Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы

Как и в Ростове, так и близлежащем Таганроге обстановка продолжала оставаться накаленной и тревожной. Большевики трудились, не покладая рук, пытаясь поднять городские низы и рабочих на выступления, раскачать стабильность городской жизни, организовать городские беспорядки. Именно в этих условиях они могли рассчитывать на то, что в общей неразберихе им удастся захватить власть и получить контроль над обширными донскими пространствами, затягивая в разрушительный хаос все новые области. Донской пластунский батальон, призванный охранять спокойствие в Таганроге, постепенно разложился и потерял способность противостоять беспорядкам, за что бы удален из города. А власть городского гарнизона простиралась лишь в небольшом радиусе собственной дислокации.

3-я Киевская школа прапорщиков, переведенная в Таганрог, продолжала поддерживать некоторый порядок в городе и на участке железной дороги Таганрог — Ростов, но и ее силы были весьма ограниченны. Одна из рот школы расположилась повзводно на ряде станций. Силами юнкеров разоружались разбегающиеся по домам дезертиры, защищалось местное население от грабежей мелких банд и отдельных уголовников, а также отражались попытки вооруженных большевистских отрядов установить контроль над территориями. К февралю 1918 года школа прапорщиков понесла значительные потери в людской силе из-за беспрестанных стычек, как с бандами большевиков, так и с ежедневными схватками с уголовным элементом, поднимающим голову в силу общей нестабильности в городе. В Таганроге был открыт филиал бюро записи Добровольческой армии, но желающих оказалось всего 50 человек, влившихся в Добровольческую армию под названием Таганрогской офицерской роты под командованием капитана Щелканова. На вооружении «роты» состояло целых два пулемета.

В самом конце 1917 года руководство добровольческих сил распределило наконец обязанности и роли между собой. Генералу Алексееву вручалось гражданское управление, иностранные дела и главенство над финансовыми учреждениями. Полнота военной власти было отдана генералу Корнилову. Генералу Каледину передавалось управление Донской областью, а верховную власть на свободных от большевиков территориях получал триумвират этих трех генералов. Впрочем, Всевеликое Войско Донское ревностно оберегало свою свободу, считая ее одним из «завоеваний революции», и предпочитало иметь собственную армию.

Столь очевидно демонстрируемая отстраненность казаков от антибольшевистских сил на данном этапе жизни Дона заставила Алексеева и Корнилова переименовать 26 декабря 1917 года все разрозненные добровольческие силы в Добровольческую армию, главой которой становился генерал Корнилов. Отличительным знаком новой армии стал так называемый «угол», составленный из трех цветов русского национального флага — бело-сине-красный, нашиваемый на кители и шинели.

На следующий день после приказа о переименовании боевых единиц в армию Алексеев постарался обнародовать цели, которые ставились им перед армией в целом и каждым ее офицером в частности. Первой и главной целью создания армии было создание организованной военной силы, которая могла бы противостоять приближающейся анархии и германско-большевистскому нашествию. В данном случае Алексеев пытался провести ясную аналогию со Смутным временем, когда силы русского ополчения противостояли врагам внутренним и внешним, поднявшись на защиту оскверненных святынь и утраченных собственных прав и свобод. Первой и непосредственной задачей, которая ставилась командованием Добровольческой армии, была защита населения и территорий от близящегося вооруженного вторжения большевиков на юг и юго-восток России. Вместе с этим сильная армия должна была помочь гражданам России в деле последующего государственного строительства, чтобы народ нашего государства посредством созыва Учредительного собрания определил будущие формы державного правления в своей стране. Волю, выраженную самыми широкими массами представителей России, должны были принять все классы, партии и отдельные личности. Этому новому державному образованию и будет призвана служить новая же армия, и все участвующие в ее образовании станут беспрекословно подчиняться новой законной власти, избранной Учредительным собранием.

Изложенные в обращении генерала Алексеева идеи были восторженно восприняты чинами Добровольческой армии, увидевшими в них отражение и собственных чаяний. А главное, что сквозило в каждой строке Алексеевского послания, — устремление новой армии служить стабилизации российской жизни и ее ориентированности на ясные державные цели. Новый, 1918 год был встречен большинством добровольцев в атмосфере радужных надежд на скорое обуздание большевистского монстра и поворот к лучшему в жизни всей страны. Всеобщим было ожидание скорого конца большевистской власти в столице и других русских городах, и общим был стремительный порыв приблизить торжество правого дела. Эйфория легкой победы над чернью и большевизмом была присуща в одинаковой степени юным кадетам и юнкерам, а также умудренным жизнью генералам.

На празднование Нового года в юнкерскую батарею пришел и Сергей Леонидович Марков. Он принял самое деятельное участие в сервировке стола наравне со смущенными молодыми артиллеристами и произнес вдохновенные тосты за гибнущую Россию и за ее здравствующего императора, а отдельно — за Добровольческую армию, чем и предложил закончить официальную часть новогоднего вечера. Как бы между прочим генерал добавил, что в данный тяжелый отрезок русской истории, русское государство еще недостойно иметь царя, но когда наступит мир, он не может представить себе Россию республикой. Марков не идеализировал положение добровольцев, пророчески заметив, что у следующего новогоднего стола, возможно, не будет многих из тех, кто сидит сегодня рядом, и потому не стоит желать ничего личного, а нужно искренне пожелать, чтобы здравствовало Отечество наше, ибо его благополучие — конечная цель каждого из присутствующих. Произнеся эти слова, Марков попрощался и поспешил к семье — жене и сыну, точно предчувствуя, что у него лично остается все меньше и меньше времени для простых человеческих радостей.

Юнкера задумались. Все сказанное генералом было верно по существу. Внутренне положение Дона было неопределенным, а власть — опереточной. Внешнее его положение было и того хуже — большевики объявили войну калединской «контрреволюции» и начали стягивать отряды Красной гвардии к донским границам, за которыми их ожидали подпольные боевые организации местных коммунистов, готовых в любой момент ударить в спину беспечной атаманской власти. Казачьи станицы безропотно переходили под власть просачивающихся мелких большевистских отрядов. Многие казаки добровольно потянулись в красную армию в надежде гарантировать неприкосновенность своего имущества и уклада жизни. В своей безграничной наивности они полагали, что большевистская власть вполне национальна и готова опереться на казачество, как опиралась на них некогда власть императорская в ходе строительства идеального демократического общества. Интернациональный, антироссийский смысл большевистской власти разглядели тогда лишь немногие подготовленные люди, ответом которых на проникновение большевизма явились организации партизанских отрядов Семилетова, Чернецова и сотника Грекова. Партизаны сами добывали себе оружие, потому что донское правительство отказалось вооружать их, испугавшись навлечь на себя гнев коммунистов.

Постепенно Дон окружался сплошной стеной красных заградительных отрядов, уничтожавших каждого, кто попытался уйти за его пределы или, напротив, пробраться за их стену. У Донской армии, рассредоточенной по трем городам — Ростову, Новочеркасску и Таганрогу, почти не было кавалерии для успешной маневренной войны; ее 3000 казаков и офицеров имели на вооружении всего два артиллерийских орудия, что было до смешного мало в условиях близящейся схватки, и все же молодость продолжала дарить надежды на победу. Юнкера, студенты, кадеты и учащиеся ремесленных училищ в новогоднюю ночь как никогда были преисполнены боевого духа и были уверены в победе. Молодые офицеры, отгоняя невеселые мысли, надеялись на стратегический талант генералов, ставших у руля добровольческого движения. Для них очевидны были грядущие трудности, но высказать свои сомнения не решался никто, ибо это граничило бы с малодушием и утратой офицерской чести. Немногочисленные пока генералы и командующий добровольческими силами Корнилов верили в Промысел Божий, а на практике в их богатом армейском опыте были припасены пара-тройка удачных тактических приемов, способных вырвать инициативу у противника, слабо подготовленного к войне с профессионалами.

Генералы верили в успех не менее других, совершенно не ожидая будущего массового предательства их бывшими товарищами по оружию — штаб-офицерами и генералами Генерального штаба, пошедшими в услужение к большевистской власти и сформировавшими ей целые армии по всем канонам русского военного искусства. Схватки с себе равными, по знаниям и военному таланту, не могли предположить не только Корнилов, Каледин и Боровский, но и тонкий мастер политической интриги Алексеев, и в этом оказался его основной просчет. Мотивы поступков бывших генералов и офицеров Императорской армии, перешедших на службу большевикам, были разнообразны, как и люди, их совершавшие, но несомненным было и общее заблуждение, свойственное большинству населения. За популистскими лозунгами о братстве и равенстве, о справедливом перераспределении земли и излишков собственности, за ничего не значащими обещаниями мира, стоял извечный и коварный враг России, в лице своих ближайших сподвижников задумавший ее погибель и порабощение народов, ее населявших. В столь изощренные замыслы большинству было трудно поверить. Их продолжал привлекать запретный плод вседозволенности, возможности выдвинуться в столь уникальный исторический период, возможно даже построить новую жизнь, лучшую и светлую.

Именно на этом идеализме просвещенного русского человека, называвшего себя «интеллигенцией» в дореволюционной России, и сыграли его противники, лицемерно предложившие ему разрушить архаичное, по их лживым утверждениям, миростроениедержавы. Один из офицеров-добровольцев говорил, обращаясь к подчиненным из своей роты: «Эта война — это общее русское горе и общее русское страдание. Как мы смеем считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовью к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклониться».

После новогодних праздников генерал Корнилов решил посетить Офицерский батальон, с тем чтобы напутствовать военнослужащих. Речь, обращенная к офицерам, была неожиданна по своей решимости, с какой произнес ее Главнокомандующий. «Вы скоро будете посланы в бой, — начал Корнилов — В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать!Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру на себя я. Но вы должны знать — за что я веду борьбу и во имя чего я призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ». В нескольких сказанных затем словах Корнилову удалось почти невозможное. Свидетель его речи вспоминал впоследствии: «Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственного и всеобъемлющего — за Россию!»