Заметки из винного погреба

Бесспорно, примечательно и то, что книга полна литературных ссылок и аллюзий: одни лежат на поверхности, другие нелегко расшифровать даже знатокам европейской словесности. Сентсбери не только сравнивает напитки между собой, но и приводит упоминания о них в литературе, полагая это лучшим способом рассказать об их свойствах: «Если не ошибаюсь, их [вина с юга Франции] особенно любил Виктор Гюго, и они в чем-то схожи с ним – правда, ни одно, исключая „Эрмитаж“, не поднимается до таких же высот, как стихи из „Возмездия“ или „Созерцаний“. Я уподоблю их скорее повести или роману». Порой прибегал он и к обратному приему. Вот, к примеру, отрывок из его книги, посвященной английской литературе: «Славного крепкого эля, выдержанного портвейна, имеющего тонкий вкус кларета, умудряющего амонтильядо, вдохновляющего шампанского, несказанного бургундского – я имею в виду Филдинга, Скотта, мисс Остин, Диккенса и Теккерея – никогда не бывает слишком много. Но Стерн – не пиво и не эль, скорее это ликер». Любовь к хорошей литературе и пристрастие к хорошему вину естественно дополняют друг друга, будучи характеристиками истинного джентльмена.

И в-третьих, Сентсбери не просто жил в викторианскую эпоху, он был, можно сказать, хрестоматийный викторианец: представитель среднего класса, сам добившийся всего, закончивший Оксфорд, знающий классические языки, имеющий хорошую физическую подготовку, примерный семьянин, образцовый прихожанин, ценитель жизненных удовольствий, любитель всего изящного и враг безвкусицы. К тому же человек глубоко консервативных убеждений. Недаром друг подарил ему книгу с таким посвящением (о чем Сентсбери всегда вспоминал с гордостью): «Одному из двух тори, оставшихся в Англии, – от второго». В этом смысле он был цельной личностью, что чувствуется во всех его произведениях; до некоторой степени его можно даже назвать идеологом викторианского консерватизма. Не оставив программных сочинений, Сентсбери тем не менее много раз формулировал свои принципы, которые в кратком виде сводились к четырем понятиям: неравенство, индивидуализм, наследственность, собственность. Интересно отметить, что в некоторых высказываниях (например, уподобляя совершенное общество организму, в котором конечности не бунтуют с целью занять место мозга) он сближается с нашими отечественными консерваторами, такими, как его современник К.П. Победоносцев.

Раз уж мы назвали это имя, стоит сказать несколько слов на тему «Сентсбери и Россия». Он ни разу не был в нашей стране и русскую литературу ценил невысоко, делая исключение разве что для Тургенева, а к событиям после 1917 года относился с ужасом и неприязнью. Об одном особенно варварском, по его мнению, способе обращения с вином он говорит: «Чистый большевизм». При этом, как ни странно, Сентсбери не преминул оставить след в пушкиноведении: первым сопоставил концовку «Капитанской дочки» с одним из романов Вальтера Скотта.

Но, как уже было сказано, сегодня Сентсбери помнят в основном благодаря «Заметкам». Незадолго до его смерти, в 1931 году, был основан лондонский «Сентсбери-клуб», действующий и поныне. Это один из весьма престижных винных клубов британской столицы, где состоят не более пятидесяти человек. С 1981 года в Калифорнии существует винодельня «Сентсбери»; на этикетках ее бутылок помещены афоризмы знаменитого англичанина, а одно из вин названо в его честь. Но любопытнее всего поступили владельцы одной шотландской вискокурни, решившие претворить в жизнь рекомендацию Сентсбери относительно смешивания более старого и более молодого виски («более возрастные компоненты, постоянно старясь, целебно воздействуют на более молодые, а те, в свою очередь, освежают и укрепляют их»). Покупателям предлагается несколько таких смесей.

И напоследок – совет одного винного критика: «Прочтите эту книгу дважды: в первый раз залпом – вы изумитесь и позабавитесь; во второй – неторопливо, со всеми примечаниями автора».

К этому, пожалуй, добавить нечего.

Владимир Петров

Предисловие

При виде предуведомления к настолько небольшой книге кое-кому, наверное, вспомнится старая шутка: «Кто привязал моего зятя к мечу?» [2] ; но, может статься, оно будет небесполезной частью этой самой книги. Вероятные – и горячо приветствуемые – читатели, возможно, знают, что ранее, в куда более обширном и серьезном труде [i], выказав намерение снова отобрать у них немного свободного места на полках и времени, я объявил, что, откликаясь на просьбы, начал писать «Историю вина», и, если обстоятельства окажутся благоприятными, хотел бы закончить ее. К моему удивлению, намек был подхвачен не только в частных разговорах, но и в публичном общении, и (да будет мне позволено употребить слово в духе тех, которыми я ранее часто возмущал слух пуристов) я получил даже несколько «издателевых» запросов. Мне было лестно, но я не смог в полной мере осуществить задуманное. Следовало просмотреть множество изданий; по тогдашним обстоятельствам я не имел доступа к ним, и мое первоначальное прощание было не уловкой, а плодом искреннего убеждения: «Я становлюсь слишком стар для такой работы». Чтобы удовлетворить собственные представления о тщательности, я должен был проделать громадное по объему исследование, ведь я никогда не делюсь мнениями о вещах, книгах и людях, полученными из вторых рук. Кроме того, мне предстояло в таком случае выпить больше хорошего вина, чем было бы благотворно для моего кармана или даже для моего здоровья, и больше плохого, чем я мог бы употребить без отвращения в свои преклонные годы. Поэтому я сопротивлялся не столько дьяволу (который, по известным причинам, питает ненависть к вину), сколько слишком прелестным ангелам, не желая вдаваться в подробное изъяснение предмета.

2

Имеется в виду шутка Цицерона про его зятя, который при небольшом росте носил на поясе длинный меч: «Кто привязал моего зятя к мечу?»

Мне, однако, показалось, что я не проявлю непоследовательности по отношению к вышесказанному, если буду доверять бумаге кое-какие заметки и воспоминания по этому поводу, способные показаться забавными некоторым читателям и полезными – остальным, если дело пойдет на лад, и, независимо от того, как оно пойдет, подбавить немного литературы к одной из трех главных радостей в жизни. Лишь тот, кто слишком мнит о себе, может полагать, будто он способен добавить кое-что существенное к тому, что уже написано о «женщинах и песне» [3] . Но если не считать упоминаний в песне как таковой (здесь я, увы, наделен лишь критическими, но не творческими способностями), да и то скорее в общих чертах, нежели в деталях, должен сказать, что вино, на мой взгляд, не получило должного отражения в литературе. Есть превосходные исключения; возможно, лучшее из всех – Теккерей. Но серьезные книги о вине, как правило, порядком унылы; несерьезные же книги и пассажи довольно поверхностны. Я знал достойнейшего человека, истинного любителя вина и обладателя огромного дарования, рассуждавшего в прозе о «Карт Бланш» [4] (или какого уж цвета оно было), словно о шампанском вроде брюта или «глаза куропатки»; и даже второразрядные певцы – я говорю не о Панарде или Томе Брауне, которые в этом отношении вовсе не «второразрядны», не о Пикоке, не о самом Теккерее – склонны к неопределенности, говоря о напитке лишь как о «розовом» или «игристом» и тем самым отделываясь общими словами. Мы редко получаем от них «полоски на тюльпане» [5] , на которые вправе рассчитывать. Поэтому лишние подробности, пусть даже в небольшой степени и лишь на уровне словесных измышлений, помогут слегка раскрыть тему, хотя и не с тем размахом, какого она заслуживает.

3

«Wein, Weib und Gesang» (нем. «Вино, женщины и песня») – вальс И. Штрауса (1869).

4

Blanche – белый (франц.).

5

Отсылка к изречению английского литературного критика Сэмюэла Джонсона: «Поэт не считает полосок на тюльпане» (то есть не вдается в подробности).

Эта моя идея впервые обрела сколь-нибудь определенные очертания благодаря просьбам редактора бойкого, но, увы, слишком недолговечного журнала Piccadilly Review. Он поместил две главы книги (первую и вторую). Затем издание приказало долго жить, притом что третья глава была уже набрана; три следующие я написал во время его агонии [ii].

Я сразу же объявил о своем намерении напечатать это в другом месте, и сэр Фредерик Макмиллан крайне любезно расширил или изменил (не знаю, как правильнее) свою просьбу, сказав, что вместо объемистой книги пока удовлетворится вот этой, небольшой. Вполне сознавая риски, я взялся за это дело; что выйдет – покажет время. Возможно, кто-нибудь – не из числа безнадежных боболиционистов – заметит: «Мистер Сентсбери, похоже, тратит громадные деньги на всяческие роскошества». Если я говорю об этом заранее (так говорят некоторые, не желающие сочинять письмо благодарности, после того как забросали других просьбами), то не от малодушия и не из-за нечистой совести. Прошу читателей иметь в виду, во-первых, что временной отрезок, который здесь подразумевается или называется прямо, растянулся более чем на полвека, и во-вторых, что – об этом подробнее сказано в самой книге – я редко покупал сразу больше дюжины бутылок того или иного вина: обыкновенно полдюжины или даже меньше, на пробу. В мире вина, так же как в мире книг и прочих вещей, я старался быть (ничтожнейшим) Одиссеем, всегда устремляющимся от изведанного к неизведанному. И в-третьих, почти двадцать лет я был журналистом и литератором – образ жизни, к которому более чем приложимо восклицание Теккерея: «Чтобы я роптал на хорошее вино? Скорее моя лошадь будет роптать на овес», – и еще двадцать лет занимал положение, при котором, ощущая на себе гостеприимство, ты не просто обязан, но и рад проявлять его в ответ. Всё это объяснения, а не оправдания. С тех пор как я начал сам зарабатывать на жизнь, деньги, уплаченные за напитки, что перечисляются в этой книжице, – это траты, которых я стыжусь меньше всех остальных и которые вознаградили меня больше всех остальных. Если напитки были хороши, они услаждали мои чувства, подстегивали мой разум, улучшали мои нравственные и интеллектуальные качества – и давали мне возможность одаривать этими благами других. И независимо от того, оказывались они хорошими или дурными, виноградины, шедшие на их изготовление, были плодами того самого Древа Познания, которые – о чем охотно забывают богословы – не только можно, но и нужно употреблять, хотя и разборчиво, ибо наша Праматерь уже заплатила за это и передала их нам, чтобы мы платили в свою очередь.

Итак, я начал говорить почти серьезно, и не будет вреда, если я сохраню этот тон до самого конца предисловия. Еще не так давно к противникам добропорядочного пития можно было питать добродушное и чуть ли не ленивое презрение. Они наказывали сами себя и были неспособны нанести урон нам. Но те времена прошли. Избирателей теперь столько, что их уже не сосчитать; здравый смысл жителей страны подорван переизбытком так называемого образования; политики, и без того не слишком заслуживавшие доверия, перестали заслуживать его совсем; великие учреждения, некогда бывшие оплотами против распространенных заблуждений, открыли ворота, куда хлынули мутные воды. Ранее считалось: пусть такого-то епископа или судью нельзя назвать образцом святости или мудрости, но первый не одобрит глупые, завиральные причуды, а второй не станет прислушиваться к возгласам толпы. Пусть каждый сам решит, так ли это сейчас. Мы не станем делать ничего, могущего сойти за scandalum magnatum [6] , но подозреваем, что у некоторых есть сомнения на сей счет. А потому лучше подходить к этой теме – как и к прочим – с осторожностью, особенно в силу некоего соображения.

6

Клевета в адрес высокопоставленного лица (лат.).

Так называемая «партия умеренности» проявляет поразительную, хотя, безусловно, во многих случаях бессознательную нечестность. Фанатики и фигляры всегда нечестны. Формула «к вящей славе Божией» лишь подчеркивает кощунственность их склада ума – склонного к преувеличениям, негибкого, определяющего всю их природу. Но остается вопрос: может ли самый иезуитский из иезуитов, порожденный самым что ни на есть горячечным протестантским воображением, превзойти закоренелого сторонника умеренности в бесконечных уловках и увертках, поправках и дополнениях к собственному методу? Такие явления лучше всего изучены не на примере ярых борцов за трезвость, честных, как Аввакум Многогневный [7] , а на примере членов обществ, которые якобы выступают лишь за ограничение часов продажи спиртного, ограничение крепости напитков, повышение налогов на них и так далее, но на деле подготовляют полный запрет, шаг за шагом. Если не считать отказа от воинской службы по соображениям совести, в последние пять лет не было ничего отвратнее криков: «Но вы ведь не станете пить, пока идет война!», «Но вы ведь не подумаете пить после войны!» Чтобы защититься от них, добрым выпивохам стоит вооружиться следующими фактами, каждый из которых проверен.

7

Аввакум Многогневный (англ. Habakkuk Mucklewrath) – персонаж романа Вальтера Скотта «Пуритане», фанатичный проповедник.

1) Нет никаких заслуживающих доверия научных доказательств того, что умеренное потребление качественных алкогольных напитков сколько-нибудь вредит здоровому организму; в то же время есть безусловные свидетельства, собранные на протяжении всей истории человечества, относительно того, что алкогольные напитки употреблялись сильнейшими, мудрейшими, красивейшими, в общем, лучшими народами всех времен, и личный опыт бесчисленного множества людей склоняет к их употреблению. Эти фанатики с поразительной дерзостью уверяют, что «даже умеренное потребление сокращает жизнь». Кратчайшее размышление приведет здравомыслящего человека к выводу, что для подкрепления этих слов нужны исчерпывающие клинические и биологические данные о каждом «умеренном потребителе», собранные с начала времен, если только не вставить софистски звучащее «иногда», которое делает утверждение почти бессмысленным [iii]. Если кто-нибудь останавливает лошадь на скаку, чтобы спасти жизнь другого человека, это может сократить его собственную; такое же действие порой оказывает поход в церковь утром, если погода не задалась. Более того, заявление о том, что умеренное потребление во всех случаях сокращает жизнь, не просто недоказуемо: есть – и всегда будут – доказательства обратного. Каждый знает, или при желании легко может узнать, об «умеренно употребляющих», проживших существенно дольше среднего возраста, не уступающих трезвенникам по телесному здоровью и способных посрамить чуть ли не каждого из них, если речь идет об умственных способностях. Мы предполагаем, что эта чудовищная неточность имеет в основе некий психологический эксперимент: и действительно, если дать, скажем, мыши хотя бы каплю абсента или неочищенного картофельного спирта, можно будет сказать, что его «умеренное» потребление сократило ее жизнь. Но в остальном порядочный человек не должен так утверждать, разве что в качестве своей личной точки зрения, а разумный человек не должен верить этому, как бы оно ни преподносилось – в виде точки зрения или в виде непреложного факта.

2) Стоимость этих напитков, на которую часто ссылаются, всецело зависит от законодательства, и большая часть денег, будто бы потраченных на это, расходуется на работу государственного аппарата; таким образом, непатриотичные (и крайне неблагодарные) трезвенники не платят свою долю. Раньше изготовление бутылки виски, за вычетом налогов, обходилось в несколько пенсов, а галлона доброго пива – в четыре пенса с налогами.

3) Довод насчет продуктов, идущих на производство алкоголя, также ошибочен, хотя и по-другому. Конечно, виноград – своего рода еда, но отнюдь не основная; сахар, который берут пивовары, не употребляется в пищу; пшеница почти не применяется ни в пивоварении, ни в винокурении; и, как показала долгая эпоха душевного здравия, хорошей работы и приличного, но не запредельного жалования, совсем не сложно обеспечить целый мир продовольствием и напитками одновременно, притом по низким ценам.