Заколдованный замок (сборник)

Быть погребенным заживо — несомненно, одна из ужаснейших пыток, когда-либо выпадавших на долю смертного. Ни один разумный человек не станет отрицать, что это случается, и случается часто. Границы, отделяющие жизнь от смерти, смутны и неопределенны. Кто уверенно скажет, где кончается одна и начинается другая? Мы знаем, что при некоторых болезненных состояниях совершенно прекращаются все внешние жизненные функции, хотя на самом деле это прекращение — лишь временная приостановка, недолгая пауза в работе сложнейшего и во многом непонятного механизма человеческого тела. Проходит известный срок, и какой-то таинственный сигнал снова пускает в ход волшебные рычаги и магические колеса. Серебряная нить жизни не порвана, золотой кубок бытия не разбит окончательно. Но где же пребывала душа на протяжении всего этого времени?

Априори мы знаем, что одни и те же причины ведут к одинаковым следствиям, значит, временное прекращение жизненных функций должно в отдельных случаях приводить к погребению заживо. Но, независимо от этих отвлеченных соображений, прямые свидетельства медиков да и обычный опыт показывают, что такие погребения случались сравнительно часто. Я мог бы при необходимости привести десятки вполне достоверных примеров. Одно весьма примечательное событие такого рода, обстоятельства которого, возможно, еще свежи в памяти некоторых моих читателей, случилось не так давно в Балтиморе и произвело сильное и угнетающее впечатление на широкую публику. Жена одного из самых уважаемых горожан — известного адвоката и члена Конгресса — внезапно заболела какой-то странной болезнью, поставившей в тупик ее врачей. После продолжительных и тяжких страданий она умерла или была признана умершей. Никому в голову не пришло, да и не могло прийти, что на самом деле она жива. Все признаки смерти были налицо. Черты лица заострились и осунулись. Губы побелели, как мрамор, глаза угасли, пульс остановился. Тело стало быстро коченеть и в течение трех дней, прошедших до момента погребения, затвердело, как камень. Ввиду быстрого начала того, что показалось врачам разложением, похороны были произведены весьма поспешно.

Гроб с телом усопшей поместили в семейный склеп, который в течение последующих трех лет ни разу не открывали. По истечении этого времени склеп открыли, чтобы установить там саркофаг. Но, увы, чудовищное потрясение ожидало мужа, который сам же и отпер дверь усыпальницы, отворявшуюся наружу. Едва он распахнул ее, как нечто в белом тряпье с костяным стуком рухнуло ему на грудь. То был скелет его жены в еще не истлевшем саване!

Дальнейшее исследование обстоятельств показало, что она очнулась через двое-трое суток после погребения и металась в гробу, пока тот не сдвинулся с места и не упал с возвышения на пол, расколовшись при этом. Теперь она могла выбраться оттуда. Масляная лампа, случайно забытая в склепе, оказалась совершенно пустой, впрочем, вполне возможно, что масло просто высохло. На верхней ступени лестницы, у входа в склеп, валялся увесистый обломок гроба: по-видимому, женщина стучала им в железную дверь, пытаясь привлечь чье-нибудь внимание. Здесь же, истощив все силы, она потеряла сознание, а может быть, и окончательно умерла от ужаса. При падении ее тело зацепилось саваном за торчавшую из двери скобу и осталось в таком положении, пока не истлело.

В 1810 году случай погребения заживо имел место во Франции, причем при обстоятельствах, которые красноречиво свидетельствуют, что правда порой бывает куда удивительнее любых досужих вымыслов. Героиня этого происшествия — мадемуазель Викторин Лафуркад, молодая девушка из знатной семьи, богатая и красивая. Среди ее многочисленных поклонников был некто Жюльен Боссюэ, бедный парижский литератор и журналист. Благодаря своим талантам и иным достоинствам месье Жюльен завоевал благосклонность красавицы, но аристократическая гордость вынудила ее отклонить предложение Боссюэ и выйти за некоего Ренеля, банкира и довольно известного дипломата. Однако после свадьбы этот господин стал пренебрегать молодой супругой, поговаривают, что не обошлось и без рукоприкладства. Прожив с ним несколько полных горечи лет, она умерла — по крайней мере, впала в состояние, совершенно ничем не отличавшееся от смерти. Ее похоронили не в склепе, а в обыкновенной могиле на деревенском кладбище вблизи того поместья, где она родилась. Истерзанный отчаянием и по-прежнему верный своей единственной любви, Боссюэ приехал из Парижа в эту глухую провинцию с романтическим, но весьма странным намерением: вскрыть могилу и взять на память роскошные косы красавицы. Ночью он отправился на кладбище, разрыл могилу, открыл гроб и уже собирался отрезать волосы возлюбленной, как вдруг, леденея от ужаса, заметил, что ее глаза открыты.

Оказалось, что Викторин похоронили заживо. Ее жизненные силы не совсем иссякли, и прикосновения любимого пробудили ее от летаргии, которую все приняли за смерть. Жюльен отнес женщину в деревенскую гостиницу, где снял комнату, и с помощью сильных укрепляющих средств (он обладал некоторыми познаниями в медицине) окончательно привел ее в чувство. Она тут же узнала своего избавителя и оставалась с ним до полного выздоровления. Женское сердце не камень, и этот последний урок любви и преданности смягчил его. Викторин отдала свое сердце Боссюэ, не вернулась к супругу и, скрыв от него свое чудесное «воскресение», бежала с возлюбленным в Америку. Через двадцать лет они вернулись во Францию в надежде, что время изменило ее внешность и ни друзья, ни близкие ее не узнают. Однако это оказалось ошибкой: при первой же встрече господин Ренель узнал жену и потребовал, чтобы она к нему вернулась. Она ответила категорическим отказом, а суд поддержал ее, решив, что, ввиду исключительных обстоятельств и за давностью дела, а также по закону и по справедливости права мужа следует считать утратившими силу.

Лейпцигский «Хирургический журнал», весьма авторитетный научный орган, сообщает о довольно прискорбном случае в том же роде.

Один артиллерийский офицер, мужчина громадного роста и железного здоровья, был сброшен с седла необъезженной лошадью и ушиб голову так, что лишился чувств. Череп был поврежден, однако рана оказалась не опасной для жизни. Трепанация удалась. Офицеру пустили кровь, были приняты и другие меры для его исцеления. Тем не менее он все глубже погружался в летаргическое состояние и в конце концов был признан умершим.

Погода стояла чрезвычайно жаркая, и покойника похоронили с почти непристойной поспешностью на одном из общественных кладбищ. Похороны состоялись в четверг. В воскресенье на кладбище собралось, как обычно, много посетителей, и около полудня один крестьянин возбудил всеобщую панику, заявив, что, когда он сидел на могиле офицера, насыпь задрожала, будто под ней покойник шевелился в гробу. Сначала решили, что крестьянин просто пьян, но его непритворный ужас и настойчивость в конце концов возымели действие. Достали заступы и поспешно разрыли неглубокую и кое-как засыпанную могилу. Офицер был, или казался, мертвым, но не лежал, а сидел, почти выпрямившись, в гробу, крышку которого успел приподнять в своей отчаянной борьбе за жизнь.

Его доставили в ближайшую больницу, где врачи объявили, что он еще жив, но находится в состоянии асфиксии [130] . Спустя несколько часов офицер очнулся, узнал своих знакомых и, как мог, поведал о своей агонии в могиле.

Из его рассказа выяснилось, что, очнувшись, он не менее часа провел в гробу, пытаясь выбраться из него, и только потом потерял сознание. Могила была засыпана очень рыхлой почвой, и воздух, по всей вероятности, проникал сквозь нее. Он слышал шаги посетителей кладбища над своей головой и пытался привлечь их внимание. Вероятно, воскресный шум на кладбище и пробудил его от летаргии, однако, придя в себя, он тотчас же осознал весь ужас своего положения.

130

Асфиксия — удушье, обусловленное кислородным голоданием и избытком углекислоты в крови и тканях.

Больной поправлялся довольно быстро и был уже близок к полному выздоровлению, но пал жертвой местного врача-шарлатана, который вздумал лечить его электричеством. В результате он скончался в припадке судорог, вызванных разрядом гальванической батареи.

Эта гальваническая батарея напомнила мне известный и весьма примечательный случай, когда она вернула-таки к жизни молодого лондонского юриста, пролежавшего в могиле двое суток.

Мистер Эдуард Степлтон якобы скончался от тифозной горячки, сопровождавшейся весьма необычными симптомами, которые вызвали любопытство врачей. После его официально объявленной смерти они обратились к близким покойного с просьбой разрешить им исследование post mortem [131] , но получили отказ. Как нередко бывает в таких случаях, медики сговорились все же вырыть труп из могилы и тайно его анатомировать. Связались с шайкой кладбищенских грабителей, которых в Лондоне всегда хватало, и на третью ночь после погребения мнимый труп был извлечен из могилы глубиной в восемь футов и доставлен в морг одной частной больницы.

131

Посмертное вскрытие (лат.).

Был уже сделан надрез в области брюшины, когда совершенно свежий вид тела, без малейших признаков разложения, натолкнул врачей на мысль испробовать гальваническую батарею. Проделанные ими эксперименты сопровождались обычными явлениями, не представлявшими ничего исключительного; лишь раз или два вызываемые электрическим током судороги напомнили движения живого тела.

Время, однако, шло. Близилось утро, и врачи решили приступить к вскрытию. И тут один студент, желая проверить какое-то свое предположение, стал убеждать их предпринять еще одну попытку, приложив провод непосредственно к одному из грудных мускулов. Сделали надрез и едва приложили провод, как мертвец быстрым, но вовсе не судорожным движением поднялся, спрыгнул с секционного стола на пол, тревожно огляделся и заговорил. Слов его не удалось разобрать, но все-таки это были слова, вполне членораздельные звуки. Произнеся их, он плашмя рухнул на пол.

В первую минуту все оцепенели, но необходимость что-то предпринять заставила медиков опомниться. Очевидно, мистер Степлтон был жив, хоть и в обмороке. Эфир вскоре привел его в чувство, затем он быстро поправился и вернулся к своим близким, от которых скрывали факт его «воскресения» до тех пор, пока не миновала всякая опасность рецидива. Может вообразить себе их неописуемое изумление.

Но то, что сообщил сам мистер Степлтон, вдвойне удивительно. Он утверждал, что ни на миг не терял сознания; пусть смутно и неясно, но он сознавал все происходившее с ним с той минуты, когда врачи объявили, что он умер, до той, когда он упал без чувств в больничном морге. «Я жив», — именно эти слова он попытался произнести первыми, едва очнулся.