Закон свободы. Повесть о Джерарде Уинстэнли

— Скажите, — он оторвал руку от лица и доверительно глянул на лейтенанта. — Что там, в Лондоне? Парламент меня поносит по-прежнему, а?

Генри спрятал глаза.

— Да нет, — ответил он не очень уверенно. — После того доноса, Хентингдона, вы знаете… вроде бы ничего…

Кромвель знал. Майор его собственного полка донес в парламент, что он, Кромвель, будто бы собирается погубить всю королевскую семью, низвергнуть парламент и единоличным правителем стать у власти. Клевета была напечатана, разошлась по всей Англии, ее повторяли и друзья и недруги. Теперь еще эта леди с анаграммой… Все подозревали его в своекорыстных намерениях. Надо разубедить их. Надо, чтобы все шло как бы само собою, без его участия. А для этого надо договориться с левеллерами — пусть действуют они…

— Лейтенант Годфилд, — сказал он и теплым отеческим жестом положил ладонь на рукав Генри. — Я знаю нашего отца как прекрасного офицера и верного друга. Могу ли я доверять вам?

Генри сглотнул от волнения и кивнул с готовностью.

— Завтра я дам вам одно письмо. Оно должно попасть прямо в руки моему зятю Айртону, и никому больше. Надеюсь, вам ясно. — Он посмотрел Генри прямо в глаза и остался доволен: преданный, открытый, бесстрашный взгляд. Мальчик будет достоин отца, если… Если не выберет левеллеров. Он встал.

— Доброй ночи, лейтенант. Да благословит вас господь.

Назавтра темная старомодная карета с кожаной завесой вместо двери резво катилась на юг по равнинам средней Англии. Генри сидел рядом с леди Дуглас, и они, как дети, перебивая друг друга, обсуждали вчерашнее.

— Я говорила, я говорила, — твердила восторженно Элеонора Дуглас, — он человек необыкновенный, великий человек, ему суждено… о, ему суждено совершить многое!

Генри кивал головой. Он не переставал восхищаться этой женщиной. С тех пор как он попал к ней в дом тогда, в мае, едва живой от ран и потери крови, она заменила ему и мать, и сестру, и даже образ Элизабет Клейпул в его душе поблек, отодвинулся куда-то. Ему было безразлично, сколько Элеоноре лет, — с ней всегда было интересно. Глубокие и очень верные политические наблюдения (о, она хорошо знала свет, бывала при дворе и испытала многое!) она перемежала с невероятными мистическими откровениями, полубезумными фантазиями, а иногда — взбалмошными выходками, вроде этой поездки к Кромвелю. Многие годы тюрьмы и бедствий дали ей силу, трезвый житейский взгляд на вещи и бесстрашие.

Короче, Генри пребывал в плену эти полгода — в восхитительном плену на обитых штофом диванах, среди старинных портретов, фолиантов, предсказаний; он стал ее пажом и поверенным; он помогал ей составлять анаграммы и никогда не уставал слушать ее живую изысканную речь, полную и пафоса, и юмора одновременно. Из-за нее-то он, когда поправился, и не стал догонять свой полк, ушедший сражаться к Колчестеру, а поступил в лондонскую милицию [2] генерала Скиппона и каждую минуту, свободную от дежурств и учений, проводил у нее.

2

Войска лондонского ополчения.

— Вы правы… — он обдумывал то, что она сказала. — В нем так много силы. И знаете еще что? Я вчера смотрел на него… Лилберн, по-моему, ошибается. Кромвель произвел на него впечатление честолюбца, который стремится к личной славе, а не к свободе народной.

— Ну что вы, Генри! Не слушайте своего одержимого Лилберна! (Господи, как трясет, ну что за дорога!) Кромвель, говорю вам, великий человек. Он, и никто другой, спасет Англию. — Она вдруг сжала ему руку. — А знаете, я нынче ночью о вас думала. Я ведь вам тоже обещала анаграмму. Прежде всего, «не лги» — говорят ваши буквы. Это я всегда знала, вы честный юноша, достаточно взглянуть вам в лицо.

Карету трясло, осенний дождь стучал по крыше, оба, устав, замолчали. Генри откинул голову, прикрыл глаза и слегка дотронулся рукой до груди, где под рубашкой лежал пакет, переданный ему утром Кромвелем.

4. СВЕТ ЗАГОРЕЛСЯ

Таверна в Чилтернах, графство Бекингемншр, постепенно наполнялась народом. За длинным некрашеным столом их сидело пять или шесть человек.

— Как живем, спрашиваешь? Плохо живем. Хуже некуда.

Уинстэнли посмотрел на собеседника. Невысокий, коренастый, с черными глазами и горбатым носом. Черные волосы кольцами надают на лоб. И под стать южному типу — горячая и резкая речь.

— Есть нечего. Лето, помнишь, какое было? Сплошь дожди. Хлеб не родился. Уже сейчас в амбарах пусто, а что будет к весне?

— Да нам-то хватило бы, если жить своей семьей, — вставил худой, нервный человек помоложе. — Ты согласен, Джо? Хватило бы. Так ведь солдаты в каждом доме, они все и съедают.

— Солдаты, конечно, — кивнул чернявый Джо. — Но не в них только дело. Смотри, что получается: на ремесло нет спроса, торговля в упадке. У нас жены и дети, у кого шесть, у кого восемь душ семья, все просят хлеба, а как его заработать? Сейчас платят сам знаешь сколько. И себя-то не прокормить, не только семью. А цены на хлеб вдвое выше, чем до войны. Хоть по миру иди, да и тут загвоздка: никто подавать не станет, верно я говорю, Питер? — он повернулся к худощавому.

— Да что подавать, — отозвался тот, — когда нищих столько развелось — у всех дверей просят. И дети, и калеки… Их уже и не замечают, сердца ожесточились… А воровать начинают — в тюрьму. Вот многие и подыхают с голоду. — Он отхлебнул пива и поморщился.

— Хлеба нет потому, что лорды огораживают землю. — Джо опять выдвинулся вперед. — Там, где мы раньше могли кормиться или пасти скот, теперь их овцы гуляют — за загородкой.

— У нас то же самое. — Джерард внимательно посмотрел на Джо. Он ему нравился, честное, мужественное лицо внушало доверие.

— А вы не думали, как одолеть… дьявола? — спросил он осторожно.

— Как его одолеешь… — Джо быстро глянул ему прямо в глаза. — Для них, лордов, все: и земля, и леса, и зверь, и рыба. А остальные — их рабы. Если я, к примеру, срублю дерево, чтобы растопить очаг, или подстрелю дрофу, меня потащат в тюрьму. Мы не можем ни держать скот, ни построить дом без разрешения лорда. А почему я должен ему подчиняться? Почему, если я арендую у него клочок земли, с меня требуют клятвы, что я буду покорным держателем? Правильнее сказать — рабом!

— А я вот думаю, когда началась эта тирания? И кто главный над всеми лордами?

— Ясно кто — король! — сказал Питер, и глаза его недобро засветились.

— Друзья, — заговорил Джерард негромко, и сидевшие на столом ближе наклонили к нему головы. — Вся неправда на земле началась тогда, когда люди поставили над собой монарха. Монархия — не божье установление. Ее выдумали язычники, которым главное в жизни — земные удовольствия. Монархи всегда были тиранами. И сейчас король — главное отродье дьявола!

— Постой. — Джо оглянулся на дверь. — Ты, значит, считаешь, что короля надо… — он резанул себя ладонью по горлу. — А дальше что?

— Слушай. Бог дал человеку землю и все, что на ней, в пользование, верно? И поставил его главой над всеми тварями, и скотами, и рыбами. Но не над ему подобными! Люди были созданы равными, без всяких привилегий, и должны пользоваться землей и всем творением на равных правах, никому больше, никому меньше.

— Согласен. Мы тоже так считаем. — Джо оглянулся и подмигнул товарищам.