Заложники обмана

Теперь Джьянни действовал быстро.

Опустился на колено, подставил плечо под бессознательно обмякшее тело и втащил полицейского на крышу. Там он заткнул оглушенному рот носовым платком, завернул руки за спину и надел наручники, связал лодыжки какой-то тряпкой. Затащил за вентиляционную трубу и груду арматуры, а сам спустился на третий этаж.

Профессор Эдуарде Серини открыл дверь на второй звонок; старый человек, с кожей, усыпанной темными пятнышками, морщинистый, с пышной и сияющей седой шевелюрой. Сощурил при виде Джьянни влажные глаза и улыбнулся, показав два ряда собственных зубов.

– Benvenuto[ 16] , Джьянни. Avanti[ 17] . Входи, входи.

Слегка опираясь на плечо Джьянни, старик провел его в кухню, где он перед этим, как видно, читал книжку в бумажной обложке на итальянском языке. Уже долгие годы Джьянни заходил сюда по крайней мере раз в неделю, так что Серини ему не удивился. Джьянни уселся на свое обычное место возле кухонного стола, и профессор налил ему кофе-эспрессо.

– Что ты сделал с этим глупым poliziotto[ 18] , который подкарауливал тебя на лестнице? – спросил Серини.

[16]Добро пожаловать (ит.)

[17]Вперед (ит.)

[18]Уничижительное обозначение полицейского (ит.)

Джьянни медленно покачал головой:

– Он спит на крыше. Вы по-прежнему все на свете знаете, профессор?

– А почему бы и нет? Что мне еще остается?

– Значит, вас допрашивали?

– Такая у них работа. Они не защищают людей. Они задают им вопросы. – Серини пригляделся к избитому лицу Джьянни. – Я вижу, что и тебя допрашивали вполне основательно.

– Они не были грубы с вами? – спросил Джьянни.

– Не-ет. Меня они и пальцем не тронули. Я слишком стар. Если бы они били меня, я бы умер без всякого прока для них. Кроме того, я обладаю un posto nel loggione.

Это выражение означало “место среди богов” и было характерно для речи старика, который за семьдесят лет жизни в Америке развил и отточил для собственного употребления некий жаргон, смесь английского с простонародным итальянским. Профессор приехал в Нью-Йорк с новобрачной и высокими рекомендациями Королевской академии искусств в Риме – и больше не уехал. Свадебное путешествие было его наградой за конкурсную картину; это полотно до сих пор висело в гостиной. Со своего места за кухонным столом Джьянни мог ее видеть, эту мрачную картину маслом, изображающую кораблекрушение, в котором погибли сотни людей, в том числе родители Серини и его сестра. Она вызывала тяжелое настроение.

– Чем интересовалась полиция? – спросил Джьянни.

– Они хотели знать, где находитесь ты и Витторио. А поскольку я этого не знал, разговор вышел короткий. – Серини вздохнул. – А о чем ты хочешь меня спросить?

– О том же, о чем спрашивала полиция.

– Разве ты не знаешь, где ты находишься, Джьянни?

– Не вполне, профессор. И вряд ли буду это знать, пока не найду Витторио.

– Почему ты думаешь, что мне известно, где находится этот бешеный assassino[ 19] ?

[19]Убийца (ит)

– Но мы же только что установили, что вы знаете все на свете.

Старик кивнул, словно это был и впрямь ответ на вопрос. Некоторое время он молчал, попивая свой эспрессо.

– Скажу тебе по-честному, – заговорил он. – Я слышу имя Витторио, и мне хочется блевать.

– Почему?

– Потому что у него было все… буквально все… самое лучшее. А он превратил себя в первоклассный кусок дерьма. Veramente prima classe[ 20] . Я не мог этого терпеть. Я смотрю на тебя и вижу, каким он мог стать. И мне очень больно.

[20]В самом деле первоклассный (ит.)

– Мы с ним совершенно разные люди.

– Чепуха. Вы были с ним одно. Братья. Начинали в одном сортире. Но ты выбрался оттуда, а он так и плавает в дерьме.

– Я кончу тем же, если не отыщу его, профессор.

– Не понимаю.

– Просто поверьте мне на слово и помогите. Можете вы это сделать?

Эдуарде Серини глядел куда-то вдаль. Наконец он кивнул.

– Я считаю, что Витторио последний раз приходил повидаться с вами лет десять назад, – сказал Джьянни. – Верно?

– Si.

– И чего он хотел?

– Показать мне картину.

– Чью?

– Свою.

– Расскажите мне о ней.

– Не о чем особенно говорить. К тому же я не вижу…

– Пожалуйста, профессор. Просто расскажите мне, как это было.

Старик несколько минут собирался с мыслями.

– Да нелепо все это было, – сказал он. – Витторио показывает мне картину и говорит, что совсем недавно ее закончил. Хочет знать, удачная ли она. С моей точки зрения. Я сказал, что удачная. Он спрашивает, годится ли она на продажу. И я опять ему сказал, что годится. – Серини посмотрел на художника через стол. – Ну, он говорит, что это первая его картина за несколько лет, и как, мол, уверен ли я, что просто не хочу сделать ему приятное. А я ему в ответ: мол, не собираюсь делать приятное вонючему убийце. Это смертный грех, когда данный Богом талант меняют на дерьмо, как это сделал он. И пошел, говорю, к чертям из моего дома, пока я тебя отсюда не вышвырнул.

– А дальше что?

– А дальше этот помешанный ублюдок начинает смеяться и целует меня в обе щеки. Заявляет, что всегда любил меня, и жалеет, что все эти годы был вонючим убийцей, но, может, у него еще есть время исправиться.

– Это все?

Профессор кивнул.

– И вы его больше не видели?

– Нет.

Они посидели молча со своими чашками черного кофе.

Профессор выпрямился.

– Витторио мне звонил один раз, – сказал он.

– Когда?

– Не уверен, что помню точно. Но думаю, не больше двух или трех лет назад.

– Зачем он звонил?

– Чтобы с большим запозданием поблагодарить меня. А также сообщить мне, что у него есть сын, одаренный истинным talento[ 21] в области la bella arte[ 22] , и что сын не растратит ни капельки этого дара, как сделал вонючий убийца, то есть его padre[ 23] .

– Откуда он звонил?

– Не сказал. Но откуда-то издалека.

– Как вы узнали?

– Это был платный телефон, и Витторио бросал в него очень много монет.

[21]Талант (ит.)

[22]Искусство (ит.)

[23]Отец (ит.)

– Вы слышали, как они звякают?

– Да.

– Тогда вы, наверное, слышали, как оператор говорит ему, сколько монет бросить.

– Probabilemente[ 24] .

– О’кей, – произнес Джьянни. – Ну а на каком языке изъяснялся оператор?

Серини молча смотрел на него.

– Ну же, профессор. Подумайте. Вы понимали, что говорит телефонистка?

– Да.

– Это был английский?

Старик устало покачал головой:

– Нет. Настолько-то я разбираюсь.

– А какие другие языки вы понимаете?

[24]Возможно (ит.)