Заложники обмана

Он представлял себе, как будет точно так же лежать на полу, и от мыслей о смерти у него возникали разные желания.

Ему хотелось нарисовать побольше картин.

И много-много раз обнять отца и маму.

И много-много раз смотреть на большие, белые, пушистые летние облака.

И отучиться сосать большой палец.

Глава 43

Среди недооцениваемых человечеством даров судьбы способность воспринимать иронию и наслаждаться ею должна занимать самое высокое место.

Так думал Генри Дарнинг, сидя и слушая, как его восхваляют по случаю правительственного постановления о присуждении ему ежегодной почетной награды пресс-службы Вашингтона.

Речь, зачитываемая перед огромной и наидостойнейшей аудиторией, воплощала и передавала суть и дух постановления.

“Министр юстиции Генри Дарнинг своим личным примером как у себя в офисе, так и за его пределами напоминает всем нам о нашей моральной обязанности противостоять тем трагедиям человеческого существования, которыми полнится мир в добрые времена точно так же, как и во времена тяжелые.

Все, кто имел счастье хотя бы короткое время сотрудничать с этим человеком, должны были ощутить блеск величия в соединении справедливости с состраданием”.

После прочтения весь зал встал и устроил овацию. Она была долгой, очень, очень долгой, а Генри Дарнинг сидел на возвышении с внезапно повлажневшими глазами и уже не наслаждался иронией.

Было уже близко к полуночи, и он ехал домой, откинувшись на заднем сиденье служебного лимузина.

Звуки и вид и эмоциональная полнота этой овации, от которой замирало сердце, ехали вместе с ним. Дарнинг совсем не хотел расставаться с этими ощущениями. Он воспринимал их как главный и стержневой момент своей жизни… выше иронии, выше наплевательства и бездумного, почти рефлекторного цинизма его обычных и привычных самооправданий.

Это стало в первую очередь свидетельством его вклада, свидетельством убедительного факта, что он сам есть нечто большее, нежели то недостойное, далеко не прекрасное существо, каким он вынужден был себя считать во все возрастающей степени. И это свидетельство не могло явиться в более подходящее время. В любом другом случае этот день не стал бы для него столь значительным.

Из Италии не пришло пока ни одной доброй новости. Во время еще одной короткой встречи с Доном Донатти выяснилось, что Айрин и Витторио, – так же как и двое людей, посланных разобраться с ними, – исчезли из поля зрения и ни с кем не вступали в контакт по поводу их сына.

Единственной положительной частью информации было сообщение о том, что о Джоне Хинки и вдове Бикмана позаботились. Хотя бы эта проблема была решена.

Но даже и тут нашлась отрицательная сторона, поскольку Брайан Уэйн отреагировал на сообщение с более чем обычной своей нервозностью:

– Так их убили?

Дарнинг услышал в его голосе знакомые высокие ноты, глянул директору ФБР в глаза – и налил ему солидную порцию бурбона.

– А ты, собственно, чего ожидал?

– Не знаю. Но Господи Боже! Только не этого.

– Они обо всем широко раззвонили бы, Брайан. Как бы ты с этим управился?

– Я не убийца.

– А я? – коротко спросил Дарнинг.

– Я просто не знаю, сколько я могу еще выдержать, – заявил директор ФБР.

Дарнинг еще раз – очень жестко – посмотрел в глаза своему другу. Ясно, что не слишком много он может выдержать.

Разговор состоялся нынче утром, и с тех пор министр юстиции больше не видел директора ФБР и не говорил с ним. Уэйн и его жена должны были вечером присутствовать на официальном обеде в честь Дарнинга. Но Марси позвонила и сообщила, что у ее мужа какой-то приступ, он слег, и приехать они не смогут.

Дарнинг прекрасно знал, какой это “приступ”. Попросту страх.

Нехорошо.

Бедный Брайан. Он не создан для подобных вещей. А кто создан?

Я создан.

Надо отвлечься.

Он глянул в окно машины и увидел, что они въезжают в тот район Джорджтауна, где он живет. Мостовая блестела; Дарнинг открыл окно и почувствовал на лице холодную изморось. Вдохнул поглубже, и воздух, пахнущий кислотой, проник в легкие. Было ли это знамением свыше? Возникло ли там, на небесах, нечто, направленное против него?

Порой его посещали такие вот предчувствия. Нельзя сказать, чтобы он верил в подобную мистику. Проблема заключалась в ином: он не верил ни во что, недоступное его взгляду, прикосновению, жесткому ограничению. И это автоматически отгораживало его и от Бога, и от дьявола, делало предельно одиноким. Где же он все это потерял в погоне за комфортом?

Машина остановилась перед его домом, и водитель открыл для него дверь.

– В какое время приехать за вами утром, мистер Дарнинг?

– В обычное.

Томми смотрел на кружок медали в руке у министра.

– Поздравляю вас, сэр. Я слушал презентацию. За годы я их наслушался немало, и все это было болтовней. Но не ваша. Каждое слово, сказанное ими о вас, чистая правда. Я считаю за честь работать на вас.

– Спасибо, Томми. Я это ценю.

Дарнинг стоял под моросящим дождем, пока лимузин не уехал.

Он не замечал другую машину, пока не повернулся и не пошел по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Машина была припаркована примерно в пятидесяти ярдах отсюда, и он, возможно, так бы и не заметил ее, если бы в эту минуту не отворилась дверь дома и свет из прихожей не упал на мостовую.

Из машины вышла женщина и направилась к нему сквозь влажную мглу. Она была стройная, почти призрачная и двигалась с уверенной грацией. Глядя, как она приближается, Дарнинг вдруг почувствовал, что видел ее раньше.

Когда она на минуту попала в полосу света от уличного фонаря, Дарнингу показалось, что перед ним Мэри Янг.

Я дважды безумен, подумал он, и все, что он нафантазировал о Мэри за эти последние дни, все, что перечувствовал, вдруг собралось в груди в один такой плотный комок, что ему стало трудно дышать.

Она остановилась в трех футах от него, и оба посмотрели друг на друга.

– Так это и в самом деле вы, – произнес он.

Мэри Янг кивнула, видимо, не доверяя собственному голосу. В кармане куртки она сжимала пистолет, нацеленный на Дарнинга, – в подобных случаях всего можно ждать, и она хотела быть к этому готовой. К чему она не подготовилась, так это к реальному физическому облику Дарнинга. Он был привлекателен. И не просто привлекателен. Она чувствовала, как его обаяние проникает внутрь ее существа.