Замечания о бунте

22-го сентября сии кровопивцы на рассвете приступивши к сей Рассыпной крепости, стали вдруг залпом палить из 10 пушек. В сей крепости находящийся комендант секунд-маиор Виловской с одною ротою солдат, хотя стоял и дрался с ними, как долг и присяга повелевает, однако казаки в оной крепости изменя, разобрали 2 стены, в которой пролом злодеи ворвавшись, сделали по всей крепости крик и визг и, нашед ее императорского величества слугу, означенного коменданта Виловского, в мелкие части изрубили и всех офицеров перестреляли, а попа, вывезши за крепость версты с полторы, повесили и по многом кровопролитии, во-первых, государеву казну, пушки, порох с прочими припасы, вино, а потом и всех жителей очистив до чиста, пустились к Нижней Озерной крепости. В день высокоторжественныя коронации ее императорского величества, то есть сентября 22 дня, у нашего господина губернатора Рейнсдорпа после обеда было на балу немалое собрание знатных по городу господ; в 10 часу прибежал из Яицкого городка секретный от тамошнего коменданта курьер с объявлением о Яицком бунте, також и о душегубстве Емельки Пугачева с его толпою и что Емелька идет разбойническою и грабительною рукою прямо в Оренбург и что уже пошел к Нижней Озерной крепости, отстоящей от Оренбурга не с большим за 80 верст, и что оный курьер насилу ушел, и то по ту сторону, чрез Кайсацкую степь, и тем спасся. Как бы то секретно ни было, однако на завтришний день стал весь город Оренбург знать, ибо команда секретная наряжена была в поход, а государственный вор со всем своим треклятым сборищем того ж 23 сентября управлял свое богомерзкое дело, а именно, на рассвете напал на Озерную крепость, которую почти без труда отбил, ибо, изменя, казаки сами руками крепость Пугачеву отдали, в которую крепость Емелька с сообщниками своими въехав, тутошнего коменданта Харлова и прочих обер-офицеров перевешал. Но каким же образом Емелька вешал людей, тако ж любимцы его приводя к нему людей, которых им похотелось истреблять от земли живых для славы, говорили Емельке, так прикажете ли вешать? а он, ничего не говоря, махал только платком, а по маханию его попавшихся в их тиранские руки без милосердия удавливали. После многого кровопролития всех оставшихся в сей крепости к присяге приводил и допускал к своей руке, которую покрыв полотенцем, держали двое казаков, и кто его руку целовал открытую, то один из них после целования тотчас оную обтирал полотенцем, а потом, чтоб не изурочить оную, покрывал другой. После сей богомерзкой и гнусной церемонии приказал Емелька своему сонму в крепости погулять, ибо торопился он к Татищевой крепости, гулянье же их состояло особливо в пьянстве и грабеже всех жителей в той крепости находящихся, так и в забрании казны денежной, пушек, пороху и вина.

24-го сентября наряженною командою бригадир Билов был командирован и послан в поход к вышереченной злодейской толпе на встречу, а с ним бригадиром Биловым командировано было 800 человек здешних Оренбургских казаков со всем исправным воинским, как надобно к неприятельскому бою, оружием. У казаков Оренбургских предводителем был сотник от Оренбургского казачьего войска депутат Подуров. И так бригадир Билов того ж месяца 26 дня с вышеупомянутою командою прибыл в Татищевскую крепость, не видав ни одного Емелькина сообщника, ибо все они, воры и душегубцы, обирали по сторонам народ, скот и прочие багажи с своим предводителем Емелькою.

27 числа на рассвете сказано бригадиру Билову и коменданту, в той крепости находящемуся с ротою и казаками, полковнику Елагину, что злодейская толпа стала оказываться из города кучами немалыми, что, бригадир услышав, велел всем к своим местам идти поспешно и всю команду уговаривал, чтоб дружно стояли, как долг присяги велит. В осьмом часу стали Емелькины наездники смело и близко под крепость великими кучами подъезжать, что видя, бригадир Билов велел из пушек и из единорогов палить, и по продолжающейся с обеих сторон прежестокой чрез 8 часов пушечной пальбе, сделал бригадир с пехотой и конницей высылку, куда вышедши с своею командою сотник и казачий депутат Подуров, тотчас со всею командою своею, изменя, к Емельке передался и вдруг, на ту ж Билову команду с Емелькиными сообщниками напав, начал рубить; прочие же оставшиеся казаки сено возле крепости зажгли, от которого пожару крепость загорелась, от чего народ обробел, и крепость почти руками отдана была, в которую Емелька ворвавшись, бригадира Билова и коменданта Елагина и его Елагина жену в мелкие части изрубил, прочих же офицеров перевешал, солдат всех из пушек до трех раз картечами велел, которые против их, разбойников, стояли, что и сделалось после третьего разу стрельбы; которые остались живые, оных дарил Емелька жизнию, всех однако более 20 человек не осталось, и то почти все ранены. Когда уже оные проклятые душегубцы напиталися довольно христианския крови, ударились все в той крепости жителей грабить, грабеж свой чрез всю ночь продолжали, також денежную казну тоя крепости и бригадира Билова, пушки, единороги и прочие все припасы себе побрали, да и как они любили вино, в выходе которого больше сорока бочек было, не забыли оного несколько с собою взять. В сей Татищевой крепости Емелька при отъезде своем из оной сделал вещь сожаления и смеха достойную: у коменданта вышеозначенной Рассыпной крепости Виловского была жена, которую душегубец с малолетною дочерью до Татищевой вед крепости, и которой было жизнь даровал, в Татищевой же крепости проведав на ней с деньгами черес, в котором как скоро оная комендантша заперлася, тотчас приказал оную повесить, а из принесенных палачом ему, вору, 200 руб. приказал один рубль бывшей комендантши Виловского дочери дать, а прочие сам у палача отнял, тако ж бывшего Татищевой крепости полковника и коменданта Елагина дочь в замужестве бывшую не с большим полгода за помянутым Нижней Озерной крепости комендантом премиер-маиором Харловым, которая в тот самой бунт приехала к отцу, себе в любовницы, а оставшего ее родного брата 10-летнего в камер-пажи взял на свое будто попечение из великого сожаления, которых в ноябре месяце того ж 1773 года из великого своего природного милосердия приказал удавить, и донага обнажа, оба тела, брата и сестры, мертвых в яр бросить и сестре брата на руку положить.

29-го сентября из вышепомянутой Татищевой крепости потянулся варвар и душегубец Емелька Пугачев поближе к Оренбургу с своим треклятым сборищем к Чернореченской крепости, которая отстоит от Оренбурга за 18 верст; однако им тут наживы ни малой не было, ибо из Оренбурга по известию из Татищевой крепости за сутки послан был в ту Чернореченскую крепость указ, чтоб оной крепости комендант премиер-маиор Краус все в крепости забравши: денежную казну, порох, пушки и вино, следовал с народом в Оренбург и следуя бы мост для переправы из Черноречья до Оренбурга чрез Сакмару реку, за 7 верст от Оренбурга лежащий, весь приказал разломать, что все и сделалось. Маиор Краус мост приказал изломать, а сам явился с командою в Оренбург благополучно; вор же Емелька с своею толпою того же самого дня в Чернореченскую крепость приехавши и слышавши, что маиор Краус с командою ушел в Оренбург, тотчас, нимало не мешкав, погнался в погоню за оным, однако, приехавши к разломанному мосту, принужден ночевать и 30 сентября всякие происки делал, чтоб переправиться, но никаким образом не мог.

30 сентября день был очень ясный и ведреный, и когда от помянутого перевоза пустилась по-за Сакмарою рекою вверх к татарской Каргалинской слободе в самую обедню воровская толпа, то из Оренбурга, как на ладони, было видно оных злодеев, шествующих по высочайшей над рекою горе к Каргале, и тут-то находящиеся оренбургских господ больших хуторы, сиречь, заимки, совсем разорил, то есть, людей тамо находящихся с собою брали, а скот и птиц и прочие вещи дочиста оглаживали, в хоромах окошки и двери разбивали, а на холсте иконы божественные писанные к себе брали, под седла клавши на оных ездили, как то после, то есть в ноябре месяце, при главной из города высылке захвачен нашими войсками был самый главный вор, Емельки Пугачева любимец и великой наездник и кровопивец вышепомянутый престарелый Шелудяков, которого как скоро 14 числа в город Оренбург наши войска привезли и в секретную канцелярию поведши сего любимца Емелькиного, на самом верху седла нашли образ на холсте написанный распятого спасителя нашего господа Иисуса Христа, который образ прилучившийся в то время присланный в Оренбург на житье разжалованный статский советник за знание сделанных полковником Пушкиным фальшивых ассигнаций Феодор Иванович Сукин, узнал, яко то был из его заимки, купленный у генерал-маиора и бывшего здесь обер-коменданта Ланова, и ему, Сукину, того ж часу отдан. 1-го числа октября пришли Емелькины сообщники в татарскую Каргалинскую слободу вверх по Сакмаре реке, отстоящую от Оренбурга за 8 верст, в которой слободе считается дворов 2000, кроме заимок, близко оной находящихся. Сей слободы почитатели Махометовы, изменив, с хлебом и с солью злочестивого Емельку со всем его треклятым сонмищем стретили, а хотя прежде сего за три дня из Оренбурга к вышепомянутым татарам послан был ее императорского величества указ, чтоб все выбрались из слободы с своим экипажем и как можно явились бы в Оренбург, однако с старшинами и начальниками оных татар только 600 человек приехали в Оренбург, которые после и явились, а прочие все татара Емельке предались на пролитие христианской крови, чему он целые, обрадовавшись, сутки у оных татар пьянствовал и домы оставшихся в Оренбурге татар до основания разорил.

2-го числа октября, после величайшего в той слободе как только выдумать можно ругательства и пьянства, пошел богоотступник Пугачев со своими согласниками, забравши всех той слободы татар в службу годных, разбойническою и грабительною рукою прямо на оренбургского губернатора хутор, отстоящий от Оренбурга за 20 верст, в котором хуторе 12 покоев было прекрасных в прошлом еще 1772 году построенных, при тех же покоях губернаторских на восток построена была великолепная церковь, в которую сии злодеи купно и с татарами вместе въезжали верьхами на лошадях, во оной пребогатую ризницу со всею утварью ограбивши, над ново-изображенными божественными иконами всячески ругались, а в хоромах все окошки и зеркала перебили, стулья, столы, канапе, кровати и прочее украшение все в мелочь изрубили, шелковые завески, тако ж и сукно, которым полы были устланы, все с собою забрали. После сей добычи Емелька изволил с своим поганым сонмищем гулять и, наполнився довольно сивушкою, врал пред своими приближенными: "Вот, господа, как мои губернаторы славно живут, и на что им эдакие покои. Я и сам, как вы видите, в простой хижине живу".

Того ж 2-го числа октября имел движение Емелька в Сакмарский казачий городок, отстоящий от города Оренбурга в 29 верстах, в коем казаки сакмарские, будучи издревле исполнены раскольническим ядом, встретили вышепомянутых Емелькиных единомышленников с вероломным своим попом со крестом, с хлебом и солью и со звоном колокольным и с величайшею радостию и торжеством; а хотя прежде их измены за 4 дни из Оренбурга к оным сакмарским казакам послан был ее императорского величества указ, чтоб те казаки с своим экипажем явились как возможно поскорее в Оренбург, тако ж, чтоб пушки, порох, денежную казну и прочие воинские припасы с собою в Оренбург взяли; а мост бы, по Сакмаре реке лежащий, изломали бы, но вместо того один только атаман казачий очень с малым числом казаков в Оренбург явился, а прочие все старшины сакмарские изменили с прочими оставшимися казаками; а как атаман, отправляясь в Оренбург, хотел-было взять все воинское орудие, взбунтовались все в городе, и взбунтовавшись же, ни денежной казны, ни пушек, ни пороху и прочих припасов не дали, также и мост ломать не велели, а у тех согласных, которые в Оренбург со атаманом поехали, домы совсем тогда ж опустошены.

3-го числа октября Емелька как переправился чрез находящийся на реке Сакмаре моет из города Оренбурга, к нему навстречу ее императорского величества указ был посылан с тем, чтоб воры бросили зверской свой и душегубнический образ, перестали бы бунтовать, зная, сколь есть милосердая, человеколюбивая государыня, ежели бунт и человекоубийство бросят и Емельку, поимав, в город привезут, без сомнения все прощены и помилованы будут. Однако они того указа не послушали, а посланного из Оренбурга к ним, варварам, Афанасья Хлопушу, как он дал им обещание служить, Емелька с великою радостию в свои товарищи за великого себе друга и приятеля принял, и как скоро взял указ, изодравши в мелкие части, бросил оный на пол, сказывая Хлопуше: "знаю де я, братец, о чем этот указ", и тотчас подателю указа пожаловал вор Емелька две монеты, и по приговору всей злодейской толпы Емелька его, варвара же Хлопушу, тотчас пожаловал воровским полковником, которую радость получа, Хлопуша, павши пред Емелькою на колени, в знак достоверности своей объявил Емельке, что его, Хлопушу, губернатор с тем к нему послал, чтоб он, подговоря несколько надежных полоненных солдат, привел его связанного в Оренбург или как-нибудь истребил, и хотя я за мои проказы давно казни достоин, однако ежели над тобою, Емелькою, это сделаю, — 100 рублей-де от оного губернатора получу, також и вольную свободу. Емелька, выслушав сии слова, еще сему мошеннику пожаловал полтину и велел недавно того ж числа повешенного киргизца отдать халат и шировары. Сей Хлопуша, будучи у проклятого Емельки, пакостей наделал немало, а имянно: всю Башкирь взбунтовал, 101 завод разорил, тысяч больше тридцати разного народа в пагубу Емелькину привел, пушками и ядрами со всех заводов, тако ж и порохом, напоследок мортирами и бомбами так Емелькину толпу снабдил, что Емельке почти и девать негде было. Напоследок сей варвар по разбитии в Татищевой крепости марта 23 числа 1774 года в Каргале поиман, которому того ж года в месяце маие голову отрубили и тут же близко Оренбурга возле эшафота голову на шпиль воткнули на виселице посреди, которая нынешнего года маия ж в последних числах снята, с ним за компанию одного яицкого, а другого оренбургского повесили тогда же казаков.

4-го числа октября Емелька, приехавши ночевать в Бердо, которого вся толпа батюшкой называла, приказал диавольским детям из единорогов выпалить, которые его послушав, три раза из единорогов зорю палили, что в городе слышно очень было. Того ж самого 4 числа октября ввечеру в приказе при пароле наряжена была немалая пешая и конная в Бердинскую слободу против помянутых воров команда, с тем, чтоб 5-го числа октября оную толпу на Берде разбить, однако наши за непогодою из города не выходили, а Емелька с своею толпою сам при городе начал оказываться в невеликих кучах.

5-го числа октября в 11-м часу в начале пополуночи, в самый светлейший день, видя проклятый Емелька, что из города никакой высылки к нему нет, тако ж и вороты кругом городовые заперты, отважился с своею толпою поближе к городовой стене подъехать, и как был уже близко, то приказал наш губернатор с стенных 12-ти-фунтовых пушек по них палить, и как стали до их ядра доходить, то принуждены они были версты за четыре и за большую зашед гору, до самой темной ночи там простояли и, подошедши к реке Яику, со всем своим варварским обозом от города за 5 верст ночевали, в сем лагере стоял вор Емелька с толпой даже до 18 числа октября, того ж самого 5-го числа октября от каменной городовой стены отстоящую в 10 саженях казачью слободу за городом перед вечером всю зажечь приказал губернатор, состоящую из 700 дворов, чтоб ему ни с какой стороны к городу приступать невозможно было.

Того ж 5 числа октября по посланному от губернатора 23 сентября секретному ордеру прибыла в Оренбург из Яицкого городка Киргизскою степью 6-я полевая команда яицких казаков согласных 400 человек к защищению города.

6-го числа октября пополуночи в 8-м часу из Оренбурга наши войска, которые состояли из пехоты и конницы не с большим из 1,500 человек, ко оным бунтовщикам для истребления их высланы были с четырьмя пушками, которые вышед, оных воров за горою в одной не с большим версте увидев, стали по них из пушек палить, но они с места своего отнюдь не трогались и пушек своих и поделанных ночью батарей под горою совсем не оказывали. Но как у наших пушечные заряды стали подбираться, так Емелька с сообщники вдруг залпом почти из всех пушек стали по наших палить, и больше часа беспрестанная пальба со обоих сторон продолжалася, напоследок наши войска принуждены были отступить. И так потихоньку с отбоем в город возвратились. Того ж самого числа после половины дня к 8-му часу приступили опять Емелькины наездники с погорелого места от слободы вплоть под самый город в ночь весьма темную, и палили варвары в город простыми и чинеными ядрами из пушек и единорогов, где поутру находили ядра от 6 и до 7 фунтов весом, и вся пальба как из города, так и от оных злодеев происходила до первого часа за полночь. Осень у нас тогда была около Оренбурга очень ведреная, а оттого и засуха такая сделалась, что река Яик и Сакмара пересохли так, что в иных местах по колено только воды было; а сена привезенного в город у жителей было немало. Итак Емелькины хитрецы старались, чтоб как-нибудь гранатами город зажечь, однако всещедрого и всевышнего десница от пожара сохранила, так что ни малейшего у нас урона ни в чем не было, ибо наши канонеры с бригадиром Биловым к ним, злодеям, по несчастию к ним попавшиеся, видно много снаровляли, затем, что много наши в городе гранат находили таких, ёв которых дырочки деревянными гвоздьми заколочены были. Той же ночи на рассвете выбегшие из Емелькиной толпы 5 человек солдат сказывали, что в ту ночь злодеев в свой варварский лагерь убитых до 70 человек приволокли; те же солдаты еще объявили, что злодеев в варварской толпе считается 5,000 человек; да будто того ж 6-го числа в вечеру шедших по указу в город башкирцев для вспоможения 5,000 Емелькины сообщники к себе заворотили.