Закон ответного удара

– Знаю я про эту группу. Если бы вы влипли, от вас бы отказались. Хорошенькое дельце, в своей-то стране. Я год назад к Кордебалету приезжал. Он рассказывал. Только про тебя почему-то – вот тихарь! – ни слова…

Сохно кивнул:

– И хорошо, если даже тебе – ни слова.

– Почему так? В болтуны меня списали?

– Потому что всех нас чеченцы заочно приговорили к смерти. И даже в документах группы нет ни одной фамилии настоящей. Даже там, на Хорошевке… Что тебе еще Шурик рассказывал?

– Что ходили вы по тылам. Что там еще рассказывать… Наша с тобой работа такая всегда – по тылам ходить. И хоронить, кто подвернется. Похоронная, одним словом, у вас была команда.

Сохно опять закивал.

– Ты не возражаешь, если я того, – он кивнул на бутылку водки, поставленную на стол Татьяной. – Больно уж отвык думать. А без этого дела вообще думается тяжко.

– Выдержанный. Долго ждал. Пей уж…

Сохно налил полный стакан и сразу опрокинул его. К закуске даже руку не протянул.

– Ну, слушай…

ЧАСТЬ II

Глава 1

Толик Сохно ушел из армии сразу после Афгана. Игорь тогда еще оставался в должности, но он не держал своего старого товарища – понимал…

…Капитан Сохно попал в плен незадолго до очередной ротации отдельной мобильной группы, когда уже, как говорится, на чемоданах сидел. Командир моджахедов – хитрый стратег, выпускник Академии имени Фрунзе – думал, что знает, с кем имеет дело. Он настроился на волну командного пункта – многое знали афганцы, знали и радиоволны, на которые хотели выйти, – и на плохом русском языке, прекрасно и колоритно произнося при этом ругательства, предложил прийти и забрать то, что осталось от командира роты разведчиков. Моджахед бравировал. Он очень хотел позлить спецназовцев, надеялся, что они от такого сообщения заведутся.

Игорь в самом деле завелся.

– Ладно, жди, друг дорогой, мы придем… – угрюмо и почти буднично пообещал.

Но уже поступил категорический приказ от командования – никак на провокацию противника не реагировать. Однако любой приказ может «опоздать», как удачно то ли случилось, то ли подстроилось и в этот раз. Сохно не просто командир роты разведчиков, он еще и старый, проверенный друг.

Игорь пошел… Можно было бы двинуть силами всей группы. И полностью положить ее на подступах к устроившемуся на горном склоне кишлаку Гулбахор – гнездо птичье, а не кишлак, хотя название и переводится как «цветок весны». Моджахеды, возможно, на такую отчаянную атаку и рассчитывали. У них руки чесались рассчитаться со спецназом за многие операции.

Согрин же собрал «стариков» – проверенных офицеров, часть которых составляла костяк группы еще до афганской войны, – восемь человек. Взял с собой еще шестерых солдат, имеющих специальную горную подготовку – альпинисты-разрядники. Вертолет выбросил их на противоположном склоне непреодолимой для нормальных войск горы, соседней с той, где завис на склоне кишлак. Офицерам и самому Игорю в их числе пришлось тяжело. И поначалу вся нагрузка легла на солдат, которые по одному поднимали на траверс спецназовцев. Сам переход по траверсу дался легче. Там уже не надо было обладать специальной альпинистской техникой, хотя безопасности ради и шли по-прежнему в связке. Единственное, что было непривычно и выматывало, – недостаток кислорода в воздухе. Дыхание не получалось полным. К рассвету второго дня, уже достигнув необходимой точки на хребте, Игорь принял радиограмму – однозначный приказ вернуться. И ответил, что возможности такой нет: спуск с горы тяжелее, чем подъем, а в сторону противоположную вообще не спустишься – крутизна. Да и вертолет на такую высоту не поднимется – задохнется без кислорода его керосиновый движок. Около пяти тысяч метров – здесь не до игрушек в «пойди-вернись». И просто отключил тогда рацию, чтобы не портить себе нервы в ругани с командованием. Спецназовская давняя привычка к самоуправляемости и автономности действий!

На хребте было уже светло, когда они, передохнув и перекусив, стали спускаться к кишлаку. Спускались по северному склону – темному и самому крутому, и потому смогли подойти незамеченными. Да и кто будет смотреть туда, где прохода нет, – это все равно что стоять спиной к стене и на стену оглядываться. Не смотрели посты «духов» в эту сторону, и напрасно.

И если в Афгане приходилось больше пользоваться автоматом и гранатометом, чем действовать беззвучно, то в этот рейд они вспомнили, как воевали раньше, когда малым числом при максимальной скрытности могли ходить «на ножи». Только на этот раз была в группе еще и пара арбалетов, и уже совсем современные ножи разведчика со стреляющим лезвием, и самодельные «стрелки», подобие тех, которыми играют в дартс, страшные при умелых руках и метком глазе.

В кишлак они вошли сверху, начали с крайних домов. Это было действительно страшно, особенно для солдат, которые не сталкивались еще с такой тактикой. И в полной тишине прошли до передовых позиций моджахедов. Там бой все же завязался, но короткий, как и все предыдущие схватки.

Толик Сохно, вернее, то, что осталось от него – изорванного, изглоданного пытками, был распят на склоне и привязан к глубоко вбитым в каменистую почву кольям. Так, чтобы его хорошо было видно издали. Освободив капитана, Согрин вызвал вертолет, который смог подлететь сюда уже совсем спокойно, не боясь обстрела, и снять всю группу. На базу вернулись без потерь.

В других условиях их должны были бы наградить. В этих, когда Игорь дважды не выполнил жесткий приказ, считалось, что Согрин легко отделался, оставшись временно, до ротации, в должности.

* * *

…Сохно отвалялся в госпитале и вернулся в группу гораздо раньше времени, удивив и врачей, повидавших на своем «военном веку» многое, и других офицеров группы. Не удивлялись только ветераны. Тогда, во времена афганской войны, уже не успевали готовить спецназовцев так, как готовили раньше, и никто из новых офицеров, не говоря уже о солдатах, не прошел обучение по методу саморегуляции в состоянии «ключа» – потому и удивлялись. Пользоваться «ключом» умели только те, кто начинал воевать еще в семидесятые. Сохно удачно использовал свое умение – он мобилизовал все внутренние ресурсы организма на выздоровление. И раны затягивались на удивление быстро. Не затягивалась только одна, и никакие «ключи» подобрать к этой ране не получалось – глубокая психическая травма, возможно даже, нервно-депрессивный синдром, о чем и было записано в истории болезни. А это уже означало инвалидность. Но поскольку вот-вот ждали ротацию, отправлять его одного не стали, посчитали, что в кругу товарищей реабилитация может пройти быстрее. К тому же сам Сохно категорично отверг предложение о продолжении лечения дома.

В тот вечер, когда Сохно вернулся в часть, они собрались в комнате командира вшестером – двоих из первоначального состава группы отправили из Афгана домой в цинковых гробах, а Краснова четыре года назад все вместе хоронили в камнях пустыни Намиб. Пили почти молча неразбавленный спирт. Сохно не пьянел. Он и раньше почти не пьянел, только язык, бывало, отказывался капитану служить. А в этот раз спирт не действовал даже на язык, хотя, казалось бы, после мучений и лечений организм должен был стать вялым, как осенний листок.

– Не та какая-то нынче война… – сказал Толик. – Совсем она мне не по душе.

И вздрогнул от звука стукнувшихся стаканов. И глаза были у него иные, не как раньше. Казалось, слеза вот-вот покатится.

– Здесь воюют солдаты, – сказал Кордебалет. – А нам здесь делать нечего.

– Какие солдаты… – Сохно чуть не зарычал. – На мясо солдатиков посылают, на убой… Их бы натаскать, как волкодавов, а потом посылать. А то они стрелять учатся уже в бою. Со мной три взвода было, когда я попал.

– Один вернулся, – подытожил Игорь.

– Я не командир, раз положил их там. И вообще, я просто спецназовец, я ползать умею так, как змея не проползет. Запустите нас шестерых по тылам, от нас больше пользы будет, чем от целой роты. Как там, во Вьетнаме… Помните, мы вдевятером полуроту «зеленых беретов» за ночь положили.

– Тогда, кажется, день был… – поправил Слава Макаров, – просто туман стоял.

– Какая хрен разница! День или ночь, но я за себя отвечать умею. За других мне трудно…