Закон ее прошлого

– Да? Обычно принято считать, что художники не в ладах со временем, не замечают его быстрого течения.

– Я не склонна мыслить стереотипами.

– Я почему-то так и подумал. Вы не производите впечатление женщины, склонной к банальностям. Мне кажется, вы должны увлекаться чем-то нетривиальным. И работать тоже должны в какой-то неожиданной сфере. Я прав? – Он на секунду высунулся из-за этюдника, ожидая ответа.

Я пожала плечами:

– По поводу увлечений мне даже как-то неудобно… ничем особым я не увлекаюсь, разве что люблю читать. Работы у меня в данный момент нет, я в продолжительном отпуске, если можно это так назвать.

– А когда отпуск закончится, кем вы продолжите работать?

– Я адвокат.

– Неожиданно, – Луи снова вынырнул из-за этюдника и, прищурив глаз, окинул меня внимательным взглядом. – Я склонялся к чему-то более воздушному. Мне показалось, вы должны работать где-то в сфере искусства.

– Адвокатура тоже своего рода искусство, – улыбнулась я. – Ораторское. Согласитесь, умение убедить судью в том, что виновный вовсе невиновен, вполне достойно называться искусством.

Луи рассмеялся:

– Я согласен. Но все равно как-то неожиданно. И много дел вы выиграли в своей практике?

– Мне легче сказать, сколько я проиграла.

– Даже так?

– Именно так.

Луи покачал головой, одобрительно прицокнул языком и снова погрузился в работу.

– Я рассказала вам о себе довольно много. Жду от вас такой же откровенности, – произнесла я, потому что молчать показалось странным.

– О, я… я художник.

– Я заметила. И где же вы учились?

– Немного поучился в Гранд-Шомьер, но почувствовал, что мне там чего-то недостаточно. Затем – Высшая школа изобразительных искусств. Много ездил, много смотрел, изучал что-то самостоятельно. Для художника очень важно научиться подмечать нюансы, видеть мелочи, то, что скрыто от взгляда обычного человека. И этому, конечно, не научат даже в лучшем учебном заведении.

Говоря это, Луи продолжал энергично работать кистью, нанося мазок за мазком. Мне нравилось наблюдать за ним, он вообще произвел какое-то позитивное впечатление, и от общения с ним у меня возникло чувство спокойствия и увлеченности. Мне на самом деле стало интересно посмотреть, как же видит меня посторонний человек, встреченный на улице случайно.

– Не волнуйтесь, Барбара, я уже заканчиваю.

– Я не волнуюсь. Вы ведь обещали уложиться в отведенное время, у меня нет причин сомневаться.

Луи отложил кисть за пять минут до обозначенного мной срока, еще раз осмотрел работу и удовлетворенно улыбнулся:

– Буду рад услышать ваше мнение.

Я поднялась со скамьи, чуть потянулась, чтобы размять затекшую от неподвижного сидения спину, и подошла к этюднику. С укрепленного на нем листа смотрела… я. Немного чужая, строгая и отстраненная, но все-таки я, Варвара Жигульская. Луи удалось уловить то внутреннее состояние, что сопровождало меня все время, которое я живу во Франции, – одиночество и отчужденность. Как ни странно, оно удивительно гармонировало с моим лицом.

– Что скажете, Барбара? – склонив голову на правое плечо, поинтересовался Луи, внимательно наблюдавший за тем, как я рассматриваю портрет.

– По-моему, вышло похоже.

– Я старался. Жаль будет расставаться с портретом, – сказал он, снимая лист с этюдника.

– А вы оставьте его себе, – предложила я, понимая, что подобного ответа он и ждет.

– О… вы очень великодушны, Барбара. Но мне неудобно – я отнял у вас время и ничего не дал взамен.

– Если вам так уж хочется расплатиться со мной за это, можете написать еще один портрет, – расщедрилась я, и Луи радостно ухватился за мое предложение:

– Я буду только рад. Когда же мы увидимся?

– Я пробуду в Париже до завтрашнего вечера, можем встретиться в обед, если вас это устроит.

– Устроит, если вы позволите до этого пригласить вас на чашку кофе.

– Хорошо. Тогда увидимся здесь в час. А теперь мне пора. Спасибо за интересную беседу, Луи.

– До завтра, Барбара. Буду ждать с нетерпением.

Луи шутливо раскланялся, и я, не став ждать, пока он соберет этюдник и краски, направилась в сторону отеля. Нужно было немного отдохнуть и привести себя в порядок перед концертом. Да и пообедать тоже бы не мешало.

К вечеру я вдруг почувствовала какую-то усталость. Не хотелось вставать с кровати в уютном номере, не хотелось переодеваться из пижамы в вечернее платье и туфли на шпильке, не хотелось никакой музыки. Но я решила, что раз уж приехала, то должна выполнить намеченное. В конце концов, провести в концертном зале два с половиной часа – не такое уж тяжелое занятие.

Оказывается, за прошедшее с момента гибели Руслана время я ни разу не надевала вечернего платья и не делала прически, успела даже забыть, как выгляжу в таком наряде. Не скрою, собственное отражение в зеркале мне нравилось, я поворачивалась так и эдак, выгибая спину и разглядывая себя со всех сторон. Да, я еще ничего… вполне хорошо выгляжу для своих-то лет. Разве что глаза… вот они как раз и выдают все – и возраст, и опыт, и все то дерьмо, что пришлось пережить. Но если приложить немного усилий и постараться чуть смягчить взгляд, будет вполне терпимо.

Фойе концертного зала было заполнено любителями и знатоками симфонической музыки. Слышалась разная речь – и французская, и английская, и я даже краем уха уловила родные русские слова и фамилию бывшего мужа. У Светика было довольно много поклонников, и наверняка даже из консульства кто-то пришел.

Я заняла свое место, только теперь осознав, что оказалась прямо перед дирижерским пультом, в третьем ряду, и, если Светик бросит в зал хоть один внимательный взгляд, не заметить меня не сможет. Я на это как-то не рассчитывала, но изменить уже ничего было невозможно. Светик появился практически сразу после третьего звонка, когда свет в зале чуть приглушили. Зал зааплодировал, Лемешинский сдержанно поклонился и направился к пульту. Я склонила голову так, чтобы лица не было видно. Сейчас он займет свое место, окажется спиной ко мне, и все, можно будет расслабиться.

Все первое отделение оркестр исполнял классику, я узнавала многие произведения, так как слышала их не раз. Публика принимала прекрасно, аплодисменты не смолкали, музыканты выглядели довольными, а я всякий раз, когда Светик поворачивался в зал, то наклонялась вниз, то отворачивалась – словом, делала все, чтобы не оказаться с ним лицом к лицу. В антракте я позволила себе слегка расслабиться и выпить шампанского. В голове немного зашумело – оказывается, я и этого давно не делала, не пила спиртного. Похоже, что я отлично вошла в роль вдовы…

Во втором отделении оркестр исполнял что-то современное, довольно резко отличавшееся от классики. Среди произведений я вдруг отчетливо услышала и Светика – например, вот эту мелодию он писал еще в то время, когда мы жили вместе, а следующую – как раз в период нашего разрыва. Я даже вспомнила мизансцену – я, как всегда при размолвках, спала в кабинете, а Светик всю ночь провел за роялем в гостиной, и звуки музыки преследовали меня потом дня два. Правда, в оркестровой обработке музыка звучала куда лучше – или просто прошло время, и я перестала чувствовать себя униженной. Хотя…