровых и не созданных для утех, когда приходилось довольствоваться крайне малым, — но, на самом деле, аскетизм был чужд его природе.

Лэрд знал толк в изысканных наслаждениях плоти, кое-чему Дэйне самой пришлось у него поучиться. Можно при отсутствии выбора спать на голой земле и радоваться корке хлеба с несвежей водой, но если возможности позволяют, к чему себя истязать?

Ринальд придирчиво относился ко всему, что его окружало, предпочитая кричащей безвкусной роскоши — гармонию, животной отрасти — долгие нежные ласки и любовные игры. Он никогда не позволял себе достичь полного удовлетворения, прежде не подумав о своей женщине, и даже — предел всему! — не отваливался от нее затем, как сытый боров, а продолжал, благодарно и восхищенно, ласкать ее, словно бережно помогая спускаться вниз с сияющих вершин.

Прежде, до встречи с ним, Дэйна считала себя опытной в такого рода вопросах, но с Ринальдом, для начала, обнаружила разницу между развращенностью и настоящей искушенностью. Поспешная возня двух потных тел ничего общего не имела с истинной близостью, которой он непременно требовал и добивался.

«Не бойся изучать меня и себя саму, крошка, — говорил он, — поверь, в человеке куда больше интересного, чем ты полагаешь!» И Дэйна изучала, будучи весьма прилежной ученицей…

«Говори со мной», — советовал он, и она, даже не догадывавшаяся раньше, о чем и зачем говорить в постели, спрашивала, что он желает услышать? «Что ты меня любишь, например, — улыбался Ринальд. — что тебе нравится мое тело. Это очень просто, нужно только не сдерживать себя».

«Не бывает вообще людей, вообще мужчин или женщин, даже лошадей вообще, — продолжал он. — Каждый неповторим, каждый — единственный, в каждом есть своя тонкая струна, которую можно найти и заставить звучать, и у всех она разная, только никогда не ленись искать».