Закон и честь

— Недовольные всегда были и будут. И АНА лишь использует их для своих целей. Слава богу, что эта компашка находится вне нашей юрисдикции. Но что касается Невидимки, то здесь дело более любопытное. Он одиночка. И большинство терактов совершил сам, руководствуясь своими свихнутыми в хлам моральными соображениями. Но есть информация, что иногда Невидимка сотрудничает с АНА. Смекаешь? И если террорист номер один вдруг заинтересовался в каком-то учёном, в сраном яйцеголовом умнике (Джентри при этих словах комиссара невольно усмехнулся. Жаль, не слышит Крейг…), то есть очень большая вероятность, что им заинтересовалась…

— АНА, — закончил за Вустера Джентри. — А вот это уже серьёзно, сэр. Но почему тогда Крейга не взялись охранять, например, ВВР лично? Думаю, в ОСУ смогли бы договориться…

Вустер печально затряс толстыми щеками, изображая полное недоумение.

— Или ход их мыслей нам не дано понять, или они знают больше чем мы.

— Не хотят привлекать внимание АНА, уверены, что мы сами справимся, — принялся гадать Джентри, — изобретение Крейга и вправду не имеет ничего общего с оружием и на деле яйца выеденного не стоит? Используют нас как живца, чтобы нарыть крупных шишек из Армии?

— Каждый из этих вариантов имеет право на жизнь, — Вустер указал на Джентри толстым как сарделька пальцем. — Поэтому убедительная просьба — побыстрее разбирайся с этим делом и возвращайся на грешную землю, к обычным убийцам и маньякам. Политика страшнее их всех вместе взятых. И будь острожен, мой мальчик. Ты прав, кто-то из Двора сливает информацию. Я уверен, что нас пасут и ВВР, и АНА. И ещё неизвестно, кого следует опасаться больше. И не забывай про ОСУ. Эта свора умников имеет в верхах связи почище, чем Внутренняя и Внешняя разведка.

Джентри упрямо поджал губы.

— У меня нет иного выхода, сэр. Я уже увяз настолько, что дальше погружаться некуда. Ещё чуть-чуть и уйду с головой. Но так просто меня с ног не сбить.

_________________________________________________

Преподобный Стэн Кларенс, настоятель церкви Святого Аримофея, торопливо задувал последние свечки в проходе между скамьями. На ночь оставались гореть лишь свечи на алтаре, да у распятия в рост человека. Господь взирал на паству со стены, где висел крест. Кларенс спешил. Он жил довольно далеко от прихода и надеялся успеть на маршрутный омнибус, каждые два часа проезжающий мимо церкви. Беда в том, что в семь часов будет последний рейс. Не успеет, придётся идти домой пешком, надеясь на случай и уповая на Господа.

Нынешней субботой выдалось много дел. Священник готовился к воскресной службе и поэтому завозился дольше обычного. Он вовсе не жаловался, нет. Просто преподобному Кларенсу, разменявшему седьмой десяток, очень не хотелось идти домой по такой сырой и промозглой погоде. Старые кости всё чаще, будто испытывая его, давали о себе знать. Крепкий духом, но постепенно слабеющий телом священник надеялся, что господь простит ему его слабость.

На церковь, построенную более трёхсот лет назад, пережившую революцию и Становление, опускался липкий непроницаемый туман. Туман постепенно окутывал улицу, превращая свет зажжённых с наступлением сумерек фонарей в зыбкое, едва видимое марево. Вместе с туманом пришёл холод и приползла сырость. Предвестники вполне себе обычной ноябрьской ночи.

Преподобный уже впотьмах накинул на сутану тёплый плащ, как вдруг услышал едва уловимый звук. Тихий шорох, словно кто-то неосторожно зацепился за стену. Кларенс недоумённо нахмурился. На его гладко выбритое лицо набежала тень лёгкой досады. Неужели в столь поздний час в церковь решил заглянуть кто-то из прихожан? Хотя вряд ли, все посещающие эту христову обитель люди знали назубок расписание, и ни для кого не было секретом, когда именно старенький священник запирает двери. Раньше в церкви всегда на ночь оставался кто-то из служек. Но времена нынче пошли сложные. Церковь, расположенная отнюдь в не самом процветающем районе города, переживала не лучшие времена. Уже который года все дела были взвалены на старческие плечи преподобного Кларенса. Разумеется, он никогда не обходился без помощи, как господней, так и прихожан, но к ночи церковь неизменно оставалась пуста.

Священник прислушался, застёгивая плащ и надеясь, что слух его подводит. Но нет. Шорох повторился. И шёл он от исповедальни. Что ж, преподобный молча перекрестился и мысленно пробормотал молитву, не ему судить тех, кто нуждается в утешении и помощи в столь неурочный час. Господь наказал всегда открывать душу и разум перед истинно верующими, и кто он такой, чтобы им отказывать. Всего лишь смиренный слуга божий.

Подхватив с алтаря зажжённую свечу, преподобный направился в исповедальную комнату. Так и есть, в изукрашенной святыми письменами и ликами апостолов кабинке, разделённой на две части, на прихожанской стороне кто-то был. Священник поставил свечу на столик, и, не снимая плаща, зашёл в кабинку. Усевшись на жёсткую лавочку, Кларенс торопливо перекрестил скрытого за деревянной перегородкой с зарешечённым окошком прихожанина и сказал:

— Господь благословляет тебя… Облегчи душу, дитя божье.

— Я грешен, святой отец.

Раздавшийся за перегородкой голос заставил отца Кларенса невольно вздрогнуть. Он покосился на решётку, за которой едва угадывался тёмный силуэт говорившего. Одинокая свеча бросала на исповедальню колеблющиеся тени и не давала много света.

— Все мы ходим под одним богом, сын мой, и никто из нас не безгрешен, — сказал священник. — Но лишь истинное покаяние способно спасти наши души.

— Я не верю в бога, святой отец, — Кларенсу показалось или в низком рокочущем голосе позднего прихожанина звучала скрытая насмешка? — А вы, вы верите в него?

Несколько сбитый с толку странным вопросом, преподобный заёрзал по лавочке. Он внезапно почувствовал себя крайне неуютно. Очень странный разговор получается. И этот голос… Нет, не может у честного человека, осенённого крёстным знамением, быть такого голоса. По мнению священника, голос этого человека более подходил зверю, по непонятной прихоти господа научившегося говорить.

— Всем сердцем верую. Что терзает тебя, сын мой? Что привело тебя? Расскажи и, возможно, я смогу облегчить твои страдания.

Из-за перегородки донёсся тихий смешок. Кларенсу показалось, что тени за окошком задвигались. Наверно впервые в жизни священнику захотелось нарушить таинство исповеди и заглянуть во вторую половину кабинки, чтобы воочию увидеть сидевшего там человека.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, святой отец. Я ничем ни терзаюсь. И не страдаю. Но в чём-то вы и правы. Я пришёл за ответами.

— Откройся мне, и я постараюсь дать тебе их, — Кларенс говорил размеренно и ровно, с успокаивающими интонациями. Он заправлял приходом вот уже почти сорок лет. Приходилось исповедовать всяких людей. И разочаровавшихся в боге праведников, и пытающихся взяться за ум падших женщин, и сломленных войной солдат. И для каждого он находил доброе слово и дельный совет. И он никогда не боялся никого, кто бы ни сидел напротив него.

Но сейчас… Кларенс с изумлением понял, что он боится. Он, прости его господи, почему-то отчаянно боится этого человека с таким странным жутким голосом.

— Я совершил в своей недолгой жизни много плохих поступков, святой отец, — смешок. В наполненной зыбкими тенями исповедальне смешок прозвучал особенно неприятно. Преподобный поёжился, моля всевышнего не отвести от него в данный момент взора. — Вы готовы выслушать меня? Да о чём я говорю… Это же ваша работа, обязанность. Долг. Кажется, так вы называете это, верно? Но вот готовы ли вы меня понять и простить, а, падре?