Закниженная пустошь

Кладу руку ему (себе) на плечо, кк много мне нужно ему сказать, что теперь у нас (у него, у меня) все будет хорошо, и не будет войны, потому что она осталась где-то там, бесконечно далеко, я ему (себе) куплю компьютер, будем сайты верстать, буджем еще делать что-нибудь такое, чего в те времена не было, или невозможно было из-за войны, что-то такое, про что сейчас говорят, дурью маяться, что-то такое…

– …раненные есть?

– А?

– Есть, говорю…

…человек не договаривает, откуда он взялся, этот человек, целехонький, здоровехонький, в скафандре, нет, это не скафандр, это медицинское что-то, он наклоняется, а-а-а, нет, не надо, не трогай, не трогай, б-больно, чер-р-рт, что такое, какие, на хрен, протезы… человек в белом выпрямляется, хочет уйти, я понимаю, что он сейчас уйдет, совсем уйдет, и не видать мне протезов, как своих ушей, стойте-стойте-стойте… врач (я уже понимаю, что это врач) уходит.

Чер-р-р-рт…

– Он вернется.

– А?

Смотрю на еще одного, вот опять, откуда он взялся, в строгом костюме, тоже целе… нет, не целехонький, руки выше локтя нет, и перевязана, – он идет к нам, бормочет что-то утешительное, ну парни, ну вы перевязаны уже, не помрете, молодцом держитесь, а там, может, люди вообще кровью истекают… ой, водичка у вас есть, хорошо-то как, когда водичка, да что вы на меня так смотрите, на всех, что ли, не хватит? И вообще, ползти можете или как? Давайте-ка потихонечку, поползли, ручки-то у вас целехонькие, перевязки там делать будете, если что…

Ползем. У меня, который моложе, начинает подкравливать левая нога, человек в костюме тут же одергивает меня, тпру, парень, стой, тут лежи, и ногу вот так, повыше, и все хорошо будет… а с тобой пошли, давай, там, может, кто еще жив…

– …никого там нет.

Это снова тот, в белом, возвращается откуда-то ниоткуда, качает головой, обреченно, растерянно:

– Там никого нет…

Хочет добавить что-то, мучительно сглатывает.

– …там одни трупы… головы одни… отрубленные… один человек пополам разрублен, жуть такая…

– Сколько нас тут? – спрашивает человек в костюме.

– Шестеро, получается… мы с вами, вот парень, с ним мужик, – показывает на меня и меня, – и там еще муж и жена…

Из ниоткуда появляются мужчина и женщина, волокут блюдо с жареной курицей, еще что-то съестное, говорят наперебой, а как хорошо, а мы там целый стол нашли, а там еда, а мы курицу забрали, а там тут же новая появилась, а здорово так, только воды там нет…

Спохватываюсь, хочу сказать, что есть вода, есть, вот же – слова застревают у меня в горле.

Это сон, говорю я себе.

Это сон.

Бредовый, безумный сон.

Слишком хорошо я знаю эту семейную пару, мужчину и женщину в старомодной одежде, они еще улыбаются, они наперебой расхваливают курицу, и еще там что-то, они еще не видят меня (нас)…

…а теперь видят. Нас. Обоих. На меня старого они не обращают внимания, меня старого они не знают, а вот меня молодого узнали сразу, и я их узнал…

Я молодой бледнеет, проступают на щеках синие вены.

– Вы… вы…

Женщина срывается на крик, показывает на молодого меня:

– Это он… это он нас убил!

Человек в костюме вздрагивает, как от удара, поворачивается к мужчине:

– Ваша жена, что…

– …он нас убил, – повторяет муж, – он…

Хватаюсь за соломинку, пытаюсь хоть как-то спасти ситуацию:

– Слушайте, ничего, что вы живые? Если бы он вас убил, как бы вы живые тут ходили? Вот вы откуда сейчас?

– С хутора нашего…

– И что? И он к вам пришел на хутор и вас убил?

– Ну не, это уже потом было…

– Когда было?

– Когда война была…

Не отступаю:

– А когда война была?

Женщина хмурится:

– Да… через пару лет…

Стараюсь говорить как можно спокойнее:

– Женщина, вы хоть сами понимаете, что сейчас говорите? Вот вы говорите, что через пару лет война будет, и он к вам на хутор придет, и убьет вас, вы хоть думаете, как это все может быть, вы что, будущее видите?

– Ну… получается… видим…

Не отступаю:

– Ну откуда вы это можете знать, вы сами-то подумайте? Приснилось вам что-то, привиделось, напугались чего-то… вы же живые ходите, как вы можете быть убитые?

Муж и жена успокаиваются, как-то удивительно быстро успокаиваются, начинают наперебой рассказывать, а мы там пляж нашли, там пальмы, там море, там здорово так, а пойдемте все туда, а там еще машина на берегу стоит непонятно чья…

– …а ведь вы им наврали… – говорит врач.

Я даже не вздрагиваю. Я уже догадывался, что он скажет это рано или поздно.

– Вы им наврали… это вы их убили… то есть, не вы – вы, а тот вы…

Киваю.

– Убил.

Называю год.

Врач еще раз придирчиво оглядывает мои протезы, недовольно качает головой, так и не понимаю, что это значит, получились, не получились – добавляет:

– Полвека назад, значит…

Меня передергивает.

– Ну что вы, всего тридцать лет прошло, а вы мне про полвека…

– Какие тридцать лет, сейчас же…

Он называет год. Я не верю, я не согласен, сейчас на двадцать лет раньше, хотя… хотя как я могу спорить…

– Встаньте… попробуйте…

Встаю. Пробую.

– Ч-чер-р-рт, б-больно…

– Будет больно. Надо терпеть… давайте… еще шаг… еще…

Смотрю на врача, хочу спросить, что там дальше, там, где он живет, вернее, там, когда он живет. Что-то вертится на языке, что-то нужно придумать, ничего не придумывается, слишком много вопросов, и все не о том…

– …какую-то экспедицию на Марс собирают… – кивает врач.

– Вы…

– …да я уже понял, про что вы спросить хотите…

– Ну а… еще…

– Что еще? Котировки валют, цены на нефть? Они вам что-нибудь скажут?

Смеюсь. Уже понимаю, что – ничего.

– …а вы из какого года? – спрашивает меня человек в костюме.

Называю две даты.

– В смысле?

– Ну… вот так…

– Вы что… из двух лет сразу?

– Ну да… я и я…

– Слушайте, вы хороши бред-то нести… ъотя… стойте-стойте, этот парень, это вы…

…в молодости.

– А-а-а, то-то я смотрю, лица похожие, ну вот мне сразу так показалось… итак, значит, шесть человек, пять дат…

Не выдерживаю:

– А вы какого года?