Зал ожидания

— Входите, Анюта, входите, — проворковала Валерия Ивановна. — Это очень кстати, что вы пришли. Мы как раз про вас и разговаривали.

— Ну, вот видишь, ты сама догадалась, что пришла Анюта, — оживленно и радостно воскликнул Куликов. Он взял Анютину руку и поднес матери в обеих ладонях, как дорогой подарок. — Ты теперь сама видишь, какая она замечательная.

— Вижу я, все вижу, — сказала Валерия Ивановна, пожимая горячую и шершавую Анютину ладонь. — Какая вы, однако!..

Ошеломленная всеми этими неожиданностями, Анюта все же усмотрела в последних словах определенное осуждение, и, еще не зная, что именно осуждается — ее наружность или ее поступки, — она просто проговорила:

— Да, я вот такая.

Хотела сказать просто, а получилось так, будто она похваляется, а ей совсем не это надо. Не это, а тогда что? Ведь она пришла не для того, чтобы осудить эту красавицу, на это у нее нет никаких прав. Просто она кинулась на выручку, потому что не могла иначе.

— Да, я такая, — повторила она теперь уже, как и хотела, просто.

— Она такая, мама, я же тебе говорил! — явно любуясь Анютой, сказал Куликов. — А теперь нам надо просто поговорить. Ведь ты сама хотела, мама, поговорить. Ты для этого и приехала. А что же мы стоим, как в минуту молчания?

— Ну, сядем, — согласилась Валерия Ивановна и опустилась в кресло.

Анюта села на табурет. Куликов — на кровать. Сидели молча, собираясь с мыслями.

«Как перед дальней дорогой, — подумала Анюта. — Как перед расставанием».

Перед расставанием? Ну, нет! Возмущенная таким ходом своих мыслей, она, не таясь, взглянула на Валерию Ивановну и снова подивилась ее умению выглядеть намного моложе своих лет. Как это ей удается? По своей неискушенности, Анюта почти не разглядела косметики и того, что волосы крашеные. Эта женщина самоотверженно боролась против надвигающейся старости и пока что побеждала. Она не сдавалась, чем не могла не вызвать восхищения. Анюта так и подумала, что человек никогда не должен сдаваться, ни в большом, ни в малом. Человек должен бороться до самого конца.

— Нам пора. — Валерия Ивановна поднялась и взяла со стола свою сумочку.

— Так мы же еще ни о чем не поговорили, мама!

— У меня сейчас нет времени. Я и так задержалась.

— Ну, я не могу так… Сразу.

— Только на два-три дня. Можешь ты уделить мне два дня?

Ее уже не удивляло, что у сына появились какие-то свои дела, не согласованные с ее желаниями, и, не было бы здесь этой «кирпичницы», она бы потребовала беспрекословного повиновения. И все было бы так, как она захочет. Красивые ее глаза потемнели от гнева, и голубиный голос огрубел. На. Анюту она перестала обращать внимание, будто ей нет до нее никакого дела.

И тогда Анюта решила, что ей пора напомнить о себе и о своих правах, в которых она была не совсем уверена.

— Ну, не хочет он сейчас уезжать, — не очень почтительно проговорила она.

— Да? — Валерия Ивановна снисходительно посмеялась, будто услыхала что-то очень глупое. — Он еще никогда не знал, чего хочет. Никогда. И этим пользовались те… которые знали.

— Нехорошо как вы говорите, — сдержанно заметила Анюта.

— Я говорю прямо и то, что думаю. И мне еще неизвестно, до чего вы тут дошли.

— А я думаю, что вы это очень хорошо знаете.

Куликов встал рядом с Анютой и положил руку на ее плечо, как перед фотографом для семейной карточки:

— Я тебе уже сказал: это — моя жена.

— Я не могла сразу поверить и вот приехала…

— Теперь-то вы верите? — спросила Анюта.

— Не очень. Это у него не впервые.

Анюта почувствовала, как пальцы Куликова сжали ее плечо:

— Мама, это неправда!

— Правда, сын мой, правда. Разве у тебя не было увлечений, и очень серьезных?

— Таких? Никогда! И это совсем не то, как было. Это не увлечение совсем…

— Таких не таких, не стоит уточнять, — возвысила голос Валерия Ивановна и, пожелав прекратить этот неугодный ей разговор, послала сына сказать шоферу, что сейчас она выйдет. Анюта поняла: нельзя продолжать этот разговор при нем и что сейчас пойдет разговор начистоту. А ей этого совсем не хотелось.

20

Прислушиваясь к затихающим шагам сына, Валерия Ивановна спросила с ужасающей Анюту прямотой:

— Вы давно с ним живете?

Она снова сидела в кресле и разглядывала свою большую румяную собеседницу с нескрываемым осуждением. Анюта ничего не ответила. Валерия Ивановна показалась ей похожей на кошку, которая прислушивается к мышиной возне. Мышиная возня — вот что такое все, что тут происходит, по сравнению с ее любовью. «Кошка» перестала прислушиваться и замурлыкала:

— Вы умная женщина и сами должны знать, что долго не продержится эта ваша связь. Я не зря напомнила о его прежних увлечениях. Ему даже неприятно теперь о них вспоминать. То же будет и с вами. Если вы хотите себе добра, то отпустите его. Оттолкните его сами.

— Вы о ком заботитесь: о нем или меня вдруг почему-то пожалели? — спросила Анюта.

— Вас просит мать: не удерживайте его…

Анюте показалось, что сейчас эта красивая, властная женщина встанет перед ней на колени, как вставала перед директором, умоляя его пожалеть непутевого сына.

— Нет, нет, — проговорила она предостерегающе. — Зачем вы так просите? Разве вы сами-то не видите, как он изменился за последнее время? Он даже пить перестал совершенно. Даже музыкой стал заниматься. Вот его ноты, видите? И я для него все сделаю. Все. И я постараюсь удержать его здесь, конечно, если он сам этого захочет.

— Мужчина должен хотеть того, что хочет женщина.

— Ну, так я не хочу, чтобы он уезжал. И вы знаете, он тоже не хочет. Он же вам сказал, что никуда не поедет, — твердо проговорила Анюта, и еще чуть было не добавила: «И отстаньте вы от нас». Но вовремя спохватилась. И так лишнего наговорила. Вон как она взвилась. Держись, Анюта!

Так она с отчаянным весельем подбадривала себя, но, как ей показалось вначале, напрасно. Никто на нее не собирался нападать. Валерия Ивановна только защищалась сама и отстаивала свою собственность.

— Война отняла у меня мужа, и я не знаю, что бы со мной стало, если бы не сын. Это все, что у меня осталось, в нем вся моя жизнь. И его я не отдала. Уберегла. Я пошла на все, на преступление, может быть. Мне тогда было все равно, что подумают люди, а сейчас и подавно. Какое мне дело до всего, что про меня скажут. Я спасла сына — вот главное. Неужели я теперь отдам его? И кому?

Только сейчас почувствовала Анюта, как душно сделалось в этой комнатке, тесно заставленной вещами. Тут не оставалось места даже для того, чтобы встать и отойти подальше от этой женщины, которая похваляется тем, чего надо было бы стыдиться. Всю жизнь отнимала у сына самое главное, самое для него дорогое и хвалится этим.