Заложники

Довиле безучастно смотрела на милиционера.

— Тебя он послушается! Убеди его, что сопротивление бессмысленно. Нам его смерть не нужна. Скажи, что мы обещаем положить его в больницу, вылечить. Пусть только сдается!

Наконец до нее дошел смысл его слов. Девушка поднялась, обвела затуманенными глазами комнату, будто раздумывая о чем-то своем, страшном, будто прощаясь с книжным шкафом, кроватью, кухонькой…

— Ладно. Я пойду к нему!

Вместе с Жичкусом она спустилась во двор и свернула к кладбищу. Домишко сторожихи Леокадии был оцеплен солдатами. Одни прятались за калиткой, другие за яблонями, а двое притаились за колодезным срубом.

— Не стреляй, Папоротник! Это Довиле Мажримайте, учительница! Она хочет поговорить с тобой! — крикнул Пятрас Жичкус.

Девушка, не таясь, подошла к двери, открыла ее и скрылась в доме.

Жичкус наблюдал за ней из-за густых ветвей, увешанных антоновскими яблоками. Он замер от ужаса, когда девушка скрылась в темном проеме дверей. Затаили дыхание и его товарищи, молча ожидая, что будет дальше. Медленно тянулись минуты. Казалось, звенело в ушах от оцепенелой тишины. Даже звук падающих на землю спелых яблок казался взрывом.

Спустя примерно полчаса под крышей дома школьной уборщицы раздался выстрел, потом другой, словно кто-то дважды хлопнул в ладоши.

Пятрас Жичкус выскочил из убежища и опрометью помчался к дому. С силой рванул дверь. Со двора в прихожую упал сноп света, и Пятрас увидел ведущую на чердак лестницу. Он одним махом взлетел наверх. Рядом со старой рассохшейся кадушкой на мягкой подстилке из костры лежали Папоротник и Довиле. Милиционер смотрел только на девушку. Глаза ее были приоткрыты, и Пятрас подумал даже, что учительница еще жива. Он бросился на колени, припал ухом к ее груди. Сердце не билось. Запрокинув голову, Пятрас Жичкус смежил веки и заскулил, как раненый пес. Боясь закричать во весь голос, он заткнул рот темной от пота форменной фуражкой.

Перевод Е. Йонайтене.

РАССКАЗЫ

ДЕСЯТЬ ФРАНЦУЗСКИХ СЛОВ

Свет в ночи манит не только бабочек. Тянутся на огонек и люди. Но мотыльки врываются в распахнутое окно, а люди с топотом поднимаются по деревянным ступеням на второй этаж школы и впотьмах нащупывают дверь. Одни извещают о себе вежливым стуком, а эти принялись колотить в дверь ногой, будто позабыв, что у них есть и руки. Между прочим, в те годы руки у большинства ночных пришельцев были обычно заняты.

Учитель Селянис так увлекся чтением французского словаря, что не услышал шагов на лестнице. Каждый вечер он заучивал наизусть по десять французских слов. И это был вовсе не труд, а одно удовольствие. Селянис питал слабость к языкам. Он уже знал немецкий, польский и русский, а теперь вот дошла очередь и до французских словарей. Учитель всегда говорил, что только математику да языки можно считать науками, потому что им не страшны любые повороты истории, все же остальное сплошная неразбериха. Может, оттого про Селяниса и говорили, что он не от мира сего. «А мне этот и не нужен, — отвечал в таких случаях учитель. — Я хочу жить в мире, который создал сам. Вы же, будьте добры, не мешайте мне». Только мало кто с ним считался. Селяниса насильно вытаскивали на люди, не давали спуску, когда он слишком артачился. Выйдя наконец из терпения, районный отдел народного образования освободил учителя от работы в уездной гимназии и направил в глухую деревушку Стрюкяй.

Селянис пригорюнился. Бог с ней, с зарплатой, пусть это не то, что он получал в гимназии, — главное, учитель был удручен тем, что его так понизили, ниже некуда. А если и это не все? Какой из него школьный сторож? Значит, рано или поздно придется навсегда распрощаться с педагогикой?

— Войдите! — сердито крикнул Селянис, не отрываясь от листка, на котором были выписаны из словаря десять мелодичных слов.

Дочитав до конца, учитель поднял голову и остолбенел. В дверях стояли двое с автоматами на груди. У одного в руках был фонарик:

«Это они…» — мелькнула тревожная мысль, от которой Селянису стало не по себе. В городе он был избавлен от таких встреч. Правда, однажды ему довелось участвовать в похоронах учителя, которого застрелили бандиты. Но там он оказался, так сказать, косвенно причастным, а сейчас… Не выпуская из рук карандаша, Селянис поднялся и дрожащим голосом спросил:

— Чем могу служить?

— Простите нас, учитель, мы на минутку. Забрели на огонек. На дворе прохладно, — сказал один.

Он был одет в кожаное полупальто, шея обмотана полосатым шерстяным шарфом, на ногах сапоги. Твердым шагом мужчина не спеша пересек комнату и в упор уставился на Селяниса своими карими сверлящими глазами. Его властное лицо было чисто выбрито, лишь под носом темнели маленькие усики.

— И давно вы тут учительствуете? — спросил он, остановившись у стола и искоса поглядев на раскрытый французский словарь.

— С первого сентября. Второй месяц пошел, — ответил учитель. Он внимательно разглядывал одежду пришельца, его оружие, лицо — выискивал хоть какую-нибудь деталь, по которой можно определить, кто они. Но тщетно: и одежда, и автоматы могли с успехом принадлежать и тем, которые приходят из лесу, и городским. Селянис растерялся еще больше. Как с ними говорить?

— Французский изучаем? — снова обратился к нему мужчина с черными усиками. Он взял со стола листок с десятью французскими словами и пробежал его глазами.

— Да, — коротко ответил Селянис.

Мужчина отдал ему бумажку и принялся расхаживать по комнате, время от времени бросая взгляд то на учителя, то на книжную полку, то на большую картину Шимониса, висевшую на стене.

— И я когда-то его учил, — продолжал незнакомец. — Только забыл начисто. Не мешало бы снова заняться.

— Может, не придется больше… — подал голос его товарищ, который грел руки у печки. Он был помоложе, светловолосый, с родинкой на щеке.

— Это почему же? — перестал расхаживать мужчина и повернулся к печке. — А мой талисман? Он меня убережет.

Они расхохотались. В этих словах таился какой-то смысл, известный лишь им двоим и непонятный Селянису. Он с опаской, будто погружаясь в холодную воду, опустился на стул. Теперь учителю стало ясно — эти двое пришли из лесу.

Между тем тот, что был в кожанке, остановился у полки с книгами. Некоторое время он молча перечитывал заголовки на корешках.

Селянис насторожился. В первом ряду стояли только книги политического содержания. Учитель вскочил и прошлепал в стоптанных домашних тапочках к полке.

— Не обращайте на них внимания, это еще ничего не значит, — осекшимся голосом пролепетал учитель. — Сами знаете, какие нынче времена… Иначе нельзя, поймите… Меня и так обвиняют, что я в стороне от политики. Лучше извольте взглянуть вот на это. — Селянис принялся суетливо вытаскивать книги из внешнего ряда и складывать их на столе. Сверкнули блестящие корешки новых книг. Названия их были написаны совсем другим шрифтом, да и авторы тоже не те — Кант, Киплинг, Метерлинк, Бразджёнис, Шейнюс, солидные тома литовской энциклопедии… Много было немецких, польских книг. Лицо учителя просияло. Эти книги были предметом его гордости, его величайшей радостью и богатством.