Закниженная пустошь
Шрифт:
– В смысле?
– Вы не родились.
– То есть?
– Ну, чтобы человек родился, надо, чтобы его родители встретились, верно я говорю?
– Верно.
– Ну вот, а ваши родители и не встречались никогда…
– П-почему?
– Потому что их самих не существовало, вот, посмотрите…
– А их-то почему не…
– …потому что их родители не встретились, что ж тут непонятного?
– А им что помешало встретиться?
– Так все то же самое…
– И до какого колена, хотел бы я знать? – он все ещё усмехается, он все ещё не понимает, чем для него это всё кончится…
– Так ни до какого… вашей истории не было, понимаете?
Человек в форме поворачивается ко мне. Торжествующе:
– Вот мы его и накрыли… спасибо вам огромное…
Бормочу что-то вроде рад стараться, чувствую, что краснею.
– Ну… как договаривались, расплатимся с вами с лихвой…
Спохватываюсь:
– А… а можно попросить?
– Что такое?
– А… а можно мне этого?
– Какого этого?
– Ну… этого этого… у вас же вроде такие вот ошибки реальности…
– …стирают.
– Ну, или в рабство отдают… – говорю торжествующе, уж что-что, а законы я знаю.
– Верно говорите.
– Ну вот. А можно мне…
– Да забирайте…
Ошейник щелкает на бывшем туристе, вывожу пленного, стараюсь не встречаться ни с кем взглядами.
– …вот здесь вот крепостная стена идет… а дальше ворота… пойдем… вот мы через них проходим, дальше домик такой кривой, с одной стороны повыше, с другой пониже, а вот тут арка, а за ней внутренний дворик с фонариком наверху…
Он смотрит, вернее, делает вид, что смотрит – все еще не могу поверить, что он ничего этого не видит.
Нам еще многое предстоит рассказать друг другу, я должен ему в красках расписать все эти города, а он еще расскажет мне, где его дом, которого нет, и его родные, которых нет, и его судьба, которой нет…
Мы еще найдем все это.
Обязательно.
Абажуть
Однажды вечером я пошел выгуливать свою настольную лампу…
…впрочем, большинство моих историй начинаются именно так – однажды я пошел выгуливать свою настольную лампу. Беру её в руку, спускаюсь по лестнице, как всегда. Лампа тускло освещает кусочек улицы, тени от лампы бегут по стенам домов, все чинно, все тихо-мирно, все хорошо.
И тут-то начинается.
– Совсем охренели, с лампами выходить!
Это какая-то дама в страусовом боа.
– Почему не в клетке?
Это какой-то господин с сюртуком, именно, что не в сюртуке, а с сюртуком, тоже, видно, несет выгуливать.
Терпеливо объясняю, что лампу не положено держать в клетке, это же лампа, а не птица какая-нибудь, – господин вспыхивает:
– Я астроном, я лучше знаю!
Какая связь между астрономом и лампами, даже не спрашивайте.
– Берта! Китти! Осторожнее! Сюда! Лампа! Лампа!
Приподнимаю лампу, думаю, что мамочка зовет детей посмотреть на лампу – как бы не так, хватает дочек за руки, тащит прочь в темноту ночи, боится, ну, правильно, лампа же ужас, какая страшная…
– Да она тут сожжет все, куда полиция смотрит!
Это какая-то необъятная тётка в павлиньих перьях. Присматриваюсь, понимаю, что перья у неё не павлиньи, а её собственные, они из неё растут.
– Почему они говорят, что я все сожгу? – спрашивает лампа, – я же электрическая!
– Ну, знаешь… – пытаюсь объяснить, не могу, – просто… есть люди, которые не любят лампы.
– Удивительно, – говорит лампа, – как же можно не любить лампы? Они же светят!
– Ну… может, людям не нравится,
когда светят…Иду дальше, стараюсь свернуть туда, где поменьше людей, где никто не увидит нас с лампой. Мерцают деревья в темноте ночи, подсвеченные лампой, любуюсь переплетением ветвей. Кто-то спешит ко мне по дорожке, вот ведь черт, только хорошей драки мне сейчас не хватало…
– Позвольте… позвольте!
Взъерошенный парень наклоняется над лампой, подносит под абажур раскрытую тетрадь в толстом переплете, торопливо записывает. Мы с лампой ждем – терпеливо, трепетно, мы понимаем – здесь создается искусство, что-то новое, стихотворение какое-нибудь, нет, не стихотворение, – ноты, ноты, ноты, – мелодия…
– Спасибо! Спасибо! – он убегает в темноту ночи, я даже не успеваю ответить – не за что.
Иду дальше, и что вы думаете. Нет, я уже знаю, что если я пойду выгуливать свою судьбу, что-нибудь с нами обязательно да и случится, оно всегда что-нибудь да и случается. Но такого даже я не ожидал, даром, что на что только не насмотрелся. Бросается ко мне прилично одетая дама, хватает мою судьбу за поводок:
– Дайте… дайте мне! Срочно! Немедленно!
Вежливенько стараюсь объяснить, что это вообще-то моя судьба, и никому отдавать её не собираюсь. Мои возражения повисают в воздухе, понимаю, что крыть нечем, только разве что матом. А дамочка не унимается, прямо-таки в истерике бьется.
– Дайте! Дайте! Да как вам не стыдно, да у вас все есть, дом в три этажа, и гонорары бешеные получаете, и весь мир объездили, а я тут, как дура, пурхаюсь, вчера вон брошку сперли!
Терпеливо пытаюсь объяснить, что это никак не я спер её брошку, и уж никак не виноват – объяснения не прокатывают, дама рвет у меня из рук поводок. Что-то щелкает внутри, выпускаю поводок, киваю – пожалуйста, пожалуйста, да без проблем.
Судьба набрасывается на дамочку всей своей тяжестью, – смерть любимого дедушки, после которого мне остался дом, гибель невесты, тяжелая болезнь, во время которой понял, что надо что-то делать, что-то оставить после себя на земле, потом – стихи, стихи, стихи, странные, причудливые, ни о чем, слава, которую язык не поворачивается назвать славой, полнейшая неопределенность того, что будет дальше…
Дамочка отскакивает с визгом, проклинает меня на чем свет стоит, ну мужчина, ну предупреждать же надо, вообще нельзя такие судьбы выпускать, она кому-нибудь всю жизнь искалечит!
Хочу ответить – так не трогайте её, вот и не искалечит – не отвечаю, уже предчувствую очередной поток брани, у вас забыла спросить, что мне делать, чего не делать…
Идем с судьбой дальше, судьба ищет какие-то вехи, вехи, вехи, я так чувствую – нащупывает свой путь в пустоте…
А, ну да.
Без этого-то ни одна прогулка не обходится.
Шагаем мимо набережной, придерживаю Цзинь, проверяю намордник. На набережной стоят трое, уже замечаю перед каждым империю на поводке, у крайнего – без поводка, какой-то улун, улун, лунное что-то, что ли…
Осторожно спрашиваю, как всегда спрашиваю:
– Вечер добрый. Они у вас мирные?
– Что вы, мирные, мирные, – отмахивается хозяин.
Проходим мимо – и случается то, что должно случиться, этот-то Монгол-Улун с ревом и лязгом оружия обрушивается на мою Цзинь, и начинается – грохот, звон клинков, кровища рекой, тут же в бой бросается еще одна империя, с парусами фрегатов, с грохотом пушек, – щелкаю хлыстом, разгоняю, растаскиваю, бью хлыстом, кто-то визжит – не смейте трогать мою империю, кого-то огреваю хлыстом…