Залечь на дно в Подольске

Я ощутила объятия. Они были почти как настоящие. Я прижалась к нему, словно стараясь забыться. Он зарылся лицом в мои волосы и глубоко задышал. Мы стояли на фоне оконных сумерек и оба слышали, как сгущается пространство. Как все затихает. Как все успокаивается. Даруя нам ненавязчивое присутствие друг друга. Здесь. Сейчас. А что будет потом? Да, кто ж об этом думает, – что будет потом? Когда алкоголь сводит все к чистой биологии, напрочь уничтожая индивидуальные различия. Таким, собственно, и должно быть идеальное лекарство от одиночества.

Сегодня лекарство выдалось терпким. Насыщенным. С горчинкой. За состав и дозу – ответит завтра. Не для того ли нам дана природой эта тяга к разнообразию? Чтоб не зацикливаться. Не на делах, ни на мужчинах?

Доза была ударной. Действенной.

Я отлично знала, что делаю. В моих поступках всегда прослеживался холодный расчёт, что не всегда мне удавалось скрыть. Я к этому и не стремилась, впрочем. В такие моменты я всегда расползлась в улыбке кошки сожравшей канарейку. И танцевала.

Сейчас я танцевала на кухонном столе, скинув полотенце. Тень от точечного ночника на стене колыхалась в такт моим движениям и музыке. Она вдруг показалась мне невероятно тонкой, изящной. Почти бесплотной. Как язычок огонька свечи, дрожащий от заговорческого шепота. Облизывая губы, я проговаривала слова песни, – те, что не выкинешь. Известные только мне. Они оставались неизменными. Я изменилась. Часть меня умерла. Часть сгорела. Сгорела вместе с теми, кто проиграл. Кто жаждел погреться, но не готов был обжечься. А получив ожог, пытался залить. Затушить. Забить.

Но не дошел до конца.

Густой серый пепел оседал теперь на их плечах. Пепел возможного счастья. С запахом гари живых мышечных волокон. Подгоревшего сердца. Моего. Невозможно по-настоящему отпустить человека, не ранив собственной души.

Коснувшись ее, проникнув в тебя, он навсегда забирает с собой ее часть. Взамен оставляет холод сквозняка и свежее клеймо под названием «новое я». Ведь твоя обновлённая душа и есть награда за встречу со смертью. За разрушение. За страдания.

Велика ли цена? Что поделать…

Все развитие основано на страданиях, если уж разобраться.

Вернее, в попытке избавиться от него. От страдания. Если совсем грубо, то страдания – это двигатель прогресса. Если его убрать, искоренить – развитие остановится. И мир рухнет в эйфорию небытия и тотальный наркотический кайф…

Я рухнула в него. С разбегу.

Меня было уже не остановить.

Замедлить, разве что. Но не остановить.

И он замедлил.

Схватил крепко и властно. За горло. Дыхание стало едва уловимым. Поверхностным. И его. И мое.

Я попыталась вырваться. Затрепыхалась. Забилась всем телом. Как мотылек под абажуром. В стремление к какой-то важной и великой цели, что требует всех отчаянных усилий. Тех, что создаются исключительно преодолением себя…

Выжить. Достигнуть света, биться до конца. И выжить. Они-то и приводят к результату. Вплоть до того, как лампа раскаляется достаточно и обжигает крылышки.

Он чуть ослабил хват, но тут же подхватил на руки и перенес к окну. Холод стекла и ночного неба обжег мою обнаженную спину от поясницы до затылка. Я вздрогнула и крепче обвила его торс ногами. Отражающийся в стекле свет мешал увидеть его глаза. Я сделала глубокий вдох и прогнулась, прижимаясь к нему всем телом. .

“Как же высоко ты все таки забрался, милый”, – обратилась я мысленно, слизывая пыльцу своих крыльев с его разомкнутых пальцев.

И мне бы выпорхнуть в окно. Не цепляться за него. Не прижиматься.

На утро выветрится химия, как хмель. И сменится белье в постели. Мы разойдемся по миру – творить своё несовершенное бессмыслие. Каждый – в своем направлении, каждый сам по себе. С той лишь разницей, что он пойдёт с очередной победой, любовно потягивая себя в области ширинки, а я – с очередным опустошением.

Но это будет только завтра…

…Завтра ворвалось тошнотворным позывом и резко распахнуло глаза. Лучи света полоснули по слизистой, эхом отзываясь в висках. Я сжалась всем телом и попыталась встать. Головная боль с силой швырнула обратно на скомканную подушку. Попытка сползти с кровати далась не сразу. Плюсы кроватей не приставленной вплотную к стене – возможность выбора с какой ноги встать и на какой бок свалиться. В этом же и минус, когда нет сил и адекватности выбирать. Я отдалась воле случая и скатилась с изножья, по пути зацепилась за угол банкетки и, чуть пошатнувшись, побрела в ванную.

Ничто так не способствует быстрому пробуждению, как холодный кафель под босыми стопами.

Я на ощупь открыла кран, набрала воды в ладони и плеснула ею в лицо. Сквозь пробивающийся свет незакрытой двери на меня посмотрело размазанное лицо. Помятое размазанное лицо. Я попыталась сфокусировать взгляд.

Худое лицо, высокий задумчивый лоб, украшенный продольными складками глубины своей задумчивости. Темные волосы растрепаны по… по простому так, по домашнему, если не выразиться жёстче. Чуть приоткрытый рот узких бледных губ. И глаза. Глубокие и темные. Будто затуманенные. Смотрели с достоинством и неким высокомерием.

«Ну, здравствуй», – улыбнулась она краешком рта.

Я кивнула и улыбнулась в ответ ее размытому безразличию.

Обезличию, уточнила бы. И дело было не в резкости восприятия. Или отсутствии света.

Хотя в нем немного тоже, наверное…

Пролить бы его – Свет этот. Как воду из крана. Мягкий теплый заполняющий. Или ударить контровым по силуэту. Моделирующим прорисовать детали. Там, глядишь, и просветление нагрянет.

Но нет.

Нет ни света пока, ни просветления. Ни лампы накаливания под потолком. Что уж там… Поэтому предпочту пока остаться в затемнении. Там есть, где скрыть дефекты. И не только свои.

Конец ознакомительного фрагмента.