Залив Недотроги

— Мама, наверное, уже волнуется, — вздохнула Ирис и вопросительно взглянула на Александра Степановича.

— Добрый вечер, друзья, — послышалось вдруг от моря. — Это я, Фрези Грант. Не скучно ли вам на тёмной дороге? Извините, я очень тороплюсь. Я бегу…

— Подожди, Фрези! — крикнул Грин. — Будь добра, проводи молодых людей. Чтобы тёплые течения не напроказничали, а отнесли их лодку прямо к берегу.

— Я буду бежать впереди…

И снова мы не могли понять: то ли стремительно течёт туман над водой, то ли лодка летит, едва касаясь волн. До тех пор, пока прямо перед нами не засветились огненно-дымные шары фонарей на аллеях дома отдыха.

Мы пристали неподалёку от рыбацкого баркаса, с которого здесь чуть не каждый день отдыхающим продавали свежую рыбу. Торговал рыбой худой белоголовый дед, которого все почему-то называли Филькой.

Филька и сейчас сидел на борту баркаса. Свесив голову, он то ли дремал, то ли о чём-то думал.

Услышав наши голоса и смех, Филька встрепенулся:

— Эй, молодёжь! Вы не за счастьем в море ходили, а? Поделитесь уловом.

— Нет, — засмеялась Ирис. — Мы в Зурбагане были. В гостях.

— Ты смотри, — удивился Филька. — Тридцать лет здесь живу, а о таком городе не слышал.

Мы взялись за руки и побежали. Минут через десять, запыхавшись, остановились. Здесь кончается парк, дальше идут дома. В третьем от края, чьи окна хорошо нам видны, и гостит Ирис.

Внезапно рядом с нами что-то глухо бухнуло, зашелестели раздвигаемые ветки.

Ирис испуганно прижалась ко мне.

Из кустов появилась голова лошади. Фыркнув, она посмотрела на нас ласковыми глазами-сливами и отступила в сторону.

Наши губы непроизвольно встретились — мир исчез. Мы опомнились, почувствовав, что нас качает, будто от изнеможения — вот-вот рухнем, задохнувшись от избытка чувств.

— До завтра, родной… Отпусти меня, пожалуйста… Мы же завтра увидимся… Утром… Ты первый иди, хорошо?

— Лучше ты.

Мы препирались, как дети. Потом, так и не договорившись, начали расходиться — одновременно, лицом друг к другу.

Дома, в своей времянке, я безо всякого интереса повертел в руках раковину, положил её на стол и, выключив свет, прилёг на кровать. Хотелось разобраться в себе: неужто я в самом деле влюбился?

Я так бы и не дослушал историю о Мигеле, но вдруг вспомнил, что Ирис обязательно спросит — знаю ли я продолжение.

Раковина молчала. Я растерянно потряс её, даже подул в перламутровые розовые створки. Наконец далёкий голос сказал:

«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось».

«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось. Гостей сморило ещё раньше — они лежали где придётся.

Мигель тихонько подкрался к отцу. Господи, что будет, если он вдруг проснётся? Мальчика бил нервный озноб. Он осторожно засунул руку в карман Горгони. Вот они, ключи. Затаив дыхание, потянул к себе тяжёлую вязку. Потом боком, боком к двери. Быстрее! И только во дворе перевёл дыхание.

…Мигель помог беглецу оттолкнуть парусник от берега.

— Спасибо, моё маленькое чудо! — Дон Рамирес прижал его к груди, беспокойно заглянул в глаза. — А ты? Отец не простит… Поедешь со мной?

— Я сегодня разучился бояться, — тускло улыбнулся мальчик. — Возле вас. Не беспокойтесь обо мне. Попутного ветра…

Занималась заря, Мигель поднялся к себе, закрыл дубовую дверь на задвижку. А через минуту-другую внизу поднялся шум, ударило несколько выстрелов. Предчувствие беды сжало сердце мальчика, на глаза навернулись слёзы. Он видел в окошко, как мечется на берегу отец со своими ещё не протрезвевшими гостями, как он сыплет проклятия, посылая пули вслед паруснику.

На лестнице загремели сапоги.

— Это он, — злобно ревел Горгони. — Один он знает, где я держу ключи. Я убью его, как паршивого пса! Открывай дверь, уродина, слышишь! Убью!..

Дверь затрещала. Бабахнул один пистоль, другой. Пули щепили дерево, одна попала в баночку с краской и она, жалобно звякнув, полетела с полки.

Мигель бросился к своей картине, прижался лбом к шершавому полотну.

— Помоги мне! — прошептал он в отчаянье, захлёбываясь от плача. — Спрячь меня…

Дверь упала. В комнатушку ворвался Горгони, за ним — остальные.

— Ищите ублюдка. Он где-то здесь, — прохрипел старик. — Я разнесу пулей его проклятую голову…

Перевернули кровать. Заглянули в нишу. Кто-то раздавил краплак, и сгустки краски расползлись по полу, будто кровь. Картина с грохотом упала.

Вдруг Смит остановился, пистолет выпал у него из рук. Повернул побледневшее лицо к Горгони.

— Слушай… Его здесь нет! В окне — решётка… Дьявол…

Он попятился к двери.

— Дьявол, дьявол! — завопили перепуганные гости, сбивая друг друга с ног, кинулись на лестницу.

Глупцы! Они ничего не знали о силе человеческого духа, о способности мысли открывать любые двери. Даже в сказку. Поэтому никто из них, конечно же, не заметил, что на картине появилась новая деталь. По зелёному лугу шёл мальчик. Маленький мальчик. Он шёл туда, где у горизонта виднелся прекрасный город из солнечных лучей.

Мальчик уходил не оглядываясь. Всё дальше и дальше».

На следующее утро мы постеснялись уединиться, как раньше, на берегу залива Недотроги.

— Вы берётесь за ум, — сказала мама Ирис, когда мы вместе с нею свернули на пляж дома отдыха. — Лучше позже, чем никогда.

На пляже было многолюдно. Одни купались, другие упорно поджаривали себя на солнце, третьи прогуливались у кромки прибоя.

Проплыв к буйку и обратно, мы с Ирис уселись на мокрый песок и стали лепить из него крепость.

— Это будет наш дом, — начал фантазировать я. — У нас обязательно будет общий дом.

— Ты это всерьёз?

— Посмотришь. Хватит, что в университете на заочном. Заочной любви не признаю.

— Но ведь я — Недотрога, — лукаво улыбнулась Ирис. — Ты сам меня так назвал. Кстати, о чём этот роман?

— Я читал только несколько отрывков. То, что сохранилось. Он обо всём. О чудесных цветах, которые сворачиваются при приближении злых и лицемерных. О людях, чьи души подобны этим цветам. О любви и подлости…