Заклятие короля-колдуна

– Я имел в виду не ночные сновидения, – поправил дроу. – Ночью сны и впрямь видят все.

Даже у эльфов в их дремлении бывает что-то похожее на ваши сны. Нет, я говорил о тех, кто грезит при свете дня.

Энтрери поглядел на него с интересом.

– Ночные сновидцы меня не очень увлекают, – продолжал Джарлакс. – Говорят, с помощью ночных снов человек избавляется от дневных тревог или же отправляется в волшебный полет без всякой цели. Те, кто грезит только по ночам, – приземленные.

– Какие?

– Средние, обычные. И они не интересуют меня, поскольку им некуда взлететь. Но те, кто грезит при свете солнца… с теми хлопотно, дружище.

– Разве ты не входишь в их число?

– Если бы я не признавал неугомонности своей натуры, кто-нибудь мне поверил бы?

– Только не я.

– Вот ты и ответил.

Дроу помолчал, глядя на горизонт, за который медленно садилось солнце. Энтрери смотрел туда же.

– Я знаю еще кое-что о дневных мечтателях, – проговорил, наконец, Джарлакс.

– Сгораю от желания узнать, – без всякого интереса отозвался убийца.

– Только тех, кто грезит днем, можно назвать живыми в подлинном смысле слова. – Он через плечо посмотрел на Энтрери и встретился с ним взглядом. – Поскольку лишь они видят в жизни какую-то цель и всеми способами стремятся взлететь над обычным существованием.

Энтрери слушал, не шелохнувшись.

– Ты тоже грезишь при свете дня, – уверенно закончил Джарлакс. – Но только в тех редких случаях, когда твоя приверженность – чему, кстати, я никак понять не могу – ослабевает и ты вырываешься из тисков железной дисциплины.

– Может, подчинение жесточайшей дисциплине – и есть моя мечта?

– Нет, – ни мгновения не задумываясь, ответил дроу. – Самоконтроль – это не порождение воображения, друг мой, это, наоборот, боязнь прихотей воображения.

– Так что же, способность грезить и наличие воображения для тебя одно и то же?

– Само собой! Грезы рождаются в глубине сердца и просачиваются наружу через заслоны здравого смысла. Без сердца…

– Остается лишь самоконтроль? – договорил за него товарищ.

– И только-то. О таком выборе можно лишь сожалеть.

– Не нужна мне твоя жалость, Джарлакс!

– Мечтатели, конечно же, стремятся овладеть всем, что видят.

– И я тоже.

– Нет, ты стараешься владеть собой, и больше ничем, а все потому, что боишься мечтать. Ты все время душишь голос сердца.

Энтрери глядел на него хмуро и сердито.

– Я не критикую, это всего лишь наблюдение, – сказал Джарлакс, поднимаясь и отряхивая штаны. – Или предположение. Ты настолько преуспел в самоконтроле, что мог бы достичь и чего-то более значительного, чем слава неумолимого убийцы.

– Почему ты думаешь, что мне нужно что-то еще?

– Я знаю, что тебе нужно больше, чем есть, как и любому человеку, – промолвил Джарлакс и стал спускаться по скале. – Ответ на вопрос, как жить, а не просто существовать, – в твоем сердце, Артемис Энтрери, если только ты удосужишься туда заглянуть.

Он помолчал, глядя на Энтрери, вперившего в него тяжелый взор, а потом бросил ему флейту, точную копию той, что лежала на коленях убийцы.

– Вот тебе настоящая, – сказал Джарлакс. – Это ее несколько веков назад сотворил Идалия, а Ильнезара подарила тебе.

Джарлакс знал, что Идалия вложил в инструмент способность открывать человеческие сердца, но ни словом не обмолвился об этом убийце, а всего лишь повернулся и пошел прочь.

Оставшись один, Энтрери некоторое время переводил взгляд с одной флейты на другую. То, что Джарлакс стащил такую ценную вещь и сделал точную копию, его не удивляло. Хотя нет, не точную, тут же мысленно поправил он себя. Звук у подделки был пустой, хотя внешне оба инструмента ничем не отличались. В чем же разница? Может, в том, что в подлинную мастер вложил частицу своей души?

Вертя флейту в руках и проводя пальцами по гладкому дереву, Энтрери чувствовал скрытую в этой хрупкой вещи силу. Он взял в другую руку поддельный инструмент, поднял оба и закрыл глаза, пытаясь на ощупь определить настоящий. Ему это не удалось.

Лишь когда он извлек первую ноту, сомнений не осталось: звучание подлинной флейты захватило его без остатка, увлекая в какой-то другой мир.

– Мудрый совет, – неожиданно услышал Джарлакс чей-то голос, когда зашагал по тропинке вниз.

Нисколько не удивившись, дроу в знак приветствия коснулся полей широченной шляпы и спросил Мариабронна:

– Ты что же, подслушивал чужой разговор?

– Каюсь, виноват, – пожал плечами следопыт. – Я проходил мимо, когда услыхал твой голос. Я думал идти себе дальше, но твои слова меня заинтересовали. Видишь ли, я когда-то уже слышал нечто подобное, но тогда я был молод и только готовился вступить в большой мир.

– А тот, кто тебе это сказал, случайно не предупредил, как опасно иногда подслушивать?

Мариабронн едва не рассмеялся, но сделал вид, что закашлялся.

– А ты занятный, темный эльф. Ты не похож ни на кого из тех, кого я знаю, внешне, по крайней мере. Интересно, ты один такой особенный или нет?

– Ты хочешь сказать, особенный среди низших рас, вроде людей.

На сей раз Мариабронн рассмеялся в голос.

– Я знаю о случае с Коленоломами, – сказал он.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Ладно врать-то, – уверенно сказал следопыт. – Довольно умно было вызвать волка и оставить немного ушей, чтобы Хобарт вас не заподозрил, а себе забрать остальные, в надежде побыстрее прославиться.

– Пустые домыслы.

– Это не домыслы, Джарлакс, а вычисления. Не так уж трудно было все сопоставить.

– И поэтому ты следишь за каждым моим шагом, – полувопросительно сказал дроу.

– Не только я, – чуть поклонившись, согласился Мариабронн.

Лишь благодаря большому усилию воли паника, на мгновение овладевшая темным эльфом, не отразилась на его лице.

– Нам известно, что ты сделал, но не волнуйся, никто не собирается расправляться с тобой за это мелкое мошенничество. Учитывая, какой дурной славой пользуется твой народ, тебе просто необходимо было совершить нечто такое, что быстро завоевало бы тебе уважение, и ты это сделал. За желание стать в обществе равным среди равных, я не упрекну никого: ни человека, ни дроу.