Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса

– Это у кого как, – не согласился царевич. – Совесть и честь на лбу человека не начертаны. Они глубоко душевные, сердечные проявления. А сердце и душа всегда сокрыты, весьма глубоко спрятаны от обыденного ума. Поэтому нельзя говорить так, как ты судишь, обо всех людях. Не властью одною жив человек! И не только о ней он думает. Есть вещи важнее власти и политики. Жизнь – это не только властное поле, это необозримое море благих дел.

Периандр удивился скифским размышлениям. Не по годам зрел царевич. Да и на царевичей мало похож он. О том, о чём надлежит размышлять царю, совсем не думает. Рассуждает о возвышенном и высоком, о нравственном. Впрочем, кто его знает. Говорить прилюдно это одно, а таить замыслы – совершенно иное. Время покажет, кто он на самом деле и к чему в жизни стремится. Не скрытничает ли он здесь, в Коринфе. Не притворяется ли? Мало ли что может быть, в самом деле.

Периандр, привыкший к тому, что последнее слово всегда оставалось за ним, хотел было что-то возразить гостю. Но, внимательно посмотрев на Анахару, понял бесполезность собственных усилий. Во всяком случае, сейчас. Он даже от удивления улыбнулся, дескать, есть же такие люди. Но себе под нос тихо проворчал: «Повзрослеет – образумится. Мысль о царстве к нему вернётся, обязательно вернётся. От царства пока ещё никто не отказывался. Разве что только чудак Солон и его древний предок Ко др».

Находясь в Коринфе, Анахара познакомился с убийственной мудростью Эзопа, который то и дело ставил его в затруднительное положение, а иногда – попросту оставлял царевича в дураках, побуждая решать очень неприятные, а то и вовсе неразрешимые задачи. Он постоянно сравнивал скифа с ослами, мулами, навозными жуками, обезьянами. Эзоп ведь недолюбливал царевичей. Тиранов любил, а царевичей – нет; считал их паразитами, ни на что не способными, кроме обжорства, и любострастия.

Едва ли не ежедневно беседовал скиф с Периандром о государственных делах и премудростях. Тот убеждал Анахару в достоинствах тирании и слабостях демократии. Говорил о том, что не может быть сильного государства без сильной личной власти. Короче, тирания, в представлении Периандра, есть самое большое благо для народа, хотя сам народ подобного не понимает и часто не признаёт тиранов. Но народ ведь и не должен понимать секретов властвования. Его, народа, задача – полностью подчиняться властителю. А ещё поклоняться ему, почитать его, наконец, любить его. Тиран – это ведь не царь. Он выше царя. Царю власть достаётся можно сказать ни за что, задарма, по наследству, просто падает на голову свыше. Тиран же достигает власти самостоятельно, положив на её алтарь все силы, разум, хитрость, коварство и даже свою семью и друзей. Следовательно, он достоин большего, нежели монарх. Тиран заработал право на народную любовь, и народ не может не почитать его, в противном случае всё лишается смысла. И народ, не почитающий тирана, это не народ, а сброд, – так размышлял коринфский тиран.

Много чего такого разного, сложного и нелицеприятного говорил скифу Периандр. Ему казалось, что наконец-то он нашёл достойного собеседника, который не только благодарно выслушает его, но и правильно поймёт многие тиранические премудрости, замыслы и тайны. Анахара что-то пытался мягко возражать, высказывать некие аргументы «против», но коринфянин его даже не слушал, просто забивал и заглушал своими идеями и помыслами, а главное – громким голосом. Он иногда, как норовистый жеребец, преодолевал все возражения скифа, даже не принимая их к сведению. Часто Периандр говорил самому себе, так как Анахара совсем его не слушал, а думал о своём.

Нельзя сказать, чтобы всё очень понравилось скифу у тирана, скорее даже наоборот – многое не понравилось. Но, как бы там ни было, время, проведённое в Коринфе, стало весьма полезным и поучительным. Много интересного и важного узнал скифский почитатель мудрости о делах политических, управленческих, государственных. Присмотрелся к тираническим способам правления. Понял, что надо делать, если попадаешь под власть таких людей, как Периандр. Его поразил масштаб холуйства, раболепия и двуличности придворной челяди. Пресмыкаясь, перед тираном словно твари, расточая ему в лицо дифирамбы, они, отойдя на сто шагов, посылали ему проклятия и желали его немедленной смерти. А главное – отлынивали от работы, от настоящего дела. Их любовь и преданность властителю были показными, крайне не надёжными, как и они сами.

Увидел и услышал он какова истинная, порой жестокая мудрость Эзопа. Но дружбы с Эзопом не вышло. Не подружились Анахарсис и Эзоп. Видимо потому, что оба они были слишком умны и остры на язык. Не хотели признавать приоритет друг друга по отношению к себе. А таким людям ужиться тяжело. К тому же родовое происхождение того и другого возвело между ними непреодолимую преграду. Она сохранилась до последних дней их жизни. Скиф познакомился со многими изгоями, которых приютил у себя Периандр. Это были поэты, архитекторы, живописцы, художники, бежавшие сюда по разным причинам. Прижились в Коринфе и те, кто не сумел поделить власть в своём отечестве и бежал от преследований конкурентов. Были и такие, которые приехали надолго погостить, а то и просто жить в этих краях. Коринф ведь благодатное место. Так или иначе, а разного народу во дворе и, особенно около двора Периандра ютилось немало. Коринфская казна ощущала всё это на себе.

Вот так незаметно и очень быстро прошёл год, с тех пор как скиф ступил на землю Эллады. Но до Афин – главной цели своего путешествия, мудрствующий царевич всё ещё не добрался. «Год прошёл, а я топчусь на месте, не достигнув пункта назначения», – недовольно говорил себе Анахара. Впрочем, подобное топтание было полезным. Такой год, какой случился у него, стоит иных двадцати лет, а то и всей жизни. Дав наказ самому себе, что, дескать «пора, поскольку Солон ждёт не дождётся», он решительно и уверенно взял курс в Аттику.

2

В мудрствующие Афины, как и во все другие места, где он побывал ранее, царевич добрался благополучно. Видимо, морские боги благосклонно покровительствовали ему в этом деле. Прибыв в Пирей, прямо на пристани узнал, что в Афинах полным-полно скифов. Не свободных граждан, конечно, а рабов, но рабов преимущественно государственных, влиятельных в делах афинского полиса. Одни из них служили на таможне, другие были стражами, третьи – являлись сборщиками налогов. Это придало Анахаре дополнительные силы. Какие ни есть, но, всё-таки, свои сородичи. Те же, в свою очередь, узнав, что прибыл скифский царевич, тоже не остались равнодушными. Не то, чтобы испугались или воспылали любовью к нему, а просто заинтересовались, полюбопытствовали, ведь прибыл знаменитый соотечественник, а это само по себе интересно.

Дав необходимые распоряжение своим корабельным людям и взяв с собой одного из них, Анахара отправился с подарками на поиск родственников по материнской линии. С помощью Иеракса царевич довольно быстро их нашёл. Оказалось, большинство из них были живы. Дед, бабка, дяди, тёти, двоюродные братья и сёстры, несмотря ни на что, выжили в тяжёлое для Афин время и теперь существовали вполне сносно. Все они полагали, что благодаря законам и реформам Солона их настоящая жизнь только начинается. Между прочим, все они принадлежали к филе Гелеонта, к которой принадлежал и сам Солон. Анахару сородичи встретили радостно. Как-никак сын Анфии, бедняжки Анфии, которую пришлось когда-то отдать в кабальное рабство и которую, будь оно неладное, перепродали скифскому царю. Конечно, стала царицей, хоть и варварской, но царицей, от чего можно и возгордиться. Ведь в их роду такого ещё никогда не было. Породниться с царями выпадает честь далеко не каждому афинянину и не только афинянину. А по сему, следует также немного гордиться. Вернее стесняться и гордиться. Стесняться потому, что продали Анфию, а гордиться – потому, что продали её очень удачно. Во всяком случае, так размышляли отец и братья Анфии.

Большинство родственников в основном были зевгитами, но среди них были и всадники, и феты. Вообще-то, люди весьма разные, но гостеприимные, любопытные, приятные, говорливые. Первым делом Анахара роздал всем подарки и познакомился с условиями их жизни. В первый же день он почувствовал себя здесь, как дома, даже лучше, нежели дома. Возникло такое ощущение, что у него ожили эллинские корни. А почему бы и нет, ведь он наполовину эллин, иониец, афинянин. Скифскому гостю выделили комнату в доме деда и предложили остаться здесь навсегда. А со временем, возможно, удасться и мать вернуть в Афины. Царевич не стал заглядывать так далеко, дескать, поживём – увидим. На вопрос, чем он собирается заняться в Афинах, он ответил, что хочет учиться тем вещам, которых нет в Скифии, но которые ей очень необходимы. Когда он сказал деду, что в качестве своего учителя видит Солона, тот стеснительно пожал плечами, намекая на занятость законодателя. Дескать, вряд ли у столь важного государственного мужа найдётся время для подобных дел. К тому же, всё-таки, Солон, не ровня нам.

Целую неделю Анахара изучал Афины, знакомился с содержанием Солоновых законов, распознавал афинский государственный порядок и частный образ жизни людей. Всё ему очень нравилось. Он был в восторге от Аттики.

– Афины лучше всех известных мне государств, – говорил он деду и дяде.

Те соглашались, утвердительно качали головами, при этом мягко возражали:

– Возможно, где-то и лучше. Мы же не видели, как живут все народы. Но гневить богов не станем. Хорошо и надёжно теперь у нас. Что хорошо, то хорошо. Мы весьма довольны тем, что имеем. Хвала богам и Солону!