Замечательные женщины

– Вы, наверное, были поражены. Если только, конечно, не ожидали этого, а вы, наверное, ожидали, раз такое случается. Это как если бы вам в руки сунули белого кролика – непонятно, что с ним делать.

– Белого кролика? О чем это вы?

– О, если вы не понимаете, я не смогу объяснить. – Я взялась за ручки холщовой сумки. – Думаю, мне лучше пойти домой.

– Пожалуйста, не уходите, – взмолился Иврард. – У меня такое ощущение, что вы единственная, кто способен мне помочь. Может быть, вы поговорите с Еленой?

– Я? Но она не станет меня слушать.

Встав, мы вышли вместе.

– Простите, – сказал Иврард. – И действительно, зачем вам в это вмешиваться? Я просто подумал, вы сможете намекнуть.

– Но мужчины должны уметь сами улаживать свои дела. В конце концов, большинство из вас не прочь говорить напрямик и делать других несчастными. Не понимаю, почему бы и вам не попробовать.

Несколько шагов мы шли молчал.

– Мне очень не по себе было бы думать, что я намеренно сделал кого-то несчастным, – сказал наконец Иврард.

Тема, похоже, была исчерпана. Мне придется сказать Елене, что Иврард Боун ее не любит. С тем же успехом можно пойти домой и сразу все объяснить напрямик.

Мы дошли до церкви.

– Интересно, кто-нибудь сейчас варит кофе на примусе в развалинах? – спросила я.

– А разве кто-то так делает?

– Ну да, та старушка, что играет на фисгармонии.

– М-да, она как раз так и выглядит.

Совершенно забыв вдруг про Елену Нейпир, мы беззаботно заговорили о другом.

– Я обещал сегодня пообедать с мамой, – сказал Иврард. – Может, вы тоже захотите пойти?

Я решила, что, пожалуй, можно на час-другой отложить разговор с Еленой о том, что Иврард ее не любит, поэтому мы сели в такси и поехали к темно-красному, сурового вида дому на улочке из других таких же домов.

– Мама немного эксцентрична, – сказал он, когда мы выходили из такси. – Просто подумал, что надо вас предупредить.

– Сомневаюсь, что сочту ее более странной, чем сочли бы многие мои знакомые, – ответила я, чувствуя, что это не лучшее начало вечера. – Извините, что я не одета более подходящим образом. Если бы я знала… Только со мной все случается так неожиданно.

– А мне кажется, вы очень мило одеты, – сказал Иврард, даже не посмотрев в мою сторону. – Мама никогда не замечает, что на ком надето.

Дверь открыла старенькая сгорбленная горничная. Холл был заставлен темной мебелью, в нем витал слабый, чуть экзотичный запах, почти как от ладана. На стенах висели головы животных, их печальные, свирепые глаза взирали на нас с немым укором.

– Не хотите ли помыть руки, мисс? – спросила горничная полушепотом.

Она провела меня наверх в ванную – сплошь красное дерево, мрамор и витражное окно. Я начала уже думать, что, наверное, очень даже уместно, что в холщовой сумке у меня автобиография кардинала Ньюмена, и, пока мыла руки и поправляла прическу, вдруг поймала себя на мыслях об Оксфордском движении и архитектуре, которая с ним ассоциируется. Но потом меня вдруг охватила тревога, пока я ждала у двери ванной на темной лестничной площадке, а после кралась вниз по лестнице, недоумевая, куда же мне идти, когда спущусь на последнюю ступеньку. Внизу я с удивлением обнаружила, что в коридоре меня ждет Иврард, перебирая гору старых визитных карточек, скопившихся в латунной плошке на старинном сундуке.

– Мама скорее всего в гостиной. – Он открыл передо мной дверь.

В гостиной нас ждали две женщины: одна стояла у камина, а другая сидела на краешке стула, сложив на коленях руки.

– Это моя мама, – сказал Иврард, подводя меня к стоявшей у камина женщине, которая была высокой, с таким же, как у него, длинным носом, – а это… э… – Он поглядел на серенькую непримечательную женщину, сидевшую на краешке стула, точно это мог быть кто угодно или вообще никто, а потом перевел взгляд на мать.

– Мисс Джессоп, дорогой, – подсказала та.

– А, да, конечно.

Мисс Джессоп! Вспомнив телефонный разговор с миссис Боун, я посмотрела на непримечательную женщину с новым интересом. «Если это мисс Джессоп, могу только надеяться, что вы звоните, чтобы извиниться…» По ее виду и не скажешь, что она способна на нечто такое, что потом потребует извинений. Что же она такого сделала? Наверное, я никогда не узнаю. Надо полагать, теперь между ней и миссис Боун все уладилось.

Мы обменялись вежливыми фразами, и миссис Боун вовсе не показалась мне эксцентричной. Я уже было решила, что Иврард чересчур придирчив к матери, как она вдруг размеренно произнесла:

– Мы с мисс Джессоп очень интересуемся уничтожением древоточцев в мебели.

– Надо полагать, это очень важно, – откликнулась я. – Очень часто мебель бывает поражена древоточцем, и с этим ничего нельзя поделать.

– Но сейчас ведь на рынке существует весьма эффективная смесь, – сказала миссис Боун, сжимая руки почти в благоговейном восторге. – Ее использовали во многих известных всем зданиях – с замечательным результатом. – Она начала перечислять различные колледжи Оксфорда и Кембриджа и соборы. – Ее применяли даже в Вестминстерском соборе, – объявила она.

– Нет, конечно же, не в Вестминстерском соборе, мама, – возразил Иврард. – Там дерево недостаточно старое.

– Может, в Вестминстерском аббатстве? – предположила я.

– Ну, какое-то отношение к Вестминстеру это имело, – снизошла миссис Боун. – Верно, мисс Джессоп? – Она устремила на гостью грозный взгляд.

Мисс Джессоп как будто согласилась.

– Пожалуй, неплохо бы выпить хереса, – сказал Иврард и улизнул из гостиной.

Я подумала, что надо как-то оживить готовый зачахнуть разговор, а потому похвалила головы животных в холле: мол, какие замечательные там экземпляры.

– Мой муж добыл их в Индии и Африке, – объяснила миссис Боун. – Но сколько их ни стреляй, всех не перебьешь.

– О да, ужасно было бы, если бы они вымерли! Самых редких животных теперь, наверное, держат в заповедниках.

– Дело не столько в животных, сколько в птицах, – свирепо откликнулась миссис Боун. – Вы не поверите, мисс… э… Не далее как сегодня я сидела у окна, день был такой ясный, что я открыла нижнюю раму и вдруг почувствовала, как что-то упало мне на колени. И знаете, что это было? – Она пристально на меня уставилась.

Я сказала, что ни малейшего не имею понятия.

– Неприятность, – произнесла она почти победно и тем напомнила мне Уильяма Колдикота, а после, понизив голос, пояснила: – Из птички, понимаете? Она делала свои дела… При мне, пока я сидела в своей собственной гостиной!

– Ужасно, – загипнотизированно откликнулась я, чувствуя, что не способна даже рассмеяться.

– И это еще не самое худшее, – продолжала она, роясь в ящиках маленького секретера, который стоял раскрытый и как будто был набит старыми газетами. – Вот, прочтите.