Закон

Бриганте провел по лицу ладонью, сразу заалевшей от крови. И в ту же минуту он услышал сухое щелканье. Мариетта открыла крепко зажатый в кулаке нож. Бриганте успел увидеть лезвие, наточенное, как бритва, а на обратной стороне шпенька (которым приподымают кору после надсечки) красное пятно, собственную свою кровь. Он быстро попятился к двери.

А Мариетта не торопясь шла на него, не выпуская из рук ножа. Она смотрела, как он нашаривает дверь, и все наступала на него мелкими шажками, наклонив голову, словно готовясь перейти в наступление, глядя исподлобья на непрошеного гостя, держа перед грудью обе руки, как держит их, защищая себя от ударов, боксер, и нацелившись кончиком ножа прямо в глотку Бриганте.

А он быстро повернулся и выскочил из сарайчика. Мариетта, не мешкая ни минуты, заперла за ним дверь и повернула в замке ключ. Потом подошла к окошку. Опустившись на колени у ручья, Бриганте промывал свои раны. Когда он поднялся с земли, она увидела на его щеке нанесенные ее рукой две четкие полоски, сходящиеся под прямым углом, как раз такой глубины, чтобы исчезнуть только вместе с самим Маттео Бриганте.

Отойдя от окошка, Мариетта еще раз проверила дверь. Косяки трухлявые, петли ржавые, в щелки между разошедшимися досками видно небо: стоит нажать покрепче, ударить чем-нибудь, ну хотя бы вон теми вилами, что валяются рядом, и дверь разлетится в щепы. Она снова схватила нож, который положила было на стол. На глинобитном полу красиво и ярко алела еще не высохшая кровь, накапавшая со щеки Маттео Бриганте. Тут только она заметила, что на спинке стула висит зеленовато-синий пиджак из альпага.

Размышлять долго она не стала. На agito con la stessa rapidita che il pensiero. Действовала с той же быстротой, как и думала. Вытащила из-под мешков бумажник из рыжей кожи с золотыми инициалами, вытащила из внутреннего кармана пиджака бумажник черной кожи и поменяла их местами: рыжий засунула в карман пиджака, а черный - под мешки. Потом вернулась к окошку и стала ждать.

Бриганте приплелся к сарайчику и встал под окошком. Мариетта держалась чуть поодаль от окна. С минуту они молча глядели друг на друга. Крест, шедший через всю щеку, уже почти не кровоточил. Только между краями раны медленно вздувались алые пузырьки.

– Чтобы тебя черти взяли!
– чертыхнулся Бриганте.
– Ты меня на всю жизнь отметила.

В глазах ее зажегся огонек, скорее всего, веселого любопытства.

– Я до тебя еще доберусь, - пообещал он.

– А ведь это твой окулировочный нож, - пояснила она, - твой, с маркой “Два быка”…

– Свинья чертова, - снова чертыхнулся он.
– Впервые такую шлюху вижу.

– Я нож себе оставила, может, еще пригодится, - проговорила она.

– Впусти меня, - попросил он, - мне нужно пиджак взять.

Она подняла нож, угрожающе нацелилась ему прямо в глаз.

– Попробуй войди, - ответила она, - сразу нож в глотку получишь.

– От тебя всего ждать можно, - сказал он.

Теперь, как Мариетта в начале их встречи, Бриганте смотрел на нее исподлобья.

– Что ж, входи, тогда увидишь, - пообещала она.

– Да я тебя не трону, - просил он.
– Дай только я войду пиджак взять.

– Попробуй войди!

– Да чем ты рискуешь-то? Я же безоружный…

Он вывернул наружу карманы брюк.

– Смотри, пустые. Это я тебя бояться должен.

– И хорошо делаешь, - подтвердила она.

Они в молчании уставились друг на друга.

– Лучше бы нам с тобой друзьями стать, - начал он.

– Вытри-ка щеку… - посоветовала она.

Несколько пузырьков крови проступили между краями раны и тоненькой струйкой стекали по щеке. Бриганте вытер щеку носовым платком, он уже несколько раз прополаскивал его в ручье.

– Послушай-ка… - проговорил он.

В голосе его опять прозвучали жесткие нотки.

– Ты меня отметила, потрудись расплатиться. Одним только способом ты можешь на мое прощение рассчитывать. Пусти меня и ложись…

Она еле слышно рассмеялась.

– Открой дверь!

– Я сейчас тебе твой пиджак отдам.

Она сняла пиджак со спинки стула и приблизилась к окошку. В одной руке она держала пиджак, в другой - открытый окулировочный нож.

– Сейчас тебе пиджак отдам, - повторила она.
– Только смотри, не балуй! Если просунешь руку, ножом ударю.

Она протянула ему пиджак из окошка, и он молча взял его, даже не попытавшись схватить ее за руку.

– Слава богу понял, - проговорила она.

Он надел пиджак.

– А если бы ты только захотела… - начал он.
– В жизни такой шлюхи еще не встречал, - добавил он размягченно. Голос его теперь звучал почти нежно.

– Да мы с тобой вдвоем… Уедем вместе на Север. Такая девка, как ты… Весь мир будет у наших ног. Я ведь богатый, знаешь? Чего мы только с тобой не наделаем, а?..

Она беззвучно рассмеялась. А потом спокойно захлопнула окошко и деревянные ставни, открывавшиеся изнутри.

Бриганте несколько раз негромко стукнул в деревянную ставню.

– Я ведь богатый, слышишь, Мариетта? Очень богатый…

Ответа не последовало. Бриганте поплелся домой.

Этим утром дон Чезаре пошел в низину поохотиться на водяных курочек. Шагал он долго, крупным бесшумным шагом, а за ним с ягдташем семенил, обливаясь потом, Тонио.

Когда из камышей подымалась птица, он бил ее наугад, небрежно вскидывая ружье в воздух, вернее, делал еле заметное движение, дуло описывало кривую, застывало на миг, смертоносный свинец со свистом рвал воздух, казалось, не потому, что в патроне взрывается порох, а потому, что выбросило его это четкое, резкое, точное движение предельного изящества, и рассекает он воздух, как бы повинуясь скорее воле самого дона Чезаре, чем законам баллистики, сражает тяжелую птицу, а она еще продолжает с минуту по инерции лететь вперед, но клонится все ниже к камышам, еще бьет крыльями, но все неувереннее, все более вяло, и опять-таки кажется, что сразил ее не бешеный полет свинца, а воля дона Чезаре, материализовавшаяся в этом резком движении руки, вскинувшей ружье, что его рука вцепилась добыче прямо в шею, где так мягок пух, подсекла широко распахнутые крылья и душит ее, душит, пригибая к топкой низине.

Когда дон Чезаре подстрелил четвертую водяную курочку, он, нажимая на курок, вдруг почувствовал, что у него онемела рука. В последние годы с ним такое бывало, нередко бывало. Сам он приписывал это явление своей манере стрелять не целясь, четким, сухим, решительным и на диво изящным движением вскидывая ружье, но постепенно, с годами в самом этом изяществе появилось что-то, пожалуй, преувеличенное, чрезмерное, четкость сменилась резкостью движений, что отдавалось в мускулах предплечья. Рука, плечо, а иногда и бедро надолго, на несколько часов, немели; в этих случаях Эльвира ставила ему горячие припарки. А старуха Джулия в твердом убеждении, что раз онемело, значит, тут повинен дурной глаз и надо против сглаза бороться, притаскивала в миске воду с оливковым маслом.

– Глаз, глаз ищите, дон Чезаре.

И она произносила заклинания, имеющие целью вызвать на поверхность воды дурной глаз, будь то один, будь то хоть целый десяток. Дон Чезаре не верил ни в сглаз, ни в заклинания, хотя не раз говаривал, что, по его мнению, колдовство не столь безрассудно, как, скажем, религия и медицина. Поэтому он и смотрел в воду с маслом, налитые в миску, пока не обнаруживал нечто действительно напоминавшее глаз, отчасти чтобы порадовать Джулию, отчасти из уважения к древнему городу Урия, где широко практиковался этот обычай, а еще и потому, что, не будь он неверующим из принципа, он скорее бы уж признал эти суеверия, чем суеверия религии или политики, коль скоро они восходили еще к традициям древней территории Урии, чьим последним сеньором был он, дон Чезаре. К вечеру или следующему утру от вчерашнего недомогания не оставалось и следа; рука, плечо действовали, как и раньше, и он становился все тем же могучим старцем, самым удачливым, самым элегантным из всех охотников их края.