Закат

— Ненавижу умирать от таких ран.

***

Сгущаются сумерки. Золотоволосый, наскоро перевязанный мужчина показывает дорогу, две женщины и два юноши несут на плечах носилки с телом. Капает на землю еще горячая кровь, но заострившееся лицо и смертельная рана в груди не позволяют усомниться — человек на носилках мертв.

Его опускают на светлый мрамор алтаря, на котором раньше воскресал его враг, снимают окровавленную одежду. Проводник складывает руки на груди мертвеца, отворачивается, не в силах смотреть на следы от кандалов и шрамы на истощенном теле. Спрашивает тихо:

— Думаешь, он воскреснет?

— Не знаю, — одновременно пожимают плечами двое, воскресавшие иначе.

Добавляет юноша:

— Если захочет.

Хрипло смеется женщина.

— Я не хотела, но что это изменило? Он хотел вместо меня.

Вторая только поднимает взгляд смотрит на далекие, едва различимые в дымке горы. Щурится, когда последние лучи солнца отражаются от чего-то на середине склона, вспыхивают обжигающей искрой.

Когда в мире исчезает сказочное, идеальное добро и зло, кто остается?

========== Эпилоги ==========

Человек входит в неохраняемые ворота Цитадели. Пересекает двор, сплетения коридоров, добирается до тронного зала.

Здесь собрались почти все члены Ордена — галдят, обсуждая, как жить дальше. Но оборачиваясь к вошедшему, замолкают, пока в зале не повисает тишина, нарушаемая только его шагами. Рыцари смотрят недоверчиво, будто спрашивая — как ты смел вернуться? Ты, столько лет ведший нас, как оказалось — во тьму?

Человек, которого все они знали как сильного, жесткого, несгибаемого правителя, опускается на колени посреди зала.

— Я виноват перед вами. И перед всеми, кто из-за нас пострадал.

В этих словах звучит приглашение, и некоторые хотели бы его принять. Шагает вперед один, другой, готовые ударить, обвинить — да, это только твоя вина!

— А вы что, бессловесные животные? Мечи в чужих руках? — Сердитая женщина пересекает зал, вздергивает на ноги сына, который готов повторить судьбу своего отца. Обводит взглядом людей. — То, что вы делали, по чьему угодно приказу, это ваши ошибки. И ваша общая забота — как эту вину искупить. Вы все видели, даже тот, кто был Темным властелином, может сойти с пути зла.

Тот, чью жертву не приняли, смотрит на женщину усталыми, больными глазами. Но люди вокруг кивают, переглядываясь.

Они услышали. Они начинают понимать.

***

У раскиданных по поляне костров почти все спят, только у одного, последнего, рассказывает свою историю медноволосая девушка.

— …и он прыгнул со мной на соседнюю крышу! — в тонком голосе звучит восхищение. Рядом с огнем дремлет старик, сидящая напротив гадалка молча кивает, прося продолжать, но девушка вдруг вскидывается испуганным зверьком. Из темноты за освещенным кругом выступает юноша. Любой бы сразу увидел, что он безоружен и едва держится на ногах от усталости, но девушка бледнеет, как полотно.

Гадалка, однако, зовет:

— Присаживайся к огню, незнакомец.

Он садится, почти падает. Медленно подтягивает к груди ноги, обвивает худыми руками. Гадалка подает ему кружку горячего отвара, улыбается:

— Карты сказали мне, что ты добрый малый.

— Я? — он обхватывает кружку обеими руками, не замечая, как она жжет ладони. — Нет. Я слуга тьмы. Мы все.

И вдруг начинает плакать, не меняясь в лице, только слезы срываются с ресниц одна за другой, как по весне капель с крыш. Вздыхает гадалка, привлекает бывшего рыцаря к широкой груди, манит девушку. Когда та нерешительно подвигается ближе, так же сгребает ее в охапку.

— Глупые вы все. Светлые, темные… Отвар вот лучше выпей. И оставайся. Вам обоим так полегче будет — потом, когда привыкните.

Умолкает.

Рано еще говорить “когда простите”.

***

— Сестричка!

Женщина с плотно уложенной вокруг головы косой упускает ведро в реку. Ловить его некому — хозяйка замерла, как громом пораженная, а наезднице остановившейся на лесной тропе лошади лезть в воду в полном доспехе не с руки.

— Фу ты ну ты! Прямо при параде, — обходит крестьянка спешившуюся сестру. Протягивает руку, отводит старательно зачесанные на лицо волосы. — И из-за этой паршивой царапины ты столько лет домой не показывалась? Ой дура…

Та только смеется, встряхивает головой на лошадиный манер, высвобождая длинную челку.

— Дура, кто ж спорит. У вас тут как, все в порядке?

— Конечно, что нам в лесу-то сделается. Только новости добираются через пень-колоду: Светозар ведь с Дичкой сразу вернулись, сами почти ничего не знали. А с ярмарки теперь такие удивительные сплетни доходят, что аж не верится. Или у вас правда магистр в паломничество ушел, а вместо него орденом руководит какая-то светлая матушка Заря?

— Правда, правда. И не какая-то, а здешняя, Залесинская. Ты ее, кажется, даже видела однажды, когда эти липовые погорельцы к вам пришли.

— А, помню! Рыженькая такая, маленькая, все одно бельчонок. Только имя забыла…

— Вот и не вспоминай, — фыркает сестра. — Она за него, особенно за полное, может и в зубы дать. Потому и нареклась Зарей. Последняя из всех имя сменила и запретила впредь так над людьми издеваться. Так и сказала, представляешь? Мол, все ваши Солнцы и Светы в голове путаются!

— Но ты-то все одно Светана.

— Я-то да, хотя в Ордене иначе звали…

Сестры болтают, одна боясь спрашивать о самом главном, другая так же суеверно помалкивая. Уходят от реки, держась за руки, следом бредет лошадь. Покачивается в прибрежных камышах ведро.

В Зорьки пришли новости. В Залесье они придут через пару дней.

***

Молодо выглядящий мужчина сидит на берегу ручья, опоясывающего светлую рощу. Улыбается запыхавшимся прихожанам:

— Здравствуйте, добрые люди.

Встает, отряхивая штаны. Привычно начинает говорить, напевно и плавно. О свете, который, как очаг, дает тепло. О тьме, которая является его отражением. О добрых делах, на которые способен каждый.

Замечает, как жадно косится на другой берег ручья совсем маленькая девчушка, вздыхает про себя. Опять завтра ловить эту мелюзгу по всей роще. Глупость все-таки получилась, со светлым местом. Тогда, конечно, хотелось каждый шаг своего господина увековечить, а теперь иногда почти стыдно. Правда ведь как собачка бегал. Так было надо и так было правильно, но только теперь начинаешь понимать, как это выглядело со стороны. Повзрослел, видимо, на шестом десятке лет. Или седьмом?.. А, неважно.

— Помните — каждом из нас живет свет, и в каждом из нас живет тьма. Не отвергайте их, смело заглядывайте внутрь себя, признавайте свои ошибки. Он смог это сделать. Значит, сможете и вы.

Люди кланяются, старик со слезящимися глазами вглядывается в сплетение ветвей. Вскрикивает какая-то восторженная девушка:

— Я вижу Его, вижу!

Проповедник только качает головой. С некоторых пор он перестал оборачиваться на такие вопли.

А ведь вначале каждый раз вздрагивал.

***