Закулисный роман (сборник)

– Будь со мной, Ада, – хрипло шептал он. – Все еще можно исправить… Я сделаю все, как ты захочешь. Навсегда останусь в России, если скажешь. И послезавтра мы вместе приедем на премьеру и будем рассказывать журналистам, как мы оба любили Багринцева и как благодаря его светлой памяти вновь обрели друг друга через двадцать лет. Будь со мной, люби меня, хоть немного, я прошу, прошу тебя…

Его слова завораживали меня. Он стянул с меня невесомый газовый шарф, припал лицом к моей шее. Я ощущала движение его век и ресниц на коже, обжигающее дыхание, влажные губы…

«Вероника… – вдруг пронеслось у меня в голове. – Она не простит, решит, что я сделала это из мести, из бабской зависти… Я не должна… Этот человек манипулировал мной, играя чувствами моего ребенка. Нельзя, чтобы он добился своего».

Из последних сил я оттолкнула его и запахнула на груди платье.

– Нет, Вацлав, нет, – задыхаясь, выговорила я. – Я не могу… Не хочу!

Он попятился, тонкий, ломкий, с копной спутанных золотых волос, развел руками. На губах его играла какая-то подрагивающая, сумасшедшая, издевательская улыбка.

– Ты опять решила всех спасти? – проговорил он. – Проявить силу духа и благородство? Ничего не выйдет, моя дорогая. Минуту назад это было еще возможно, теперь уже нет. Что ж, это будет тебе уроком: увидишь, к чему приводят так называемые моральные победы.

В этот момент из динамика раздался голос:

– До начала первого акта десять минут. Актерам, занятым в первом действии, занять свои места за кулисами.

И Вацлав, на ходу приглаживая волосы, широким шагом вышел из гримерной.

Разумеется, спектакль окончился овацией. Мы стояли на сцене, в центре – всхлипывающая Ксения. Критики рукоплескали стоя. Я видела черные дорожки туши на щеках сидевшей в зале Вероники. К сцене потоком шли приглашенные на генеральную репетицию люди, вручали Ксении цветы.

– Это не мне. Это все Евгению Васильевичу, – бормотала она сквозь слезы.

– Это удивительно! Это новое слово в театральном искусстве! – вещал красной от счастья Ксении козлобородый театральный критик.

Я видела довольную физиономию Гоши – он, думаю, уже подсчитывал будущие прибыли. Видела, как бледная Катя внимала аплодисментам, прикрыв глаза от переполнявших ее чувств. Как Влад нетерпеливо дергал углом рта, явно желая, чтобы эта восхищенная вакханалия наконец закончилась. И лицо Дэмиэна Грина, глумливое, издевательское. Над кем он смеялся сейчас? Над зрителями? Над нами? Над собой?

После того как отгремели аплодисменты и завершились поздравления и в здании театра осталась лишь группа работавших над спектаклем, мы собрались в театральном буфете отметить нашу удачу. Некоторые были еще в гриме, в костюмах, некоторые уже переоделись. Я сразу же сняла с лица театральный грим, пригладила волосы. Мне не хотелось быть красивой сейчас…

Гоша открыл шампанское, пробка щелкнула и выстрелила в потолок. Ударила пенная струя. Влад со смехом отпрыгнул в сторону.

– Ребята, друзья мои, – с гордостью проговорила Ксения, поднимая бокал, – я не могу выразить, как благодарна вам за то, что вы сделали. Я уверена, что наш дорогой Евгений Васильевич, перед чьим талантом я всегда преклонялась…

– Удивительно, – вдруг перебил ее Вацлав, переодетый в отливающий мерцающим светом голубой дизайнерский костюм, – удивительно, как стремительно растет обожание кумира после его смерти. И почему смерть так заманчива для нас? Почему мы всегда начинаем любить человека именно после его ухода? Не понимаю, отчего бы не сделать этого заранее?

– Что? – заморгала Ксения. – Что ты хочешь сказать, Вацек? Разумеется, и при жизни Евгения Васильевича я восхищалась и…

– При жизни Евгения Васильевича вы, Ксения Эдуардовна, не имели ни минуты покоя. На его творческие порывы и открытия вам было наплевать. Вы постоянно следили за ним, подозревали в связи с каждой симпатичной студенткой – уж вам ли, в будущем студентке режиссерского факультета института культуры, было не знать, как пронырливы бывают эти смазливенькие твари. Вы проклинали его богемную специальность и всякий раз, когда он начинал носиться с новым замыслом, старались упаковать его то в санаторий, то в больницу на обследование, то на дачу. Вы панически боялись, что он разведется с вами и вам придется съезжать из пятикомнатной квартиры на Патриарших и прощаться со статусом супруги театрального светила. Его смерть стала для вас счастливым подарком судьбы, избавила от необходимости трястись от страха и интриговать, припечатала ваш звездный статус, красиво обрамленный в траурные кружева, теперь уже навсегда. И позволила вам годами паразитировать на светлой памяти вашего мучителя. Ведь вы, дорогая моя Ксения Эдуардовна, патологическая бездарность, впрочем, не может быть, чтобы вы об этом не догадывались… Нам всем, бывшим ученикам Багринцева, это прекрасно известно. Так давайте обойдемся без лживых дифирамбов.

Все разговоры смолкли. Катя ойкнула и опустилась на стул. Влад хмыкнул. Гоша настороженно нахмурился. Все, что сказал Вацлав, было правдой. Все мы знали об этом, но до сих пор тактично поддерживали излияния скорбящей вдовицы. Каждый – по своей причине. Катя – из бабьей жалости и стыдливости, Влад – чтобы не потерять предмет для насмешек за глаза, Гоша – из меркантильных соображений. Что до меня – я никогда не имела склонности обличать лжецов и бичевать пороки. А Вацлав вдруг озвучил то, о чем все думали про себя, но никогда бы не произнесли вслух.

Я взглянула на него и поняла – вот оно, то, что я предчувствовала с самого начала. Вот сейчас Левандовский разыграет свой спектакль, и случится непоправимое. Неужели я могла помешать этому? Неужели, если бы я сказала «да» там, в гримерке, он отказался бы от своего замысла?

На раскрасневшемся лице Ксении Эдуардовны промелькнула вся гамма чувств: возмущение – негодование – соображение, что нельзя ссориться со звездой спектакля сейчас, перед премьерой, – трогательная обида – смирение.

– Вацек, ты говоришь ужасные вещи, – жалобно заблеяла она. – Обвинять меня в бездарности… И именно сегодня, когда моя постановка имела такой успех! Да и как ты мог подумать, что я… Но за что? Почему сейчас?

– Потому что мне надоел этот фарс, – весело объявил Левандовский. – Эта постановка, которую вы гордо именуете «вашей», на самом же деле полностью списана с идеи Багринцева. Признаюсь, я получил немало удовольствия, забавляясь над всеми вами. Но сегодня моя последняя ночь в этом городе, завтра утром у меня самолет. И пришло время расставить все по местам.

– Как самолет?! – взвизгнула Ксения.

Тут и все остальные участники этого шоу заволновались.

– Вац, ты что, сбрендил? Премьера послезавтра, – подступил к нему Гоша.

А я, чего-то подобного и ожидавшая с самого начала, обернулась к Веронике. Моя бедная девочка смотрела на Вацлава расширенными глазами. Должно быть, соображала, что до завтра никак не успеет оформить визу в Англию.

«Значит, вот что он имел в виду, – сообразила вдруг я, – когда говорил, что я могла бы еще все исправить. Неужели, если бы я не оттолкнула его, он бы задержался, отыграл премьеру и все расписанные спектакли? Неужели вот этим обернулись мои благие намерения? Или он говорил о чем-то другом?»

– Вац, если ты так решил из-за того, что произошло у вас с Катей, я… – нерешительно начал Влад.

– Ты не будешь иметь ко мне никаких претензий, так? – продолжал глумиться Вацлав. – Ты даже с удовольствием предоставишь мне свою супругу во временное пользование до конца срока моего пребывания в России? Нет, Влад, спасибо, но я не могу принять от тебя такую жертву. Наслаждайся своей скучной старой женой сам.

Катя вскрикнула и прижала ладони к щекам.

– Прекрати! – громко сказала я. – Это уж слишком! Зачем ты все это говоришь?