Заклятые враги

Она не выбирала эту силу.

Сила сама выбрала их.

Рано или поздно они разорвутся на мелкие кусочки в этом жутком одиночестве. Тэллавар возродится в новом мирке и просуществует в нём столько, сколько ему отведёт океан. Его ограниченная вечность будет наводнена детским смехом и мягкими касаниями возлюбленной.

Если он сумеет её найти.

Но обречь на вечность в одиночестве, на вечность среди океана, когда магия бушует в крови…

Они не могут вернуться. Они — часть этого. Они и так дома. Навеки вместе, навеки одни, навеки.

Тэллавар получил силу. Его сила — это бессмертие. Бессмертие его будущей долгой, счастливой жизни, его детей и внуков, тех, кого он породит на этот свет.

Дарнаэл хотел только быть рядом с нею.

Вместе. Вечно.

Здесь.

Среди бескрайнего океана, где любить — преступление, где ненависть — суть волшебства. Среди безмерной пустоты, когда шаг вправо, шаг влево — чужие грехи и души, души, души. В мире, где нет постоянства, где будут только они, в вечном плену.

Магический источник сделал свой выбор. Ему надо было вылить свою боль. Отдать ненависть. Просыпать ненавистное, кошмарное волшебство. Волшебство без границ. И Дарнаэл знал, что никто этого не заслуживает. Даже Тэллавар, что так мечтает оказаться на их месте. Даже самое отвратительное существо на свете.

Они могут быть здесь. Вдвоём. Но это миф, а не реальность. Это мир осколков, мир, в котором никогда нельзя быть счастливым.

Мир боли.

Мир, в котором нет места для любви.

Самое страшное, что могла придумать для них реальность, вылилось здесь, в пустоте иллюзий и чужих грехов.

Старая реальность рассыпалась по кусочкам. Ей остался день, два, вечность. Последняя песчинка находилась на полпути.

— Ну же, — Дарнаэл поднял взгляд на Тэллавара. Он должен быть счастлив. Должен радоваться. Должен понимать, что хаос миновал его. Пощадил за неизвестные заслуги.

Но в его глазах было только одно.

***

Догорала вечность. Ещё одна минута, ещё одна секунда, и им будет некуда возвращаться. Не останется острова эльфов посреди океана, не останется старых убеждений и глупых, странных законов. Только бесконечные души. Хаос слепит новые тела, впихнёт в них старую ненависть и вытолкнет на клочок земли. Неважно, зачем. Неважно, что в том нет смысла.

Тэллавар может жить всюду. Они не могут остаться нигде.

Падала последняя песчинка.

— Иди, — равнодушно, холодно, будто бы изо льда, прошептала Эрри. Эрри, которая мечтала стать матерью. Бабушкой. Прожить долгую счастливую жизнь в кругу семьи.

Ненависть плескалась на кончиках пальцев. Магия. Война. Боль. Им прожить миллионы и миллионы лет, сойти с ума в этой клетке с безмерными просторами, возле ненавистной карты, что сребристыми водами касается пальцев.

Никогда не выпить воды. Не улыбнуться солнцу. Не коснуться друг друга.

Это фантомы. Они держались за руки, потому что привыкли к этому, потому что Эрри знала, как её ладонь ложилась в его. Но они всё равно не были живыми. Два давно уже погибших человека, две жертвы бесконечности.

Два сосуда с магией, призванных быть тут до тех пор, пока по дикому стечению обстоятельств в этом мире не появится новая подходящая кандидатура.

День. Год. Тысячелетие. Вечность.

Даты не имели для них особого значения. Тут не было времени. Они могли вечность наблюдать за тем, как падала одна маленькая, хрупкая песчинка. Последние секунды жизни, в которой они могли ещё что-то менять. Последние минуты, пока существовала их любовь.

Они все — без исключения, — знали, что будет, когда она упадёт.

Тэллавар вступит на новый круг своей жизни. Забудет свою бесконечность. Забудет о том, что происходило тут. Растворится в прошлом и будущем, для того, чтобы без единой тени страха пройти по новой линии жизни и подарить новую ненависть. Чем больше, тем лучше. Хаос отпускал его, потому что знал, что там от него будет больше толку.

А они потеряют свою любовь. Она почти выгорела, почти растворилась; то, для чего они выбирали вечность вместе, рассыплется на мелкие кусочки, на песчинки новых песочных часов.

Они не будут счастливы. Они никогда не будут думать о том, что могли бы получить нормальную, полноценную жизнь.

И всё же, этой магии было слишком много. Слишком много для того, чтобы смотреть на огромную морскую гладь спокойно, без раздражения.

За мгновение до того, как упала песчинка, как они с Эрри потеряли способность что-либо чувствовать, пальцы скользнули по поверхности стекла.

Песочные часы разлетелись среди моря.

***

Крик Тэллавара всё ещё эхом отражался от их сознаний.

Пальцы Эрри вновь были тёплыми, как и прежде. И стеклянные песочные часы изрезали и её, и его ладони.

Песок всё ещё был в их руках. Достаточно только отпустить пальцы друг друга и забыть о вечности. Позволить крови стечь вниз, в воды бессмертного океана, над вечным островом, которого для них больше никогда не будет.

Но каждый делает свой выбор.

Голос Тэллавара эхом отражался в ушах. Он хотел новый мир. Не для счастья. Просто хаос знал, где будет больше боли. Где будет больше ненависти до той поры, пока он не насытится вновь. Где никогда не будет гармонии.

Когда Тэллавар сойдёт на землю, что он сделает первым? Кем себя провозгласит? Зачем он будет рождён?

Как только он ступит на твёрдую поверхность и вдохнёт новый воздух, Тэллавар назовёт себя божеством. Творцом. Он разрушит то, что никогда не строил, и будет счастлив — или всё так же преисполнен боли и зависти. Всегда найдётся то, чего он будет жаждать слишком сильно. И всегда он будет наталкиваться на преграды, которые нельзя будет преодолеть.

А они реальны только для старого мира. Мира, в котором и Тэллавар никогда не будет вечен. Мир, в котором вот-вот растворятся сотни и тысячи законсервированных, вмёрзших в невидимые скалы душ. Мир, в котором магия предопределяет жизнь.

Магия бесконечна. Магия без границ.

Настоящая магия, у которой никогда не будет ограничений, пополняется только чужой болью. Кровью. Ненавистью. Всё остальное — фикция. Дар небес. Осколок чего-то такого же естественного, как и природа.

Но кто знает, когда в мире появится кто-то, способный выдержать всю мощь бесконечной, болезненной тьмы. Кто сможет пронести это в себе в смертной оболочке.

И уж точно не на маленьком, похожем на жалкий огрызок земли, островке, где только и умеют, что учить новой жизни.