Закон Мерфи в СССР

Так что черта с два я послушал его слова. Напротив — быстро зашагал совсем в другую сторону, по улице Подольской, а потом по проселку, лесной опушке и бездорожью — туда, где спустя пару лет разольется Цнянское водохранилище. Сейчас там места были довольно глухие, на живописном холме, который вскоре станет островом, шумели дубы, вокруг деревушек Цна и Йодково рос сосонник — благодать! Вот где я чувствовал себя как рыба в воде!

Если и имелись у меня до этой прогулки и покупки некие идеалистические мысли по поводу "предприимчивых и работящих людей, которых зажимает тоталитарный коммунистический режим", то теперь они исчезли. Ну да, были типы вроде Постолаки — они делали свое дело ради материальной выгоды своей и остального рода человеческого, не особенно заморачиваясь по поводу чистоплотности. А были такие, как этот фарцовщик. Ничем он не лучше того же прости-Господи-Серёжи. Такой же гад и такой же бандит. Защищать подобных персонажей от разбойников и играть в Гая Гисборна? Нет, не в этом случае... Может и в Минске где-то трудились непонятые и непринятые советским обществом цеховики и торговцы, которые принесли бы немало пользы при внедрении элементов рыночной системы, но не эти — точно. Эти продолжат продавать контрафакт и паль, дурить покупателей и крохоборничать...

Заело меня? Заело! Жалко двести десять рублей за куртку? Да еще как! Почти две моих зарплаты в "Маяке", ёлки! Совсем поохреневала фарца!

Я всё время оглядывался — казалось, что за мной следят. Но никого заметить так и не удалось — вроде как редкие прохожие были совершенно случайными людьми. Всерьез нервничая, я добрался до Зеленого Луга и, попетляв между домами, снова попытался рассмотреть в отражениях магазинных витрин и боковых зеркалах автомобилей погоню. Не рассмотрел!

Или я постепенно становился параноиком от жизни такой, или — слежка была прям профессиональной. Как говорил МОЙ — не Белозоровский — отец: "Если у вас паранойя, это не значит что за вами не следят". А посему в подъезд многоэтажки, где располагалась наша квартира, я входил с опаской.

Как оказалось — очень даже не зря.

Глава 20, в которой дерьмо случается

Бывают дни, в которые всем на вас наплевать. Не звонит телефон, не здороваются знакомые на улице, никто не зайдет за спичками и не придержит автобус на остановке. Старого знакомого, к которому заходишь одолжить удлинитель или стрельнуть "болгарку", нет дома. Ремонт обуви, куда срочно нужно попасть, ибо расклеились боты — закрыт, дозвониться кому-то, кто позарез нужен, совершенно невозможно.

Иногда в такие дни радуешься — наконец-то, мол, меня в покое оставили. А иногда сетуешь — ну вот, мол, как кому-то от меня что-то — так да! А как мне — так хрен там!

А бывают и другие дни: когда оказываешься нужен решительно всем в одну и ту же секунду! Стучат в двери, звонят на домашний, звонят на мобильный, в видеочат и даже в утюг и лейку от душа! В форточку в это время влетает голубь и начинает разносить хату, сосед резко решает залить тебе весь новый натяжной потолок, а ты сидишь в самом нужном месте в самой неподходящей для бешеной активности позе и никак не можешь понять причин такой популярности.

Последнее время мои дни были первого типа: что бы я ни творил, всё сходило с рук. Никому я был не нужен. Никто всерьез не пытался меня вызвать на откровенный разговор, отдубасить или прикончить. Это настораживало — ответка должна была прилететь еще после фруктового дела — я не верил что абибоки из транспортной милиции были последней ласточкой в этом деле, да и афганская эпопея как-то слишком тихо улеглась. Я предпочитал об этом не думать: в конце концов, спецслужбы бдят, меня явно пасут, так что — может и пронесет. Надо продолжать гнуть свою линию, прилагать максимум усилий, причиняя добро и нанося радость, а остальное — приложится.

Но теперь, после моего финта ушами в Сельхозпоселке чуйка просто орала: ща-а-а-с! Щас начнется!

Я был весь на нервах, напряженный как сжатая пружина, и едва не вломил спускающемуся по лестнице подъезда незнакомому мужчине в серой куртке: слишком уж резко он появился в поле моего зрения. На лифте не поехал: ну его к черту, этот лифт! Побежал вверх своими ногами, останавливаясь и прислушиваясь. Чудилось, что в подъезде кто-то шаркает и переговаривается.

А еще — пахло сигаретами. Удушливый аромат "Астры" шибал в нос и нестерпимо хотелось кашлять. Сунув ключ в замок, я судорожными движениями прокрутил его и как был — в ботинках, рванул на балкон, к сейфу. Ну не идиот? Ружье — с не присоединенными стволами, патроны — в пачке, Гос-с-поди, какой такого тупицу земля носит?!

Рассыпая патроны по полу, я сунул горсть в карман куртки и побежал обратно к двери, проверить — запер ли? Стволы никак не желали присоединяться — одни железные хреновины категорически не попадали в другие!

— Ста-а-аять, соседушко! — раздался вдруг знакомый до боли голос приятного тембра. — Брось ружье, руки вверх, а то прострелю тебе живот!

Дверь была распахнута, на пороге стоял Эрнест собственной персоной и целился в меня из пистолета. Пистолет напоминал "парабеллум", 5но был горазо более... Советский? Я в итоге узнал оружие: спортивный, Марголин — вот что это было такое.

— Два шага назад, Белозор! — выглядел столичный пижон очень худо.

Да какой пижон? От былой его красоты и лоска не осталось и следа! За недели, что мы не виделись, Эрнест осунулся, под его глазами пролегли чернушные круги, руки тряслись, а роскошные волосы были всклокочены, засалены и неопрятны, а одежда пребывала в самом плачевном состоянии. Взгляд мажора отливал безумием: зрачки глаз то сужались, то расширялись он пару раз за это время даже шмыгнул носом!

— Накроман, штоле? — мой язык как обычно лез поперед мозга в пекло.

— Давай, поговори у меня! — он захлопнул за собой дверь. — На кухню иди! Ружье положи!

Я ожидал чего угодно, но точно не обдолбанного Эрнеста в этой квартире. Кой хрен он приперся в Минск?

— Давай, садись на табуретку! Я тебя щас к батарее пристегну! — он снова шмыгнул носом и подтянул штаны.

Они спадали. Похудел, бедолага!

— А не боишься, что пока пристегивать будешь, я тебя ушатаю? — уточнил я.

Дерьмо уже случилось, и потому я почти перестал бояться, просчитывая варианты, как мог бы расправиться с Эрнестом. Да, в коленках и в затылке еще ощущался холодок страха, но ему на смену приходила дремучая ярость: норадреналин плескался в крови, порождая кровожадные помыслы. Но мажорчик еще не подозревал, что ему предстоит...

— Шатальщик! То-то ты меня в Анакопии ушатал, а? А рыпнешься — пристрелю! Сам себя пристегивать будешь!— он достал из кармана модной, но грязной и обтрепанной кожаной куртки самые настоящие наручники и кинул их мне. — Давай, пристегивай! А то пристрелю! Через железку руки пропусти! Пристегивай давай!

"Нежность"— вот как они назывались, эти кандалы. Придумывает же кто-то такие названия? Шокер "Ласка", дубинка "Сюрприз", резиновые пули "Привет". Наручники — "Нежность". Дурдом какой-то.

Эрнест махнул стволом пистолета в сторону батареи. На радиаторах отопления у нас в квартире имелись металлические защитные решетки. Дети же — носятся! Закреплены они были... Да никак они не были закреплены, надеты сверху плотно — да и всё. Но незванному гостю знать это было не обязательно. Так что наручники я пристегнул — к решетке. А он и не заметил: наверное, и вправду был обдолбанный.

— Ты ведь жизнь мою испортил, Гера! Понял? Жизнь мою, бл*ть! Я что, плохо жил? Я ох*енно жил! — он ходил по кухне: два шага в одну сторону, два — в другую. — А как ты появился... Ч-ч-ерт, соседушко, я за последние дни такого дерьма хлебнул, знаешь? И ты, щас за всё ответишь, за всё-о!