Закрытая информация

Старый ворюга слишком часто качал права, раздражая лагерное начальство. Папа зоны, подполковник НКВД Дегтярев, упившись на новогодние праздники, поделился заветной мечтой с подчиненными:

– Хоть бы он поскорее сдох! На зоне двоих хозяинов быть не должно!

Дегтярев был умным, вертухаи – глупыми. Четырех энкавэдэшников, уморивших авторитета в шизо на радость шефу, уголовники зарезали вместе с семьями. Трупы со следами пыток, спрятанные в прорытом тоннеле под «запреткой», нашли сторожевые собаки, поднявшие жуткий вой.

Ульчу, словно по наследству от Мони, принял подполковник Дегтярев.

На митинге, посвященном дню рождения товарища Сталина, подполковник провозглашал здравицы в честь «отца всех народов». Лагерь инспектировала комиссия Наркомата внутренних дел, прибывшая из самой Москвы, и Дегтярев очень старался перед столичными товарищами.

Он орал, напрягая голосовые связки. Казалось, верхушки деревьев колеблются от надсадного крика подполковника.

Зэки, наблюдая за потугами папы, шутили:

– Зуб даю, от его гырканья Игарка вспять потечет!

Дегтярев надорвался. У него от крика вылезла грыжа, и он не поспевал за комиссией. А это было опасно: оставлять без присмотра московских товарищей. Мало ли куда сунут нос, мало ли кто настучать может, и вообще посчитают товарища Дегтярева саботажником, и прости-прощай привольное житье хозяина зоны.

Подтягивая отвисшую килу, шаром бьющуюся о галифе, подполковник Дегтярев материл уехавшего неделей раньше врача:

– Сучий потрох, чтоб тебя разорвало. Как чуял, гад, когда смыться!

Председатель комиссии, армянин, перетянутый новенькой скрипучей портупеей, недружелюбно косил черным антрацитовым глазом:

– Слюшай, ты чем недоволен?.. А?.. Мне что, Лаврентию Павловичу докладывать?.. Дегтярев устал?.. А?..

Дегтярева то ли от страха, то ли от боли осенило. Он вспомнил о зэковском врачевателе, выходившем Моню Жидка.

– Грыжу вправлять умеешь? – спросил подполковник, спуская штаны, когда подталкиваемый вертухаями Ульча приоткрыл дверь.

– Коняшек в колхозе холостил, бычкам яйца резал… – не без ехидства отвечал пообтертый лагерной житухой бурят, – грыжу вправлю!

– Ну ты, поосторожнее! – покрываясь испариной, пробормотал начальник, путаясь в завязках кальсон дрожащими пальцами.

Выхода у него не было. В плане мероприятий значились банкет, охота, попойка на природе. С вывалившейся грыжей его хватило бы только на скромное чаепитие.

Ульча задачу выполнил блестяще. Утром подполковник подошел к председателю комиссии строевым шагом…

Отец Дмитрия дружбу со старым бурятом осуждал. Сын целыми днями пропадал в степи. Учитель истории жаловался на непонятные высказывания Рогожина-младшего, попахивающие антисоветчиной.

– Он меня ставит в тупик своими вопросами! – сетовал недавний выпускник пединститута, не выходивший из запоя, вызванного неудачным распределением в сельскую школу. – Прицепился с каким-то восстанием монголов и бурят двадцать восьмого года против советской власти. Я вашему сыну втолковываю – мы принесли цивилизацию полудиким кочевникам, а он ерничает: «Не дороговато ли они заплатили?» Мне непонятно его увлечение историей Гражданской войны, ведь есть темы поинтереснее! – молодой человек пыжился, пытаясь подыскать подходящий пример, но его мозг был занят планами побега в город. – Рекомендую, товарищ Рогожин, приглядеться к окружению сына. На него кто-то дурно влияет, – отворачиваясь в сторону, чтобы не дышать перегаром, советовал начинающий педагог.

– Дима, прекрати встречаться со стариком! – просил отец, горбясь над обеденным столом.

– Ты мне запрещаешь видеться с Ульчой? – тихим, дрожащим от обиды голосом спрашивал сын.

– Я служу на режимном объекте. Рядом граница. Надо быть бдительным, – произносил трафаретные фразы Рогожин-старший, мешая ложкой густой суп из концентратов, заправленный говяжьей тушенкой. – Старик – подозрительная личность. Вертится вокруг части. Он сидел?

– При Сталине полстраны сидело! – угрюмо насупившись, твердил рано повзрослевший подросток.

– Откуда ты это взял, щенок? – взрывался отец. – Собрался в Суворовское училище поступать! На, выкуси! – скрученная дуля оказывалась под носом Дмитрия. – Диссидент сопливый! Тебя в пэтэушники не примут! Учитель истории выше тройки в аттестат не поставит! Задолбал его идиотскими вопросами!

Сережка, младший братишка, заливался плачем, вымазывая кашей, падающей изо рта, подвязанный слюнявчик.

Масла в огонь подливала вторая жена отца, мать ревущего карапуза, мачеха Дмитрия:

– Ты карьеру папину ломаешь. С таким сыном нам вовек из этой дыры не выбраться. Его однокашники по училищу полковничьи звезды носят, в Германии служат, а мы… – Она сгребала в охапку младенца, мусоля его рожицу полотенцем.

Дмитрий выбегал прочь. Вслед ему неслось:

– Волчонок!

Раздосадованный собственной невыдержанностью, отец доставал бутылку настоянного на спирте прополиса, наливал половину двухсотграммового граненого стакана и залпом выпивал терпкую, пьянящую жидкость. Уединившись, он разглядывал фотографию покойной супруги, умершей пять лет назад.

Рогожин-старший был из тех служак, на которых держится армия. Лямку тянул исправно, звезд с неба не хватал и никому не завидовал.

Звание капитана Иван Алексеевич получил досрочно. Неся боевое дежурство на командном пункте станции слежения, старлей Рогожин запеленговал пуск с территории Китая баллистической ракеты, выводившей на земную орбиту космический спутник «Великий поход-1».

Орден Боевого Красного Знамени вручили начальнику станции, охотившемуся в момент запуска на сайгаков и никакого отношения к пеленгу не имевшему, солдат-срочников отправили в отпуск, а Рогожину, как дополнительное поощрение, подарили наручные часы.

Скачков в его карьере не было. Капитанские погоны стали потолком служебного роста Рогожина-старшего.

Сын пошел дальше – дослужился до майора, но уже в другие времена, на других войнах, в другой армии, бывшей осколком той, которая некогда заставляла ежиться от страха потенциального противника и за океаном, и за Берлинской стеной, и за юго-восточной границей.

– Прощай, Ульча! – Дмитрий, прислонившись плечом к боку низенькой лошадки, держался рукой за стремя. – Уезжаю в училище поступать. Почтальонша вчера вызов принесла.

Древний старик, сидевший в седле как влитой, подставлял степному ветру лицо.

– Я буду скучать по тебе! – сказал подросток, опустив глаза, стыдясь признания.

Ульча мягко улыбнулся:

– Возьми! – на ладони старика лежала маленькая нефритовая фигурка Просветленного. – Помни, Дмитрий, – он погладил вздыбленные летним суховеем мальчишечьи вихры, – главное – не изблевать свою жизнь! – Степной философ, припав губами к лошадиному уху, что-то прошептал, и мохноногая коняшка неспешной иноходью понесла всадника к линии горизонта Великой Степи…